– Здесь, – сказал извозчик.
Семечкин уже не бежал вперед, а робко шел позади Пафнутьева. На большом дворе залаяла собака, срываясь с цепи, на покосившееся крылечко вышла женщина в платке.
– Вам кого? – спросила она.
– Белякову.
– Я и буду.
– У вас живет Александра Кирилловна Подберезина?
– Здесь, – ответила Белякова и недоверчиво посмотрела на них. – А вы кто будете?
– Знакомые, – сказал Пафнутьев и смело двинулся вперед.
Белякова невольно посторонилась и пояснила:
– Через кухню прямо и в дверь направо; там и она. А вы деньги за нее заплатите?
– Заплатим, заплатим! – ответил Пафнутьев. – Веди нас, матушка!
– Да вот! – Белякова выступила вперед и стукнула в грязную дверь. – Александра Кирилловна, к тебе пришли.
За дверью царило молчание.
– Бессловесная она больше, – сказала Белякова. – Вы так войдите.
Пафнутьев толкнул дверь с низкой притолокой и, наклонившись, вошел в комнату. Семечкин робко следовал за ним.
Крошечная комната с двумя оконцами, сквозь которые тускло пробивался свет, производила жалкое впечатление. Потрескавшиеся обои, закопченный потолок, два каких?то портрета на стене, засиженные мухами, премия к иллюстрированному журналу. У одной стены стояла узкая железная кровать, покрытая ватным ситцевым одеялом, у другой – комодик с осколком зеркала. Между кроватью и комодом – табуретка с чашкой и кувшином, а в простенке между окнами – небольшой стол с остатками еды.
У окна в порванном кожаном кресле сидела высокая, худая женщина и безучастным взглядом смотрела на вошедших. Пафнутьев увидал красивое испитое лицо, большие ввалившиеся серые глаза, бледные губы. Одета женщина была в ситцевое черное платье с белыми крапинками, голова ее была повязана платком.
Семечкин выступил вперед и остановился. Пафнутьев взглянул на него и прочел на его лице смешанное чувство удивления, жалости и радости.
Все это произошло в одно мгновение. Женщина обратила к ним бледное лицо и тихо спросила:
– Вам кого надобно?
– Александра Кирилловна Подберезина вы будете?
– Я – Подберезина, – ответила слабым голосом женщина.
В это время Семечкин бросил на стол шапку и надорванным голосом сказал:
– Настасья Петровна, вы ли это?
Женщина вздрогнула, испуганно взглянула на Семечкина, а потом торопливо сказала:
– Я – Подберезина, Александра Кирилловна, а Коровина – это другая.
– Мы вовсе и не говорим про Коровину, – поправился Пафнутьев. – Мы приехали к вам от господина Кругликова.
– Кругликова? – глаза несчастной женщины оживились, потом потускнели. – Я не знаю Кругликова, – сказала она, – никого не знаю.
– Как вы сюда попали? – спросил Пафнутьев.
– Не помыло. Я здесь давно; может быть, сто лет тут.
Семечкин горестно воскликнул:
– Настасья Петровна, неужели вы меня не узнаете? Егор Егорович Семечкин, ваш старый приятель. Вспомните, голубушка моя, вспомните!
– Какая я Настасья Петровна? Я – Александра Кирилловна. Что вам надо?
– Видите ли, вам необходимо ехать в Петербург. Так вот мы приехали за вами.
– А я не могу ехать, мне не приказано.
– Кто вам не приказал?
– Так, у меня есть такой приказ, чтобы не ехать отсюда никуда, ничего не знать, все забыть. Я ничего не помню.
– О, Боже мой! – Семечкин бессильно опустился на стул.
Пафнутьев не терял надежды.
– Все?таки вам надо ехать со мной, – твердо сказал он несчастной женщине. – Это уже не я, а он требует. И вы, пожалуйста, нас не задерживайте. Соберите вещи, и едем!
– Что же, – растерянно сказала она, – если он приказывает… А какие мои вещи? У меня нет ничего. Степановна! – крикнула она.
В комнату тотчас вошла Белякова, очевидно все время подслушивавшая за дверью.
– Чего тебе? – сердито спросила она.
– А вот они говорят – ехать мне, а какие у меня вещи?
– Никаких вещей, – ответила Белякова, – а коли говорят ехать, так уезжай. Только пусть они деньги за тебя заплатят. Мне с тобой возиться тоже не радостно. Нужно ехать – и поезжай. Вот платок есть – в платок завернись, а больше никаких.
– Господи, Господи! – повторял Семечкин, склонив голову и чуть не захлебываясь слезами.
– Я сейчас достану пальто, – сказал Пафнутьев. – А сколько вам надо денег?
– Денег сколько? Да вот считай! Привез он ее и говорит, чтобы я держала ее, и кормила, и поила, и всякое. И сговорились мы по двадцати пяти рублей в месяц. Пятьдесят рублей он дал, а потом и пропал.
– А сколько времени?
– Вот теперь – апрель, а был он в декабре. Значит, январь, февраль оплачены, а за март и апрель не дадено. Пятьдесят рублей.