Стрела времени

– Ну, как знаешь. Тогда утром встречай гостей. Дальнейшие инструкции ты знаешь.

– Помятую, помятую, – сказал отец и как показалось Славке, немного поклонился.

Отец и немцы вышли за калитку и больше Славка ничего не мог услышать.

– Батько, батько, – прошептал дрожащим голосом Славка, страшась даже думать над придавившей его догадкой. Почему отец с немцами? Он не мог поверить, что отец мог оказаться на стороне убийц. В его мальчишеской головке все было устроено просто. Отец – уважаемый человек в селе. Сильный, крепкий, хозяйственный. Пример для Славки. Нет. Отец не мог быть с немцами. Славку осенило! Отец рядом с убийцами потому, что его обманывают. И он в опасности. Ведь он ничего не знает. Сейчас уведут его от дома и убьют так же, как убили красноармейцев. И только он – сын Славка может этому помешать.

Славка вскочил с лежанки, весь осыпанный стеблями, словно леший, подскочил к навесу, в том месте, где огромное слуховое окно служило местом для заброски сена, и крикнул:

– Батя, батя. Ни ходь с ними, ни ходь. Це нимцы. Бежи, – Славка вложил в крик всю силу голоса, чувств, любви и страха за родного человека. Ему показалось, что его услышало все село.

Четверка остановилась и замерла. Восемь глаз смотрели на фигуру ребенка в холщевой рубахе, стоящую в проеме навеса, одной рукой держась за опору, а другую взмыв вверх. Глаза мальчика с ужасом и мольбой смотрели то на отца, то на немцев.

Не говоря ни слова «бранденбуржцы» рванули к сараю, обходя его сразу с двух сторон, командир двигался прямо на мальчика. Астап остался на месте, только взмахнул руками, мол, что ты наделал.

Славка бросился к лестнице. Поздно! Снизу уже мелькнула форма коренастого старшины. Лихорадочно соображая, Славка оглядывал скаты крыши. Несколько минут назад они служили ему надежным убежищем, теперь стали темницей.

– «На крышу», – пронеслась мысль. Он опрометью ринулся к небольшой дыре в прохудившейся крыше. Попытался протиснуться наверх. Даже для ребенка этот проем был узким. Под тяжелыми сапогами старшины заскрипела лестница, ведущая на сеновал.

– «Быстрее, быстрее», – подгонял себя Славка. Он еще раз попытался протиснуться между упрямыми и неподатливыми досками, руками втягивая себя на крышу. Оцарапал щеку, рассек гвоздем плечо. Костлявые доски, словно костлявые руки красноармейско-немецкого командира, хватали, ранили тельце ребенка и тянули вниз, на чердак, к неминуемой смерти, в чем не сомневался Славка. Ему было страшно, но сдаваться он не собирался. В тот момент, когда нога старшины ступила на сеновал, Славка последним отчаянным усилием втащил себя через проем. Рука старшины, в прыжке пытавшегося схватить мальчика, сомкнула в кулаке пустоту.

Тяжело дыша, Славка на четвереньках вполз на «конек», и тут только огляделся. Под крышей на чердаке возился старшина, отрывая доски и расширяя проем. Во дворе метался отец, то обращаясь к сыну, то жестикулируя окружившим сарай красноармейцам-немцам. Поведение отца показалось странным Славке. Он даже не пытался помочь. Просто метался по двору с задранной вверх головой. «Сынку, сынку».

Ждать было нельзя. Крепкие руки старшины уже существенно расширили дыру в крыше.

– «Что же делать?», – тут Славку как током ударило. – «Точно».

Славка резко повернулся. За его спиной находился Мамин луг. И с этой стороны, прямо под сараем на земле был сложен стог соломы. Он остался с зимы и был метра два высотой. Конечно, прыгать в него с крыши рискованно, даже в такой ситуации, ну, уж не до жиру, быть бы живу, как говаривал дед Зосима. Совсем не хотелось попасть в руки этих «живодеров». Недолго думая, Славка разбежался и прыгнул.

От полета захватило дух. Казалось, что он будет падать целую вечность. Славка глаза закрыл. Приземление оказалось удачным. Ноги мальчика, словно нож в масло, вошли в солому, и… больно укололи сухие стебли. Наклонившись вперед, он кубарем покатился вниз, через мгновение оказался на земле. Перед ним было безграничное пространство Маминого луга, а за ним спасение, там, у реки. Славка не сомневался, что в открытом поле его, босоногого, взрослые дядьки в тяжелых сапогах нипочем не догонят. Он даже успел улыбнуться представившейся картине постепенно отстающих красноармейцев-немцев от лучшего бегуна в деревне. Главное сейчас уйти, а как отца вытащить он потом как-нибудь придумает. Тем более, что теперь дед Зосима уже вернуля. Вдвоем-то они скумекают. Точно.

Славка с силой оттолкнулся правой ногой, потом левой, потом… удар, полет и темнота.

Очнулся Славка от неприятного трения пяток о что-то твердое. Как будто его волокли за шкирку. Приоткрыл глаза. Ну, да. Так и есть. Во рту ощущался теплый солоноватый привкус. Такое с ним уже было не раз. Когда в драке получал в зубы. Значит и сейчас получил. Поэтому и не убежал.

Мальчика затащили в хлев и бросили в мутную жижу. Пахло мерзко, но Славке сейчас было не до сантиментов. Было очень страшно. Лучшее, что смог придумать в этот смертельный для себя момент, притвориться. Он прикрыл глаза, и, стараясь не дышать, замер.

– Я так и думал, Гюнтер, стрельчонок видел, как мы ликвидировали патруль, – сказал старшина на русском.

Гюнтер молча перевел взгляд на стоящего рядом Астапа.

– Це всехо дите. Я змагу растулковать, це не то. Если шо, пидману, – Астап понимал, что дело принимает скверный оборот. Пока шла погоня за сыном, он как полупьяный шатался по двору, не зная, чем помочь. Мать Славки он отправил еще прошлым вечером в Кодынь к родным, чтобы не помешала выполнить задуманное. Сейчас он был рад, что матери нет дома. При ней ситуация развернулась бы непредсказуемо. Но даже и без нее, понимая, с кем имеет дело, не знал, как помочь Славке.

– Не нужно иллюзий, Кухарчик. Мальчику не жить, – продолжая глядеть на Астапа, произнес Гюнтер.

– Шо вы такое кажете?! З розуму сышли, – испуганно вскричал Астап. – Вин сын мий! Не дам, не дозволю, – он встал между лежащим в навозе сыном и бойцами.

Выражение лица Гюнтера было спокойным, смотрел он властно, лоб разгладился и даже худое скуластое лицо наполнилось волей и величием. Гюнтер торжествовал, когда точно знал, что будет по «его».

– Ляжешь вместе с ним,– спокойно ответил он.

– Твой сын смертельно ошибся, – сказал старшина суровым, непререкаемым тоном. – Жить ему осталось всего ничего. Спасти его ты не в силах. Не отойдешь в сторону – ты тоже не жилец.

Астап побледнел.

– В-вы не зроби-итее. Я не пешка. Я патребны агент…,– залепетал он. – У мянэ сувази, – продолжал он, – Са мной трэбо лычитаться. Вы – байцы, ваша справа дзейничать, маэ – думать. Вы – руки, я – галава. До того часу, пака я не выйду на сувазь з Штолькнером, сынку я не аддам.

– Все? – спросил Гюнтер. – Ты глуп, Кухарчик, и в этом твое счастье. Только поэтому мы можем оставить тебе жизнь.

– Я… я не вразумляю… – умоляюще сказал Астап.

– Послушай меня, – строго сказал Гюнтер. – У нас мало времени. Мальчик не жилец, это не обсуждается. Будешь упорствовать, и ты – труп. Твое значение сейчас не так велико, каким оно может стать. Тебе уготовано великое будущее с великой Германией. Если не будешь дураком. Ты можешь стать руководителем Брест-Литовской унии, по военным меркам уровень генерала. А по гражданским, вообще уровень титула графа. Понимаешь перспективы? – Гюнтер удовлетворительно отметил изменения в лице Астапа. – То-то и хорошо. Понимаешь. Кем ты был? Кулак. А мы сделаем тебя графом. Настоящим. Мечтать о таком не мог, – Гюнтер похлопал бледного Астапа по плечу.

Астап молчал, опустив голову. А Славка почти перестал дышать. Его жизнь висела на волоске и этот волосок только что подрезал командир красноармейцев-немцев.

– Я не зверь, но дело серьезное. Ошибок быть не должно, – сказал Гюнтер.

– Я ни можу, разумиишь ты, я ни можу! – закричал Астап. – Разите нас абодвух!

Но Гюнтер такой самоотверженностью не восхитился, равнодушно пожал плечами:

– Гляди. Мне, что одного … что двоих. Только не будь еще глупей, чем я про тебя думаю. Чем лишиться всего, лучше потерять часть. А у тебя ведь еще есть кого терять. Жена, дочь, например.

– Не дастац тебэ моий жонки и дочи, паскуда. Руки коротки, – Астап схватил с крюка серп и нанес удар.

Гюнтер мог бы застрелить неуступчивого кулака. Он с начала разговора держал Люгер Р08 в руке в кармане галифе. Но делать этого не стал. Кухарчик имел вес среди польской шляхты и прозападно настроенных белорусов. За ликвидацию такого связного по головке не погладят, Гюнтер это понимал. Тем более, что причиной ликвидации станет его собственная ошибка. Провал группы из-за мальчишки. За такое могут самого к стенке поставить. Кухарчик – как любой славянин не нравился Гюнтеру, но убивать его, было не ко времени. Гюнтер молниеносно сделал шаг к Астапу, когда тот только замахнулся, ловко заблокировал левой рукой его запястье, ударил носком сапога в голень, крутанул руку Кухарчика с серпом рычагом руки вовнутрь и надавил на запястье. Астап взвыл от боли и выронил серп. Увидев, что бойцы вскинули винтовки, Гюнтер знаком остановил их.

– Решай, Астап. У меня торосы разводить времени нет. Желаешь умереть – умрешь. Хочешь жить – живи. Скоро свершится событие, после которого твоя жизнь и жизнь твоей семьи изменится. Ты не только отомстишь русским, но и получишь всё, что пожелаешь. Великий рейх умеет ценить своих героев. Только служи верно, – процедил сквозь плотно сжатые зубы Гюнтер.

– Яяя. Неее мооожжжууу, – простонал Астап, хватаясь свободной рукой за солому, перемешанную с навозом.

– Я же сказал. Я – не зверь. Тебе делать ничего не придется. Ну…– Гюнтер вывернул запястье еще сильнее.

– Аааа, – закричал Астап и, подняв глаза, посмотрел на Славку.

Тот лежал, не шевелясь, будто действительно мертвый.

– Прости, сынку, – только и смог сказать Астап.

Гюнтер рывком поднял Кухарчика-старшего.

– Ты все правильно сделал. Не забудь. Ровно в семь, – сказал Гюнтер.

Кухарчик стоял между сыном и Гюнтером, но уже как-то рассеянно, без прежней горячности. Потирал ушибленную руку. Вдруг он спросил:

– Но… но шо я кажу жонке, Лизе?

Голос его прозвучал упавшим, неживым, будто ужас предстоящего растерзал в нем плоть, разъел сердце кислотой.