Неприкасаемые. Легион. Хранители

– Ох, с каким бы удовольствием я бы занялся одним из псов Кадавра… Я бы…

Но Ангелла мрачно посмотрела на него, жестом оборвав его сладкие мечты.

– Ты опять узко мыслишь. Нам надо заняться всеми ими. Не выбирая кого-то отдельно по особым заслугам. Ты как мошенник, который щиплет сумочки у зазевавшихся старушек… А нам, то есть мне, нужен другой Асраил – Рыцарь, который обрушит свой гнев и ярость на врагов нашей Семьи.

Асраил лишь улыбнулся – все-таки, Ангелла чем-то очень напоминает Моргана. Хотя она и не охотно это признает. Они в некоторых ситуациях смотрят на него одинаковым, осуждающим взглядом. И говорят примерно одни и те же вещи. Одинаковым тоном. Озвучивая упреки в его адрес. Ну, конечно, они смотрят пока немного дальше, чем он. Мыслят на несколько шагов вперед.

Он решил сменить тему. Совсем как Гранж, подумал он про себя, признавая и свое родство с ней.

– Так что было дальше? Когда ты уже подлетала к Земле?

Ангелла поняла его маневр, но решила не акцентировать на нем внимание, и продолжила свой рассказ.

Она, вернее, ее ядро, не сгорев в твердых слоях атмосферы, только став почти незаметной – будто скорость и падение обесцветили и сбили ее яркую окраску, уверенно приближалось к своей стартовой площадке, и увидела, что вся местность оцеплена полицией. Пожарные расчеты уже тушили контейнеры, повсюду стояли люди, машины, суетились спасатели. Но на том месте, где солдат Асраила остановил их Мини, было всего несколько человек. Власта уже пришла в себя, и сидела на земле, а рядом с ней расположились двое следователей, или обычных полицейских. Чуть вдалеке стояла карета скорой помощи, в которую грузили ее израненное и мертвое тело, и она, понимая, что ее ядро может в скором времени выйти из-под контроля, и стать неким подобием шаровой молнии, стихийно передвигающейся по планете, решила вселиться в тело Власты. Пока не осознавая последствий своего вторжения в тело смертной. Главным было для нее ее спасение, и ее инстинкт самосохранения прямо кричал ей об этом, и направлял ее к телу Власты.

И это произошло так неожиданно и стремительно, что Власта подскочила с земли на добрый метр и широко взмахнула руками, послав в непредумышленный нокаут двух стоящих рядом с ней полицейских. Которые даже не успели сообразить, чем разозлили эту великаншу, которая до этого самого момента лишь вяло отвечала на их вопросы, и уныло повторяла, что она не помнит, что произошло с ней и со вторым человеком, которого обнаружили мертвым в ее машине.

– Твою мать! – закричала Власта неожиданно энергично и громко, с ужасом ощущая в себе иностранное присутствие. – Вот это жахнули! Кто здесь?

– Не шуми! Я тебя умоляю, не шуми! – отвечала ей Ангелла ее же голосом, произнося слова ее же ртом, каким-то чудом подключившись к ее речевому аппарату, и транслируя через него свои мысли.

– У меня, по ходу, контузия! – закричала Власта и схватившись руками за голову, опять присела на землю.

– Это не контузия, это я, Ангелла! – вещала Власта сама себе, пытаясь при этом закрыть свой рот своими большими руками. И уткнулась лицом в землю, сотрясаемая крупной дрожью во всем теле.

Поняв, что таким образом ей с Властой не договориться, Ангелла попыталась воздействовать на мысли Власты, и это у неё получилось. С огромным чувством стыда, с величайшим сожалением, что ей приходится прибегать к таким мерам, она дала понять Власте, что им тут делать нечего, и направила ее к фургону скорой помощи. Сначала у нее это не получилось, и Власта залезла внутрь, к ее телу, оттолкнув при этом пару санитаров довольно далеко от себя, в результате чего они присели, вернее, приземлились на землю достаточно ощутимо отбив свои копчики.

– Эй, ты что себе позволяешь? Тебя что, контузило??? – закричали они, морщась от боли. – Ты ее родственница?

Но ядро Ангеллы разрывалось на части от боли, потому что Власта тихо и горько плакала, смотря на свою погибшую подругу. Она успокоила ее, и дала понять, вернее, напомнила ей, что Ангелла – не обычная женщина, а почти фея, которую невозможно убить. И что теперь, от нее, Власты, такой сильной и храброй, зависит ее дальнейшая судьба. И ей надо как можно быстрее отвезти это тело к Вайде.

Власта, как очень понятливая, умная, но довольно эмоциональная особа, ухватилась за эту мысль, и вылезла из машины тем же путем, опять посадив на копчики пришедших в себя медиков. Они уже очень громко и не цензурно ругались, когда она села на водительское место, и тронувшись уверенно с места, направилась к дому своего отца.

Добрались они до квартала, где находился дом Хранителя очень быстро, и оставив машину подальше от дома Мастера, и продолжили свой путь пешком. Хорошо, что была глухая ночь, потому что зрелище Власты, несущей в руках тело Ангеллы, было очень впечатляющим. Все кто видел их, протирали свои глаза и смотрели на стаканы и бутылки в своих руках, удивляясь неожиданной крепости обычного пива.

А дома их ждал новый удар – Хранитель был мертв. Он умер тихо, во сне, сидя за столом, как всегда, по привычке ожидая прихода своей дочери. И Ангелла уже не в силах была перенести это горе – и свое, и Власты, которая с такой силой ударила стулом об стену, схватив его за спинку, что в руках у нее остались только часть этой самой спинки. А Ангелла, понимая, что все летит в тартарары, неожиданно для себя, в порыве настоящего отчаяния выскочила из тела Власты, и каким-то образом, выбравшись из дома, опять уносилась в темное небо. Но и там ей было не место, и она вновь понеслась вниз, словно синяя звезда, которая поняла, что ее ждут на Земле, и очень многое зависит от нее именно там. А небо, небо никуда не уйдет, оно будет смиренно дожидаться того момента, когда она решит, что пришло ее время слиться с ним.

Но в этот момент к дому Хранителя подъезжал гламурный, розовый минивэн. В котором сидела встревоженная до крайней степени Неприкасаемая Глория и ее Хранитель – знойная девушка по имени Соледад. Дело в том, что она случайно увидела самый первый полет Ангеллы в небо, когда отдыхала на крыше дома, попивая чудесный коктейль. На крыше дома, который она сняла на месяц. Как она обычно поступала, когда приезжала в Прагу, и селилась в пригороде, чтобы там был гараж и мастерская, в которой Соледад могла заниматься своими и ее делами, и проектами. И достав прибор, похожий на компактный секстант, она наблюдала эти участившиеся пролеты звезды, вверх и вниз, определяя заодно ее местоположение. Точку, вернее координаты того места, где она приземлилась в последний раз. Она вдруг поняла, что это мечется один из ее родственников, которых она оставила, и поклялась больше не возвращаться к ним. И этот Неприкасаемый, как и она в свое время, попал в настоящую беду. И, похоже, что это Ангелла, если судить по той скорости и решимости, с которой эта синяя звездочка носилась по небу. А именно Ангеллу она больше всего уважала, и ценила. И даже скучала по ней, понимая, что именно ей будет тяжелее всего смотреть в глаза. И оправдать свое исчезновение. Но она решила вмешаться, и прийти на выручку. К тому же, она явно нуждалась в дополнительной аудитории, и ее родственники смогут оценить тот факт, что она прекрасно обходилась без их помощи, став настоящей персоной self-made. Пройдя долгий путь от неумелой любительницы, до статуса настоящей звезды, музы, модели, умелого коуча и наставника. Очень дорогим и востребованным специалистом, настоящим гуру стиля. При этом, тщательно и умело скрывая свою настоящую личность и происхождение.

Глория долго стучала в дверь дома, в который, как она увидела своими прекрасными глазами, залетело ядро Ангеллы, и Соледад стояла рядом с ней, тревожно посматривая по сторонам, и держа под своим плащом дробовик. Да, Соледад, несмотря на все свои таланты, вкус и красоту, всегда умела постоять за себя. Недаром она была мексиканкой, взрывной и очень сильной, и именно сочетанием этих качеств она привлекла внимание своей главной клиентки. Рядом с которой она так и расцвела, и смогла осуществить все то, о чем мечтала так давно. И она уже направила ствол в сторону замка, а Глория слегка отошла, решив любой ценой попасть внутрь, когда Власта, заплаканная и покрасневшая, открыла им дверь. И уставилась на них с явно непонимающим, отсутствующим и самым горестным видом. Глория мягко, но настойчиво, с невероятной для такой нежной и изысканной женщины силой, отодвинула ее в сторонку, и уже заходила внутрь. А Соледад уже брала Власту под руку, и тоже вела ее в обратно в дом. Каким-то шестым чувством поняв, что в этот дом ненамного опередив их, заглянула ее давняя подруга -Muerte. Которая так часто появлялась рядом с ней, особенно там, дома… Прибрав к рукам ее сестру и двух братьев. Но она отмахнулась от воспоминаний, и усаживала Власту на стул, приведя ее на кухню, и уже ставила чайник на огонь. Она не произносила никаких банальностей, не пыталась успокоить, зная на своем опыте, что это невозможно. Она лишь напоила ее травяным чаем, и с настоящим сочувствием смотрела в глаза этой крупной девушки, понимая, что та понесла самую большую утрату в своей жизни. Наверное, так и должны Хранители провожать друг друга в последний путь – утешая их родных, прежде всего.

Глория уже нашла этот синий шар, который завис у потолка и стремительно вертелся вокруг своей оси. И она поняла, что ее интуиция ее на обманула – это была действительно Ангелла. Она, вздрогнув, нашла взглядом и ее прежнее, изуродованное тело, покрытое ранами, и почувствовала, что ситуация самая тревожная. Но не дала и малейшего намека, что она боится, сразу погасив весь страх. Одним усилием воли. Она ведь тоже Неприкасаемая. Глория подмигнула шару, и показала жестом, что все теперь под ее контролем, и с помощью Соледад уложила Власту на кровать. Она усыпила ее, погрузив в спокойный и продолжительный сон, что оказалось даже для нее достаточно сложной задачей. А затем она понеслась со своим Хранителем к минивэну, чтобы принести в дом все необходимое для предстоящего ритуала. И поблагодарила Провидение и Соледад за свой обширный гардероб, который насчитывал несколько новых оболочек. Из которых она сразу, не дрожащей рукой выбрала образ восточной феи, на которую указала Соледад. Глория, увидев ее прежнее тело, теперь нисколько не сомневаясь в том, что место куколки должна занять настоящая, полноразмерная и чувственная красавица. И тогда у Ангеллы начнется новая жизнь, но вот какая, этого она сказать с уверенность не могла.

И к ее удивлению, они успели заняться всеми необходимыми процедурами, произнести заклинания, провести операцию, воспользовавшись капсулой Хранителя Вайды и его обширным, но слегка устаревшим инструментарием. Соледад, в полной мере овладев ремеслом Хранителя, была при этом настоящим талантом, который не только шьет и соединяет, а по-настоящему творит и вершит чудеса. И после всего, пробыв у капсулы больше шести часов, они свалились с ног, как два хирурга после тяжелейшей операции, провалившись в глубокий и тяжелый сон. А когда они проснулись, Ангелла уже прыгала голой возле зеркала, вопя, что они убили ее суть и душу этой слишком сексуальной оболочкой. Но потом Ангелла, словно махнув рукой на эту перемену в своем облике, понимая, что есть более важные и печальные дела и обстоятельства, обнималась со своими спасительницами, и одевшись, самым скромным образом шла будить Власту. Чтобы оказать последние почести своему Хранителю.

На его похороны пришел весь квартал, в доме были служители культа, была особо торжественно и печальная атмосфера, но все прошло очень достойно и красиво. Звучала музыка в исполнении старого Мастера, а пришедшие проводить Вайду в последний путь говорили очень теплые и важные для его души слова. И Соледад, про себя аплодировала настоящему таланту Вайды, ознакомившись с его замыслами и проектами, посетив его мастерскую, признавая, что с радостью стала бы его ученицей. Если бы у нее была бы такая возможность.

А потом, Ангелла сидела перед стаканом виски, одна, и думала о том, что Вайда не зря так настойчиво звал ее к себе домой. Он предчувствовал свою скорую кончину, в этом она была уверена на 100 процентов, даже на 120, и он хотел, чтобы сама Ангелла взяла на себя заботу о его маленькой девочке. Которая еще не была пристроена, и болталась в Легионе на откровенно низкой должности.

И она, решив задействовать все свои связи, что бывало с ней крайне редко, предложила уже успокоившейся Власте, любые карьерные перспективы, достойные места в любой компании, или свое дело, которое она с радостью поддержит и профинансирует. Но Власта была непреклонна – она хотела остаться с Ангеллой, в которой она всегда, даже в ее новом облике, узнавала руку и присутствие своего отца. Своего любимого папы.

И она сама захотела возглавить службу безопасности Ангеллы, которую Неприкасаемая по этому случаю и организовала, предварительно согласовав с Гуннаром переход нескольких легионеров в это новое подразделение. Ведь в предстоящей войне с Кадавром, она станет объектом возможного нападения этого подонка. Но Власту даже эти доводы не могли разубедить, она была настоящей воительницей.

Ангелла завершив свой рассказ, смотрела опять вниз, а Асраил обдумывал услышанное, понимая, что полностью насладиться этой увлекательной историей ему помешало отсутствие сигарет, которые у него отобрала в самом начале полета его сестра, ставшая одновременно и более решительной, и более чувствительной.

А Власта, вместе с Ангеллой и с Асраилом, летела на Северную Базу их Легиона. Неожиданно похорошевшая и помолодевшая. Недаром Неприкасаемая Глория, Муза Глория вложила в нее столько сил, энергии, и попросив ее убедительно почаще улыбаться, и не хмуриться. И Власта, ощущая в себе это новое чувство – что она красива, молода и успешна, улыбалась, даже зная, что на борту находится Асраил, которого она одно время не переносила на дух. Но теперь она улыбалась и ему, понимая, что ее Ангелла наконец-то, подчинила себе всю эту семейку, всех Неприкасаемых, Хранителей и даже сам Легион. Являясь на данный момент самой сильной и важной персоной в этой Вселенной, которая в детстве казалась ей такой великой и непостижимой.

Глава 21.

Два очень дорогих сердцу старика.

Снаружи пенитенциарного заведения Легиона, разошлась, как подвыпившая дамочка, настоящая вьюга, и ветер, подвывая самым неприличным образом, носил по всей территории базы ворох колючих снежинок. Которые впивались в щеки легионеров, стоявших в карауле и на постах, и они спешили укрыть свои лица за зимними камуфлированными масками, а глаза защищали с помощью очков, похожие на мотоциклетные.

Закария с отстраненным видом, смотрел сквозь небольшое окно своей камеры на зимнее солнце, которое уже никого не могло согреть, превратившись в слабо мерцающий и холодный шарик, присутствуя на небе почти символически. Потому что уж так заведено, что иногда надо просто присутствовать. Он откровенно грустил и скучал – у него отобрали все его игрушки, и карандаши, и бумагу. Даже его рисунки сложили в отдельную папку и заперли где-то в стальном шкафу, который стоял в помещении, занимаемым комендантом тюрьмы. А домбру взял себе Китано, благополучно вернувшийся с очередного задания, и теперь наигрывал на ней свои родные, японские мелодии. "К тому, кто сам ищет смерть, она не спешит. Или я просто вовремя споткнулся, пропустив предназначавшуюся мне пулю", – объяснил он свое очередное возвращение живым бывшему сослуживцу.

Причину такой строгости, а именно в наведении повсюду стерильной чистоты, и изъятии не разрешенных правилами тюрьмы предметов, объяснили тем, что на базу прибывает в скором времени кто-то очень важный. Из хозяев Легиона, возможно. И по этой веской причине, на всей территории базы не должно быть никаких признаков бардака, даже малейших намеков на него.

Закария временами вынимал из-под матраса фотографии, которые он смог утаить от проверяющих. На него, почти с одинаковым, довольно хмурым выражением лица, явно не одобряя его нынешнее местоположение, взирали со слегка пожелтевшей фотобумаги Атабек и Джордж. Две фотографии как символ его прошлого. В котором он находил предтечу своего нынешнего критического положения и неминуемого, бесславного финала. Он вспомнил почти такой же день в Альберте, когда подслеповатое солнце так же номинально светило в небе, а он находился еще в той самой гостинице, куда прибыл постоялец в тактической куртке и военных ботинках, которого он с его слов, внес в компьютер как мистера A.S. Rail.

Джордж уже отошел от смерти Рика, и частенько заходил к нему в гости, вернее, приходил в комнату Закарии – небольшой и уютный офис, который соседствовал с его собственной берлогой, в которой он обосновался в гостинице. Где был камин, с потрескивающими поленьями, медвежья шкура на стене, и прочие охотничьи трофеи и аксессуары. Пахнущие кожей и сталью. Сохранившие запах горелого пороха. Где были стены, обитые деревом, и кресло – массивный трон, где он просиживал часами, посматривая на огонь, и пытаясь понять причину того, почему отец пережил своего сына. Если не сказать больше. И он выбирался из своего мужского логова, где стоял запах тех времен, когда он еще был в расцвете своих сил. Когда он мог одним ударом кулака сбить любого здоровяка с ног, или уйти на неделю в самую гущу тайги, и бродить там в одиночку, добывая себе еду. И ночуя почти на снегу. У разожжённого им костерка, на котором стоял закопченный чайник. В котором он топил собранный снег. А он сам резал ножом добытое мясо. Настругав его мелко, на длинные полоски, чтобы было удобнее готовить на огне. Или как он путешествовал по всей стране, то в седле, то пешком, и сам Джон удивлялся его почти индейской выносливости. Осев, в конечном итоге здесь, в этом городишке, который еще поймет, что он не намерен просто забыть и простить… Даже несмотря на то, что он стал так слаб, слезлив и сентиментален. Хотя и никогда не показывал этого, оставаясь снаружи суровым и колючим. Для последнего своего похода у него хватит сил…

И только у Закарии он отдыхал, отвлекался от своих мыслей, пока еще беспокоящих его. О судьбе и ее руке. Или ее ноже. Но это ненадолго. Уже скоро он последует голосу своей крови, да и не только своей, и отправится в путешествие, из которого он уже не вернется. Но лучше так, чем умереть в кресле от какой-нибудь старческой болячки. Нет, у него будет свой финал – тот, который он выберет себе сам. А не предопределит и уготовит ему его тело, необратимо затронутое и разрушенное всеми прожитыми им годами, заботами и тревогами. Главное – что его несгибаемый дух еще здесь, он еще чувствует его, хотя все слабее и реже.

Закария усаживал деда в кресло, стоящее возле его большого стола, и откладывая всякие пустяковые дела, беседовал с Джорджем обо всем, что приходило тому в его седую голову. Джордж находил глазами снимок, на котором был запечатлен Атабек верхом на своей лошади, и с явным интересом смотрел на эту фотографию в рамке. Он тоже любил и умел ездить верхом, он любил лошадей, и никогда в жизни не ударил ни одну из них плетью. Не наказал другим способом. Твердо веря в то, что лошадь не совсем животное, а скорее, верный помощник, как и собака, которые являются спутниками настоящего мужчины. Сопровождая его в его поисках, то себя, то своей половины. Или просто отправляясь с ним на охоту, которую он считал священным и старинным ритуалом. Постичь который и понять до конца и помог ему его друг Джон.

А Закария рассказывал, что Атабек почти до самого конца своих дней передвигался по их аулу исключительно на своей лошади. В то время как другие аксакалы предпочитали спокойных осликов, единственным минусом которых было их невиданное упрямство. Он с улыбкой рассказывал о своем единственном опыте езды на этом сером упрямце. Которого на время взял у соседей, чтобы понять, что чувствует Атабек, когда едет верхом. Но ишак был хитер. Он, не чувствуя под собой привычной тяжести, а возил он их соседа, довольно упитанного, но строгого деда, отказался слушаться Закарию. И пятясь задом, неспешно приблизился к яблоне, ветки которых и сместили его дерзкого наездника, прямо ему на шею, а потом и на голову, которой он оттолкнул от себя пацана и скрылся, лениво помахивая своим хвостом, в своем дворе. Вернувшись к корыту, где его пожилой хозяин нарезал для него подгнивших яблок и других, слегка попахивающих вкусностей.

Закария рассказал Джорджу, что его отец отдал его Атабеку, своему отцу, деду Закарии. Как это было принято иногда у казахов в старину. И дед, его ата, стал для него настоящим отцом, а своего биологического отца, он называл просто а?а, не признавая в нем ни авторитета, ни чувствуя в нем каких-то отцовских чувств. И когда он пацаном гулял по аулу, встречные дядьки и деды спрашивали его– Эй, сен ким баласы?, он всегда с уверенностью и даже гордостью отвечал – Мен Атабек баласы! И встречные улыбались, прекрасно зная его деда, который пользовался непререкаемым авторитетом и уважением.

Помнил он то лето, когда приехал на каникулы, отучившись в первом классе школы-интерната, а Атабек сидел на полу, как всегда за своим круглым столом, наблюдая как внук рисует и наигрывал на своей домбре бесконечную мелодию. Закария уже не помнил, что он играл, но с тех пор, рисование у него навсегда ассоциировалось с музыкой. Они дополняли друг друга, в его понимании. Делали этот мир более завершенным и немного более сказочным. Оживляли образы батыров и сказочных красавиц. А Атабек потом рассматривал его рисунки, и звал бабушку, чтобы та оценила несомненный талант их внука. И на следующий день, будил его очень рано, часа в четыре, когда еще было темно, и сажал Закарию на лошадь, впереди себя, и они ехали вместе куда-то. Кажется, в горы, где пару лошадей Атабека пас один его родственник, согнав штук двадцать лошадей, отданных ему разными людьми, в один, довольно солидный табун. Следя за тем, чтобы к зиме лошадки набрали достаточный вес. Или направлялись в соседний аул, чтобы навестить кого-то из родственников. И поначалу сонный, и откровенно недовольный Закария наблюдал, как степь на его глазах оживала – всходило солнце, колыхалась трава, пели птицы, где-то свистел сурок-байбак, а высоко в небе парил беркут. А он сам себе казался батыром, который заступил в дозор и охраняет родную землю, объезжая ее кругом. И солнце наполняло этот мир яркими красками и особым смыслом, может быть, даже обещанием того, что вся эта благодать будет вечной. Главное – не упустить этот момент, и не лениться, заставить себя проснуться и увидеть всю эту красоту.

Тем же летом Атабек отдал почти всю свою пенсию одной женщине, которая неудачно съездила в город, где у нее вытащили кошелек. В котором была очень крупная сумма, которую она наконец, накопила и собиралась купить детям то ли школьную форму, то ли просто одежду на зиму. Деталей Закария уже не помнил. Он помнил только ее крики, такой силы и такого горя, что Атабек сразу побежал к ней во двор, даже забыв про свою лошадь. Вернулся спустя какое-то время, понимая, что эту мать троих детей не успокоить простыми словами, и нахмурившись, быстро нашел деньги, которые предназначались на хозяйство. И только тяжело посмотрел на бабушку Закарии, которая хотела возмутиться, но поняла, что лучше ему сейчас не перечить. А потом, как ни в чем не бывало, Атабек сидел у своего стола и громко общался с соседским дедом, который был глух на одно ухо, и у которого сын чаще других ездил в райцентр и в город. А Закария удивлялся, сколько еще жизненных сил у этих людей, сколько любопытства, неподдельных эмоций и интереса, ко всему, что происходит вокруг них. Они пили сорпу, иногда беря с большого блюда, стоящего между ними, кусочки мяса и теста, и Атабек усаживал рядом внука, и вовлекал его в этот мир. Даже и словом, не обмолвившись в беседе о том, что он сделал ранее, выручив женщину, которая не являлась ему даже дальней родственницей. Но какое это имело значение… А они уже погружались в это информационное и энергетическое поле, где было так много слов и дел, сказанных и сделанных их общими знакомыми, родственниками, которых аксакалы видели на разных мероприятиях. То на свадьбах, то на похоронах. От которых они слышали разные по степени важности новости, которые и требовали такого тщательного, общего обсуждения и анализа. И к аксакалам присоединился позже Алмаз со своим другом, который тоже устроился водителем в их ауле, и даже присмотрел себе невесту. Ибо девушки у них были красивые, скромные, и никогда не позволяющие никому никаких вольностей.

А потом бабушка, после ухода гостей, тихо пилила деда за его щедрость. И легкомыслие. Помимо того, что он отдал деньги, которые ему никогда не вернут, он еще наказал ей сварить мясо, которого у них осталось всего ничего. Но Атабек уже выходил на улицу, махнув в сторону своей старой рукой, и думал о том, что пора бы и навестить его должников, про которых он годами не вспоминал. И выбрав самого состоятельного, продумав стратегию разговора и систему тонких намеков, вежливых и умных, он уже отправлялся в путь. И возвратившись, довольный, – там, в гостях, будучи приглашенным к богатому дастархану, обильно поговорив, так же громко и эмоционально, обсудив услышанные от глухого соседа новости, передав их по цепочке, и услышав новые, он успешно и тактично завершил свою миссию. И небрежно протягивал бабушке две смятые купюры по двадцать пять рублей. Долг, который его родственник, уже и сам собирался отдать, да вот только все забывал заехать. Ну, а он сам не очень любил это делать – просить и напоминать. Не говоря про то, чтобы требовать. Ну если только с того, кто откровенно поставил себя выше других, и забыл про всякие приличия и нормы поведения. Как и законы.

Только однажды, он сделал это – потребовал. И было это тем же летом, которое одновременно было самым счастливым, и самым горестным моментом в воспоминаниях Закарии.

Он с соседскими пацанами устроил набег на яблоневый сад, и получил от злющего, и вечно поддатого сторожа хороший заряд соли. В результате чего он с трудом передвигался, и его заднюю часть украшало несколько солидных синяков. Атабек, вернувшись откуда-то, стоял над внуком, склоняя его негромко на все лады. В доме что, растет вор? А Закария, сгорая со стыда, лежал на животе, избегая смотреть на деда, который мрачнел все больше. Он ничего больше не сказал ни внуку, ни своей супруге, а только решительно направился в сторону дома сторожа, который жил на их же улице. Бабушка поковыляла за ним, заподозрив что-то неладное, а Закария, чувствуя острую боль в том месте, на котором он еще долго не сможет сидеть, побежал задами, через дворы, увлекаемый своей детской глупостью и любопытством. Еще не понимая, во что это выльется. И когда он с трудом добежал до двора Ескали, так звали этого сторожа, он увидел Атабека, который уже вызвав из дома хозяина, громко на него кричал. Требуя осознать, что он, по пьяному делу, мог и попасть детям в глаз. И что лучше бы Ескали пришел к нему, и он бы сам выпорол своего внука. За воровство, которое он и на дух не переносил. Закария забрался с трудом на дерево, и видел, как Ескали ухмыляясь, слушал Атабека, а потом посоветовал ему идти куда подальше.

– Эй, чал, уйге бар… Давай, иди домой, тебя твоя бабка ждет. Ты уже свое отвоевал…

Ескали было все равно, он уже выпил Пшеничной, потом добавит еще, а вмешиваться в свою работу он никому не позволит. Как и в свою жизнь. У него свои понятия и принципы, своя система ценностей, и нечего ему давать советы. Он и сам здоровый и крепкий мужик, и не позволит, чтобы ему кто-то указывал. Он сам кому хочет укажет и покажет. Как и путь дорогу этому старику.

И он схватил Атабека за лацкан пиджака, намереваясь вывести его со двора. Но Атабек не даром был грозой хулиганов и человеком, которого все родственники уважали и даже слегка побаивались, особенно его вспышек праведного гнева. И он, разжав стальные пальцы Ескали, смотря ему в глаза, приземлил его на землю, сильным и точным ударом, на то самое место, в которое он попал его внуку солью. Атабек выбросил короткий и неожиданный удар, почти без замаха. Прямо в подбородок, на котором мгновенно появилось и расползалось красное пятно. И Закария негромко вскрикнул, и чуть не сорвался со своей ветки, открыв рот и чувствуя, как сильно бьется его сердце. Будто превратившись в маленького воробья, которого он подобрал на днях и держал в руках какое-то время. Но потом отпустил… И, похоже, Ескали тоже отпустило, и он с удивлением, и явным шоком воззрился на Атабека, снизу-вверх, думая, что в следующий раз он сразу ударит его. Но в этот момент из дома Ескали выбежал его братец, такой же пьяный, такой же крепкий, пузатый мужик, который кинулся на Атабека со всего разбега и ударил его своим кулаком. Атабек, получив в область уха, нисколько не растерялся, а только пробормотав что-то типа – Ит баласы!, развернулся, и отвесил и тому такую же чугунную плюху, от которой тот опустился на колени. Но в этот момент Закария не выдержал и закричал протяжно и громко, испугавшись, что его любимого деда могут покалечить эти свирепые, и мало что соображающие дядьки. И Атабек с удивлением посмотрел в его сторону и увидел его, висящего беспомощно на ветке. И он, забыв про своих врагов, направился в его сторону, намереваясь спасти его. Но пришедшие в себя братья накинулись на него со спины, и повалили, успев нанести несколько ударов по его голове. А Закария все кричал. И уже кричала его бабушка, которая наконец дошла своими больными ногами до двора Ескали. И во двор уже забегал Алмаз, проезжавший случайно мимо, и так резко остановив свой грузовик, что, наверное, стер все колодки. Но ему было не до них. Он, такой невысокий, казавшийся щуплым, оказался очень сильным, оторвав от Атабека братьев. И подняв их рывком на ноги, ловко уворачиваясь от их яростных ударов, так умело и безжалостно их нокаутировал, что они без лишних вопросов опять повалились на землю. А Алмаз поднимал на ноги Атабека. Которого он уважал больше всех в ауле, и даже любил, за его силу и порядочность. За отзывчивость и врожденное чувство справедливости. Во двор уже забегали другие соседи, и некоторых мужчин уже оттаскивали от братьев, которые пришли в себя, и быстро скрылись в доме, еще не понимая толком, что они тут натворили.

Закарию сняли с дерева, и они все вместе вернулись домой. Бабушка шла первой, уже оправившись от испуга за своих, но по привычке держалась за сердце, ворча, что ее старый до конца своих дней будет позорить и ее, и себя своими выходками и бешеным нравом. Другие деды такие спокойные, тихие… А он? А Атабек, поблагодарив, отстранил от себя всех помощников, и шелсам, держа внука за руку, успокаивая его, и говоря, что не родился еще тот хулиган, который одолеет его деда. А за ними неспешно, сама шла их лошадь. И только дома, он повалился на свою кровать, и позволил бабушке наложить несколько повязок на свою горячую голову, вытерев предварительно обильно идущую кровь.

А возле дома Ескали с тех пор собирались мужчины, отцы друзей Закарии, и молодые парни, и так выразительно поглядывали на их окна, что братья не выдержали и переехали в другой аул, понимая, что и тут им ничего хорошего не светит. А Закарии все снилась эта сцена, и он с тех самых пор всегда был готов нанести тот удар, и Ескали, и его брату, понимая, что это он виноват, это он отвлек деда, и заставил его пропустить ту подлую силу, которая свалила Атабека с ног. Но Атабек никогда, до самой смерти не вспоминал этого случая, а лишь рассказывал внуку героические сказки про отважных батыров, слегка переживая, что внук растет слишком впечатлительным и эмоциональным. А уже через пару дней, слегка постанывая, он расположился на своем привычном месте у стола, и громко обсуждал с Алмазом подготовку к женитьбе его брата, которая должна состояться в сентябре. И они уже смеялись, забыв все эти неприятные события, и вновь Закария сидел спокойно на полу, поклявшись себе, что он никогда в жизни не будет красть. И кричать, как девчонка.