На грани

Мой автобус остановился, а, значит, моя каторга была окончена. Почему каторга? А как иначе можно назвать дорогу? Я распрощался с Гэри, водителем, который за все мои годы успел запомнить меня и неплохо изучить, и пошёл домой. Однако, там меня ждала жуткая картина вроде тех, которые описываются в скаутских страшилках: разбитое окно, окровавленный пол, повсюду сплошной хаос, а дверь, которая была изысканным штрихом красочного дома, и вовсе отсутствовала. К моему огромному удивлению, милый дом, с которым связанны самые яркие воспоминания моего детства, опустел.

В полном недоумении ничего иного мне не оставалось, как выйти на улицу и оглядеться вокруг, что я, собственно, и сделал. Добрая и отзывчивая миссис Куимби подозвала меня к себе. Я думал, что она вновь зовёт меня на чай, что случалось довольно часто, однако, у меня не было какого-либо желания успокаиваться и расслабляться. Единственной причиной, по которой я подошёл к ней, было моё желание узнать, что здесь произошло. Да и её намерения, как оказалось, были никак не связаны с чаепитием. Она посоветовала мне наведаться в полицейский участок, куда я и без того собирался идти. Именно после моего визита туда и началось всё самое страшное, что я когда-либо мог представить.

Я всегда любил своих родителей, пусть никогда и не говорил им об этом. Жаль, что понять это мне удалось лишь теперь, когда оказалось, что нам больше никогда не суждено встретиться. Алкогольные проблемы отца, о которых я неоднократно упоминал ранее, сделали своё дело. Пока родственники со всей свойственной им гостеприимностью обеспечивали мне интересное времяпровождение, здесь воплощался ад на земле. Вот и в этот раз из-за воздействия спиртного произошла очередная ссора, закончившаяся смертельным исходом. Пистолет в руках моей матери, не желавшей терпеть всё это более, выстрелил; пуля же попала в сердце, не оставляя шанса на выживание. Возможно, из-за угрызений совести или, может быть, по другим причинам, моя мать покончила с собой.

Судя по всему, под своё крыло меня, как и моего брата Роберта, возьмёт мистер Бёрн. Но, вопреки всему, я остался один.

Передо мной и раньше нередко возникали некоторые картины и моменты более ранних лет, но сейчас они предстают моему взору во всех ярких красках. Мне вспоминаются все те дни, когда мы вчетвером радовались жизни. Помню, однажды я получил плохую отметку в школе, а мои родители даже слова мне не сказали, ведь они оказались правы: за что мы получаем аттестат в школе – за заботу о своём классе, за верность в дружбе или «всего лишь» за то, что мы выучили наизусть множество всякой ерунды? Когда я захотел учиться игре на ударных, то получил немалое поощрение. Впрочем, его я получал всегда, независимо от затеи и ситуации. Даже не представляю, как буду жить дальше. До сегодняшнего дня я ценил родителей, как умел, уважал их, но лишь теперь понял, что это даже не любовь… На самом деле, я боготворю их.

Теперь мой мир рухнул. Есть ли смысл существовать дальше? И пока судьба готовит мне новые испытания для завтрашнего дня, я, в память о близких, которых утратил, проведу эту ночь в нашем родном и когда-то красочном доме. Ведь это единственное, что у меня осталось от них, не считая брата…»

Трясущейся рукой я судорожно отложил дневник Пита в сторону, закурив при этом сигарету. Франко пообещал, что они лучше, чем те, которые он подсунул мне в прошлый раз. Интересно, когда я перестану нервничать, читая эти записи в его дневнике, читая, по сути, его жизнь?

Своего первого друга, который позволил себе вытащить меня из дому, когда мне ещё и пятнадцати не было, я не видел вот уже почти шесть лет. Правда, время от времени я получал от него письма и, судя по тому, что он писал, свои путешествия он не останавливал. Увы, развитие технологий ему только вредило: последняя его попытка позвонить мне обошлась в несколько десятков долларов. Не имею ни малейшего понятия, что он сотворил с аппаратом, но деньги он потратил, ещё раз убедившись в удобстве и прелестях писем.

Когда наше путешествие по материку спустя шестьдесят один день благополучно закончилось, я ещё не знал, что буду делать дальше. Время прошло довольно быстро, поэтому я и оглянуться не успел, как вновь оказался за школьной партой. Каждый вечер дома у нас было прослушивание музыки: я успел полюбить не только патефон, но и рок-н-рольные пластинки, которые он без труда проигрывал. Не меньшей любовью у меня пользовался джаз. Свою губную гармошку я тоже не посмел оставить в прошлом, как и свои длительные упражнения на ней.

Курить я начал относительно недавно, да и только потому, что искал новых ощущений. Это было вредно для здоровья и только расшатывало без того неустойчивую нервную систему, вовсе не успокаивая меня. Тем не менее, остановиться уже было непосильным заданием.

О том, что Пит вместе с деньгами оставил мне свой дневник, я узнал только через две недели после возвращения домой, когда мне понадобилась пара сотен долларов. Рамирес, у которого я взял пистолет, когда был готов пристрелить себя, отыскал меня, и поздно вечером, при свете уличного фонаря, он пообещал мне: если на следующий день я не верну долг, то он покажет мне свой пистолет в действии. Вряд ли он отважился бы убить меня, но шутки с тем, у кого есть преимущество над тобой в виде оружия – не самая лучшая идея.

Примерно при этих обстоятельствах уже почти что ночью я обнаружил его дневник. Впервые прочитав эти мысли об утрате родителей, я подумал, что тоже никогда не говорил им, что люблю их, никогда не говорил, насколько они важны для меня и как я боюсь потерять их.

Мне захотелось взглянуть на самых близких мне людей. Я вошёл в комнату к ним. Они беззаботно спали так, как могут лишь влюблённые. Почувствовав силу своей благодарности и юношеской любви, я накрыл их ещё одним одеялом, чтобы они не замёрзли прохладной сентябрьской ночью.

Что же касается школы, то здесь моя успеваемость стремительно росла. Благодаря новой философии, которую я черпал теперь не только из воспоминаний, писем и дневника, но и с книг восточных мудрецов, мне удалось кардинально изменить свой мир. Нельзя сказать, что всё внезапно стало прекрасно – так, увы, не бывает. Однако, когда после очередного учебного года мои способности к анализу вновь заявили о себе, я обнаружил, что в сравнении с иными, предыдущими годами, достиг гораздо больших успехов как в учёбе, так и в личной жизни. А всё это произошло потому, как я подозреваю, что в моей жизни наступила осознанность, а значит и развитие. Каждая неудача, каждое падение сильно сбивали меня с ног даже вопреки моему пониманию, что это – неотъемлемая часть созидания.

Что же касается вышеупомянутых успехов на личном фронте, то новой любви я пока что не нашёл, ведь в глубине своей души всё ещё надеялся на возрождение первой. Вместо этого в моей жизни начали появляться выгодные знакомства и постепенно возникли отношения, которые более или менее походили на дружбу.

Так примерно и прошли первые несколько лет моей жизни без Пита: подсознательно я искал его подобие среди своего окружения, но в то же время создавал вокруг себя новый мир. За время своей адаптации к привычному серому миру родного города меня не покидало желание уехать куда-нибудь. Позже я поймал себя на мысли, что не направлялся куда-то конкретно, а лишь хотел ехать просто для того, чтобы быть в дороге.

Всё это время во мне противоречили две грани: нормальности и безумия. С одной стороны, время от времени я чувствовал себя изгоем, а потому хотел быть нормальным, быть как все, не выделяться, чтобы не увеличивать количество проблем. С другой же стороны, мысль о том, что я буду смешан с серой массой ничего не достигших людей, только больше питала во мне желание быть уникальным и успешным во всём, а также продлевать то, что благополучно было начато незадолго до моего пятнадцатилетия. Только по этой причине я был подобен канатоходцу, чей неверный шаг по лезвию ножа может привести к плачевным последствиям. Как учил меня Пит, везде важна золотая середина. Интересно, где он сейчас?

Судя по его письмам, он осуществил свои планы, объездив Азию и Европу до конца. Каждую неделю в почтовом ящике я находил новое письмо и каждый раз словно оказывался рядом с ним то на чайных плантациях Индии, то на рыбалке в Таиланде. Напрасно он не захотел податься в литературу: у него неплохие способности, да и взять хотя бы письма, которые написаны с таким талантом, словно это ты сейчас пробуешь на вкус корейских тараканов или пытаешься пересилить себя, употребляя сырую рыбу, что тебе её предложил один японец.

О моей пагубной привычке никто, кроме Пита, разумеется, не знал, а потому спокойно курить я мог лишь длинными ночами, когда при мерцающем огне свечи позволял перечитать пару-тройку писем или записей в дневнике, которые за годы почти знал наизусть. Всей душой я желал увидеть своего безумного товарища, но в то же время боялся этой встречи по той причине, что Пит пригрозил вычеркнуть меня из списка своих друзей, если я не избавлюсь от табачной зависимости. На словах это гораздо легче сделать, чем на самом деле.

Раз за разом я перечитывал дневник Пита. Так вот что он имел ввиду, когда сказал, что превратил жизнь в открытую книгу, которую вручает мне? Возможность побыть в чьей-то шкуре, прожить чью-то жизнь или же понять кого-то всегда искушает человека. Дневник Пита охватил самые тяжелые периоды его детства. Отчасти это помогло мне понять, как он стал тем, кем стал.

Как я понял из написанного, Пит родом из Денвера, как и его младший брат Роберт. Как и все дети, они учились в самой неприметной школе города, но было то, что выделяло их среди остальных детей. Нет никакого сомнения, что речь идёт о родителях. Пожалуй, это отчасти от них он унаследствовал взгляды на мир. Их семья берёт свой начало именно из этого города, и лишь некоторые родственники в поисках лучшей жизни обустроились в иных городах Америки. Мистер Бёрн, дальнейший опекун братьев, был не кем иным, как родным и старшим братом отца Пита, правда, намного лицемернее. Часть этих черт характера он получил в силу профессии юриста, основой которой является принцип «либо ты, либо тебя».

Лучшими друзьями Пита, по праву, могли называться многие: и Хромой Джо, и Стив, и прочие. Я наконец понял, что значила фраза «все мы были полной противоположностью жизни Стива». С малых лет Стив воспитывался лишь матерью, чья работа порой составляла двадцать четыре часа в сутки, но и этого тоже было недостаточно. Не имея денег, чтобы заплатить за жилье, они оказались на улице. Стив не знал ни о хорошей одежде, ни об устоях нормальной жизни, ведь, по сути, он её никогда и не знал. Зато он быстро приспосабливался ко всему новому, в том числе и к наркотикам, распространённым в его районе. Вряд ли кто-то из одноклассников Пита, как и он сам, могли представить и принять подобный образ жизни.

Мой товарищ любил и уважал своих родителей, даже отца, пьяные выходки которого надолго оставляли следы в виде синяков и шрамов. Когда он потерял их столь скоропостижно, то с трудом смирился с этим, да он и не старался. Три дня он в полном шоке жил в родном доме: в своём возрасте он уже умел готовить еду и обустраивать ночлег. На четвёртый день его обнаружила всё та же соседка, миссис Куимби, которая дала знать дяде об обнаружении пусть и пятнадцатилетнего, но всё же ребёнка. После этого следующие несколько месяцев он провёл в семье мистера Бёрна, который то и дело пытался вернуть его в «настоящий» мир. А что касается того факта, что Пит замыкался в своей комнате и постоянно что-то писал, то было это не что иное, как чувства, которые он выражал словами в дневнике, но о которых, увы, не мог ни с кем говорить. В течение проведённых месяцев с дядей, Пит увидел «дьявола внутри него, который то и дело пытался сравнять сломанного судьбой юношу с серой массой людей-неудачников». Никакая карьера или спорт не были нужны ему. «Сломанному судьбой юноше» нужен был лишь покой, чтобы прийти в себя.

Когда в конце концов Питу надоели все эти замыслы его близкого родственника, то он хотел было прыгнуть под колёса первой попавшейся машины, но ему не повезло, ведь за рулём того самого автомобиля оказался Патрик Рейнольдс. Неделю спустя Пит сбежал из дому и отправился в путешествие длиною в жизнь. В дневнике сохранились некоторые записи времён того путешествия. Подумать только, ведь получается, что Пит был таким же сломанным подростком, каким относительно недавно был и я, а его попытки вознестись в моих глазах объясняются не чем иным, как недостатком внимания родителей в тяжёлый период по причине их отсутствия.

Сохранились и записи более поздних времён, в частности, его знакомство с президентом, восемнадцатилетие и путешествия Европой. Теперь понятно, откуда в нём интеллект и красноречивость. Когда ты можешь бесконечно узнавать что-то новое и не зависеть ни от кого. Чтобы полностью быть в ответе за свою жизнь, то ты по-настоящему счастливый человек. После того, как Пит сбежал из дому, обучение в школе для него также закончилось, поэтому все его знания черпались из личного опыта или же из книг, на чтение которых теперь было предостаточно времени. В конце концов, важны лишь те истины, которые ты познал сам.

Но любил ли он когда-нибудь и был ли любим кем-то, кроме родителей? В отличие от прошлого, на которое дневник пролил немало света, с этим всё было очень запутано. Нет никакого сомнения, что любовь всегда окружала его: в детстве это была любовь родителей, затем любовь родственников и друзей, а позже он имел возможность наблюдать за отношениями других людей, как вот история любви Стива и Дженни или же моё сердце, разбитое Нэнси. Однако, в его мемуарах я не нашёл какого-либо упоминания о симпатии к девушка и уж тем более об отношениях, выходящих за рамки дружбы. Пожалуй, это единственное, чего я не знал о своём друге, не считая, конечно, его внутреннего мира и характера. Что ещё можно добавить? Человек-тайна всё ещё был верен себе: я знал почти всё о его прошлом, но никогда не имел ни малейшего представления о его мыслях и чувствах.

II

Как только я со всей ясностью осознал, что скучаю по Питу и по нашим с ним приключениям, Вселенная услышала меня. С момента начала нашего путешествия прошло ровно шесть лет и несколько дней. К тому времени мне удалось смириться с тем фактом, что прошлая любовь бесследно исчезла и пора двигаться дальше. В дневниках Пита однажды я прочёл следующую фразу: «Нет смысла гнаться за чем-то: если ты куда-то торопишься – иди медленно. Вскоре то, за чем ты так бежишь, само начнёт бежать тебе навстречу». Этот человек был старше меня всего на пять лет, но почему-то я доверял ему и его философии. По этой-то причине, когда моё сердце отпустило несбыточную мечту о счастливой школьной любви, я не искал новых приключений в этом плане, чтобы не сделать ещё хуже. Я твёрдо верил: если мне суждено любить, то любовь сама найдёт меня.

Данное утверждение оказалось верным, и спустя несколько недель после моего знакомства с Франко, я совершенно случайно познакомился с одной девушкой, которая временно работала у него. Нет, табачные, а, порой, и наркотические средства, которыми Франко приторговывал в так называемой «конторе», находящейся не иначе, как у него дома, её не интересовали. Холли, а именно так её звали, нужны были какие-нибудь деньги, чтобы содержать семью, ведь её мать была тяжело больна, а братья ещё не выросли, чтобы устроиться на какую-нибудь работу. Отца в их семье не было: испугавшись ответственности за троих детей, он скоропостижно собрал вещи и уехал прочь. Поэтому мать вынуждена была на своих хрупких плечах поднимать и как-то содержать детей. До определённого времени ей это неплохо удавалось: Холли и двое её братьев никогда не голодали, но и достатка, как такового, тоже не знали. Вскоре оказалось, что мать имеет тяжелую болезнь, на лечение которой нужны немалые деньги. Даже если у Холли не хватило бы сил денег и времени на то, чтобы спасти самого родного ей человека в мире, она всё равно делала доброе дело, заботясь о своих маленьких братьях.

Ведь об этом написано в Библии: «Во всём я показал вам, что, так трудясь, вы должны помогать слабым и помнить слова Господа Иисуса, ведь он сам сказал: «Большее счастье – давать, чем получать»». Нет, я не решил стать на путь истинный, ведь кому как, а себе я оставался верен всегда. А вот мои родители на моё утверждение о том, что отчасти я являюсь атеистом, не только ответили, что в молодости все являемся ими, но и сочли необходимым учить меня Божьему слову. Мне это чертовски не нравилось, но иного выхода у меня не было.

Каждый раз мысленно возвращаясь к своей девушке, которой она теперь по праву могла считаться, я поймал себя на мысли, что и сам хочу помочь этой семье со столь нелёгкой судьбой. Но каким образом и насколько далеко я готов зайти мне ещё было неизвестно. Я мог бы пожертвовать всеми деньгами, которые остались от миллиона, если бы был точно уверен в верности своего решения. Да и любил ли я её по-настоящему? Увы, ответа на этот вопрос я пока не знал.

Тем не менее я не посмел прекратить наши свидания, пока не буду точно уверен либо в верности своих чувств, либо же в их отсутствии. К тому же, разбивать своё сердце во второй раз, а вместе с тем и ещё чьё-то, я не был готов. В неведении я оставался не много ни мало – несколько недель – ровно до того момента, пока не уехал вновь. Конечно, в том, что она была более чем симпатична мне, сомнений не возникало. Но мой разум, всё ещё недоверчиво настроенный к чему-либо новому, постоянно искал подвох, причём делал он это повсюду.

Мне было далеко до Патрика Рейнольдса, количество девушек которого было больше пяти сотен ещё шесть лет назад, а сейчас, наверное, это число уже равно нескольким тысячам. Но я и не хотел быть похож на него. На него, кто в свои почти что тридцать лет так и не любил никогда по-настоящему настолько сильно, чтобы никогда не расставаться с объектом своей любви. Быть может, он просто не готов к этому? Ведь он иной, один из тех, кого осталось так мало на нашей планете, и кто нашёл своё счастье. В конце концов, я вновь и вновь возвращаюсь к фразе Пита, которую он тогда сказал в Майами: «Мы не вправе судить человека по его выбор, ведь у каждого из нас своё представление о счастье. Если он хочет так жить – пускай делает, как знает».

Однажды вечером, когда на улице почти что стемнело, я нашёл дом Холли. Романтик, преувеличивший с количеством любовных пьес и историй. Глупец, начитавшийся сказок. Лицемер, считающий свои действия единственно верными и думающий, что знает, что именно необходимо девушкам. В тот момент всё это прекрасно описывало меня. Тогда я собрал свои силы и намерения воедино и взял небольшой камешек, который долетел бы до второго этажа и ударил бы по окну, не разбив стекла. После того, как мой «сигнал» благополучно подействовал, из окна мне показалось лицо Холли, которая затем открыла окно и с недоумением спросила, что я здесь делаю. В ответ я ничего не сказал, а лишь начал читать стихи, которые написал сам. Мне это, кстати, довольно дорого обошлось, ведь нет ничего дороже времени. На то, чтобы написать эту поэзию, у меня ушли несколько дней. Плох тот творец, который не хочет сделать своё творение лучше.

Ради улыбки на её измученном лице я отдал бы многое, поэтому никакие жертвы меня не страшили. Даже время. Любой иной человек с лёгкостью диагностировал бы у меня влюблённость, но я же, как всегда, ужасно разбирался в своих чувствах, особенно теперь.

Через несколько минут она спустилась ко мне и сказала:

– Прекрасные стихи. Кто их написал?

– Тот, кто тебе их прочитал.

– Продолжай в том же духе, у тебя неплохо получается. Куда ты хочешь меня отвести?

– Знаешь, здесь есть одно прекрасное место, и я верю, что тебе там понравится.

За всё это время, за те шесть с лишним лет, которые прошли с момента моей первой, и, надеюсь, последней попытки самоубийства, озеро ничуть не изменилось. Даже бревно, на котором мы тогда сидели с Питом, всё ещё лежало в точности на своём месте, хоть время и не пощадило его. Незадолго до того я сделал для себя открытие: на этом озере прекрасно не только днём, но ещё и ночью. Вот и сейчас, когда небо было ясным и ни одно облако не прятало от нашего взора звёзды, а луна отражалась в глади озера, мы сидели на бревне, с которым у меня связаны немалые воспоминания, и наслаждались моментом действительности.

Наш разговор длился довольно долго, и в нём больше преобладали весёлые ноты, но внезапно мы допустили неосторожность: разговор зашёл о её матери. Я, сам того не ожидая, спросил:

– Как она?

Холли жутко помрачнела, побледнела, казалось, что эта хрупкая девушка вот-вот потеряет сознание. Но она всё же ответила:

– Всё плохо, Том. Ей становится хуже и я не знаю, смогу ли спасти её, а если нет, то смогу ли пережить такую утрату, содержать и воспитывать братьев. Я не знаю, что делать, Том, просто не знаю. Ты же знаешь, что я работаю едва ли не до упада сил, но и этих денег всё равно недостаточно. Как мне быть?

– Не бойся, я обязательно что-нибудь придумаю.

И на этом моменте, именно на этой фразе, мой внутренний филантроп напомнил о себе. Пришло время действовать, ведь больше ждать я не мог. Той ночью мы были вынуждены довольно скоро разлучиться, но не спроста: на рассвете мы должны были встретиться на том же месте. Странную особенность моего организма мне довелось узнать тогда: если в течение ночи из мира сновидений я возвращался в мир реальный, то больше не мог уснуть. Вот и получилось, что той ночью я проспал лишь три с лишним часа.

Покоя мне не давали мысли о дальнейших действиях. Как поступить, что сказать – эти вопросы словно грозовая туча, от которой некуда деться, нависли надо мной. Так пришёл конец моей последней свече, что её я всегда оставлял до лучших времён. Видимо, времена настали. Помимо этого, мне каким-то образом нужно было написать письмо. На бумаге всегда легче изъясняться, чем рассказать о своих чувствах словами.

На озеро я пришёл задолго до рассвета лишь по одной причине: до обусловленной встречи всё должно было быть готово. Моим выбором было оставить все те деньги, которые у меня остались, а вместе с тем и письмо, которое вышло из-под моего пера той ночью. Сам же я был твёрдо намерен избежать встречи с девушкой. Всё, что я мог бы сказать, я уже изложил в письме, а для меня пришло время вновь покинуть родные земли, как это я сделал шесть лет назад.

Мой рюкзак всегда был готов – уроки, полученные с энтузиазмом, всегда запоминаются в первую очередь. Важно лишь то, что помещается в рюкзак, с которым можно очень быстро уехать – этот урок я запомнил надолго, если не на всю жизнь. Я вовсе не испугался серьёзных отношений, как и не стыдился своего поступка. И всё же, когда совершаешь добрые дела, нужно быть готовым к благодарности, что явно было не для меня: очень часто люди, которым я помогал, благодарили меня в материальном эквиваленте, даже не подозревая, что гораздо важнее для меня теперь были духовные ценности. Чего можно ожидать от девушки, чьей матери ты только что фактически спас жизнь? По правде говоря, всё, что угодно. Я же чувствовал необходимость и непреодолимое желание поразмыслить над всем этим ещё раз, только где-то вдалеке от дома: сейчас мой разум должен был не зависеть от обстановки и обстоятельств, в которых я нынче находился.