Неприкасаемые. Легион. Хранители

А затем он отрабатывал взрывную силу, прыгая в высоту и длину, рвал штангу на грудь и от себя, подбрасывал вверх шары, своеобразные ядра, напоминающие гири, и чувствовал, что его силовая выносливость постепенно растет, а сердце приобретает кондиции и состояние безотказного, и отлично налаженного мотора. И снова на ринг к Китано, а потом к грушам, а потом спарринги с бойцами Легиона, и он уже мыслил, двигался и бил, как боксер вполне приличного уровня. И потом рукопашный бой, татами, дзюдо и не знающий жалости Такахаси, который жестко тренируя его, делал из него настоящего борца. Правда, иногда доводя свои удушающие приемы чуть ли не до фатальной стадии, но, все же успевая своевременно ослабить свой мощный захват. И Закария ощущал в себе новое понимание и чувство координации, равновесия, расстояния до своего соперника и момент, когда лучше всего произвести захват и бросок, за что благодарил мысленно своего жесткого учителя.

Потом они кланялись друг другу и расходились по своим прибежищам – Закария обратно в камеру, а Китано в свой коттедж, который располагался на территории комплекса. Однажды Такахаси, смущенно покашливая, принес Закарии вещи, которые он оставил, поспешно покинув свою камеру, из которой его вытащил несколько лет тому назад Асраил. Тут было несколько фотографий и его домбра. Он едва не пустил слезу, когда его боевой товарищ чуть ли не с поклоном протянул их ему.

– Чтобы ты лучше настраивался на тренировки, – пояснил Китано свой акт доброты и сразу же удалился. А Закария сидя на полу, разложил перед собой фотографии своего деда, Атабека и своего канадского аксакала – Джорджа. Он взял домбру в руки, и пальцы сами заскользили по трем струнам. Очевидно, мышечная память осталась, и это удивило его. Он стал наигрывать какую-то мелодию, в которой он на уровне подсознания узнал любимое произведение своего ата – кюй Адай, Курмангазы. “Да, знали бы вы, деды мои, где ваш внук оказался в итоге. А ведь ничего не предвещало такого печального конца. Или предвещало?” – погружался он в размышления, пользуясь редким шансом на отдых.

Но для такой релаксации времени было мало. Потому что было много боли, и даже крови. Постоянного труда и самоотдачи. Жестокие броски, захваты, подсечки, удары. И повторное прохождение боевой подготовки спецназа – когда ты, не задумываясь, используешь любые подручные предметы, любые удары – хоть коленом, хоть локтем, хоть головой, бьешь на своих рефлексах, используя все свое тело и его естественные движения, добиваешься только для одной цели – обездвижить и обезвредить своего противника. Не устраивать гладиаторские ритуальные бои, а быстро завершить процесс, в результате которого ты один твердо стоишь на ногах. А твои цели уже уничтожены. И опять, по кругу – физподготовка, спецподготовка, и короткий отдых.

И за эти несколько месяцев Закария так втянулся в этот процесс подготовки, что уже больше ни о чем не думал. Вернее, сил и времени у него для этого занятия не оставалось. И он благодарил Такахаси за эту терапию, которая помогла ему преодолеть свою рефлексию и опять воспринимать этот мир без лишней и не нужной обязанности размышлять по поводу его устройства. О том, как он несправедлив и жесток. И почти забыть свои нелепые попытки исправить в нем что-то.

Однажды они с Китано разговорились, уже после тренировки, и Закария рассказал ему про несколько своих подвигов. И про убийство той кровавой тройки, и про наказание двух подонков – серийных убийц полицейских. Китано слушал напряженно, с большим вниманием, время от времени задавая уточняющие вопросы. Потом покачал головой и сказал Закарии, который почти смущенно ждал реакции Китано.

– Сначала ты был самурай. Слуга при господине, ну ты понимаешь – феодал и его воин. Затем, во время твоей последней операции ты был уже ронин – самурай без хозяина. По-моему, он тебя кинул. Тебе бы стоило признать свою миссию провальной. И сделать харакири. Хочешь, принесу танто?

Закария смотрел серьезно на Китано, и видел непривычные веселые огоньки в его глазах.

– Я шучу. Ты же не самурай, бусидо не для тебя. Иди своим путем, по своей вере и традициям. Может быть, у тебя и получится замолить свои грехи. Или лучше, как настоящему воину – искупить свою вину кровью.

Но затем они опять шли в спортзал, и Закария уже почти на равных противостоял Китано, который, несмотря на это, казалось – само дзюдо живет внутри него, все-таки умудрялся кидать своего противника на татами, и проводить один из своих коронных удушающих. Или ловить Закарию на болевом приеме. А потом носиться вокруг него кругами, своей слегка косолапой походкой, и кричать ему, сидящему или лежащему на ковре, что самурай опять выиграл. А ронин проиграл. Но потом они переставали дурачиться, и кланялись друг другу с самыми серьезными и почтительными лицами. Ритуалы ценились везде, тем более в стенах Легиона. Как и уважение к своему противнику. Даже в зале боевой подготовки его тюрьмы.

А в редких тревожных снах он видел нож Джорджа, который превращался в танто, и он упорно шел ему в руки. Как бы он их не сжимал, или не прятал за спиной. Таким образом, в боли и в поту, и прошли те шесть месяцев заключения. Однажды Такахаси принес перед отбоем, часов в девять, свой планшет и, попросив Закарию вытереть его хорошенько, когда он насмотрится на девочек, отдал ему его во временное пользование.

– Не скучай. А меня не будет пару дней. Операция одна намечается. А там он мне и не понадобится, – сказал он ему на прощание, попросив только никому не писать, и не сообщать о своем местоположении. Закария усмехнулся, он мог бы и не просить об этом, он бы и сам не стал этого делать. И тем более, никого у него и не было. И даже искать он никого не желал и не собирался.

Уходя, Китано сообщил, что заключенному номер 666 разрешили пользоваться спортзалом и во время отлучки его наставника, временно покидающего территорию Северной Базы и ее исправительного комплекса. Он поблагодарил Закарию за весело проведенное вместе время, признав, что он так подтянул свою форму, что сможет дать в лоб любому солдату Легиона. Только вот не Толстому Джону, который…

Закария вскочил с пола, где он привычно сидел, напоминая сам себе своего деда, и задержал Китано, просунув руку через прутья решетки. Тот, нахмурившись, все же продолжил случайно или нет, вылетевшее из него признание, рассказав о том, что Толстый Джон тоже намудрил. Сбежал после успешного проведения одной операции. Но в итоге, каким-то образом оказался в Праге, где и спас другого солдата Легиона, вернее служащую одной из вспомогательных его служб, а также одну очень важную персону. Пав при этом смертью храбрых. Отдав свою жизнь, по всем канонам Легиона. И все это произошло перед тем, как они взяли Закарию, там же, в Праге. И которого обнаружили при помощи маячка. Который Власта, так звали сотрудницу Легиона, забыла отключить, к счастью, и положила в свою машину. А Закария по какой-то причине, как последний подонок, напал на эту Власту, и убил ту самую важную персону. Которую Джон такой страшной и слишком высокой ценой для своей жизни спас. И Закария, как последний идиот, положил этот маячок в свою машину, что и позволило отследить место финальной сессии его выездного и кровавого суда. Маячок, включенный еще рукой Толстого Джона. Хотя кто-то увидел в этом руку Провидения. И даже многие.

Что и помогло Легиону вернуть своего блудного сына под свою юрисдикцию, и не отдать его полиции. При этом, пришлось, правда, использовать очень мощные рычаги влияния. Задействовать самый верх – тех влиятельных лиц, которым и принадлежит Легион. И теперь, тучи максимально сгустились над Закарией. Но как слышал Такахаси, не все так печально. Может быть, его вернут обратно в Легион. Потому что все знают, бывших Легионеров не бывает, а смерть в виде наказания – пуля в затылок, противоречит гуманным правилам Легиона. Уж пусть лучше провинившийся легионер падет смертью храбрых, спасая очередных жертв террористов, наркоторговцев, пиратов или обычных бандитов.

Закария смотрел вслед удаляющемуся Китано, и пытался осознать, что же он натворил. Значит, та женщина, прекрасная как произведение рук гениального мастера кукольника, была связана с Легионом. Его Легионом. А он убил ее… И напал на такого же легионера, как и он сам. И разницы тут никакой не было, не имело значения, в какой службе эта Власта отдавала свой долг Легиону. “Черт, зачем ты мне рассказал это, Такахаси”, – думал он, сворачиваясь на полу в позу весьма мускулистого эмбриона. И тут же находил ответ – ведь его храбрый сослуживец мог и не вернуться со своего очередного задания. А знать про свои проделки он должен. “Чертов Легион, чертов я”, – думал он, и понимал, что кроме спортзала его сейчас ничто не спасет. И он, в сопровождении уже незнакомого ему легионера, направлялся в зал бокса, и так долго всаживал и кидал в мешок свои удары, так яростно и сильно, что сорвал его вниз, вырвав стальной крюк, которым он крепился к потолку зала. Словно он направлял эти удары в самого себя. И бегал по залу, и подряд устраивал спарринги с легионерами, один за другим, лишь после пятого его оттащили в лазарет и привели в чувства. И только эта встряска, и физическая боль, полученные синяки, помогли ему заглушить боль душевную. Преодолеть подавленное на время чувство стыда и раскаяния. Чувство того, что он просто разрушитель, единственный талант которого – убивать. Но он понимал, что сидеть надо было с чистой головой, иначе он мог бы и наложить на себя руки. И каждый раз, когда в нем шевелилась совесть, он заглушал ее голос отжиманиями, или вставал к стене, и проводил почти бесконечный бой с тенью. Своей тенью, которая была сильнее его. Нашептывая ему всякие опасные для окружающих мысли. И он сражался с ней, встречая джебами, раззадоривая прямыми, нанося ощутимый урон боковыми, и добивая крюками и апперкотами. И как казалось ему, проигрывал по очкам.

Уже позже, он, включив планшет, почти успокоенный своей усталостью и болью, открыл профиль Такахаси в Инстаграме, и увидел фото и видео двух небесной красоты молодых женщин, которые возникли словно из ниоткуда, на несколько минут материализовавшись в Нью-Йорке. И потрясли все сообщество интернет-зависимых своей внешностью, плавными покачиваниями своих тел. Будто явив пример настоящей грации и чувственности. Вдохновив массу подражателей на исполнение своего танца. Лихо исполненным на сцене, установленной посреди какого-то делового квартала. И так же внезапно исчезнув после своего зажигательно, безумно эротично, но без тени пошлости, красиво исполненного, будто гениально сымпровизированного номера. Все спрашивали, помещая свои комментарии под многочисленными фото и видео – кто это? Откуда две эти богини взялись? В городе большого яблока проводит кастинг сам господь бог? Кто эти музы, под которую свою лучшую песню исполнила ранее неизвестная, а ныне гремящая по всему миру группа, игравшая до этого своего неожиданного звездного часа в захудалых клубах и открытых площадках за самую скромную оплату. Требующая теперь миллионные гонорары за свои выступления.

Он рассматривал их лица, и особенно его поражала идеальная внешность восточной девушки. Афроамериканка было просто огонь, но вот ее спутница… Он, конечно, понимал, что в лице главное – не симметрия, правильность черт, размер глаз или носа. Главное – это некая энергия, отражение души человека, его огня и талантов. И он видел множество красивых, но пустых лиц. Без искорки в глазах, без какой-то изюминки, или смысла. Отражения культуры и духовности человека, которые сразу бросаются в глаза. Но тут была совсем другая ситуация. Тут все было на месте. У него создавалось впечатление, что это две жрицы какого-то тайного культа, ордена, просвещённые и посвящённые в секретные знания особы. Которые, к удивлению публики, еще могли совершать, вернее, являть к ее удивлению чудеса. Типа фокусов с предсказанием погоды, или оживлением усопших. Но только это было сделано на сакральном уровне, на уровне священного танца, под которую, наконец, нашли правильную музыку. Так же гениально уловив ее в воздухе. Вернее, в высших слоях. Словно они намекнули, приоткрыли завесу тайны, древнего ритуала, который пробуждает в человеке и желания, и страсть, и стремление жить и творить. Вдохновение – это слово было, по его мнению, правильным. И откровение. И любовь. Он вдруг подумал, что эта восточная красавица напоминает ему особу смешанных кровей, прелестную метиску, и он все не мог оторваться от ее глаз. Их разрез не был откровенно восточным, тут был тонкий намек на это. А сами глаза то искрились, то в них появлялась какая-то жесткость и стальной оттенок. Будто она видела многое, столь многое, что не уместится в рамки одной человеческой жизни. И, как понимал он, ей приходилось познать на себе, что такое боль. Которую она причиняла и другим. Но это были не глаза светской и гламурной стервы, это были глаза, которым знакомо чувство победы. Настоящей победы. Без помощи уловок, дамских штучек и прочей манипуляции. Уверенные, говорящие о силе и характере их обладательницы. Глаза хамелеоны – кажутся то серыми, то голубыми. “Ханская дочь из сказки”, – подумал он, делая ее образ уютным и почти родным, понятным для себя.

Он бы и дальше любовался ее фото и видео, но планшет у него отобрали, сказав, что на его выдачу еще не было официального разрешения сверху. Пообещали ускорить процесс, увидев немую мольбу в его глазах, и посочувствовали, при этом сообщив, что пока ничем помочь не могут. Тогда он выпросил у караульных несколько листов бумаги, и карандаши, которые они где-то все же достали, намекнув, что бутылку виски было бы гораздо легче найти на территории комплекса. Но его не мучала жажда, его мучало зарождающееся чувство. И он, вспоминая свои юношеский, и довольно непродолжительный опыт рисования, набрасывал ее лицо на бумагу, понимая, что главное – ее суть, душа этой женщины, ускользает от него. Его что-то подводило, то ли слабая техника, то ли сбитые пальцы, но он продолжал свои попытки, и легче было бы убить его, чем отобрать у него эти нехитрые предметы для рисования. Которые вдруг стали для него самыми ценными, в его странной и одинокой жизни. Проводимую за решеткой. Живя лишь этим – повторением ее образа. И когда он возвращался с очередной тренировки, он опять оживлял в памяти ее глаза. Плавные линии изящной головы, тонкой шеи… Как-то он взял в руки домбру, и представил ее героиней сказки, которая ждет его, плененного воина, домой, и только с победой, только если он освободится сам, явив миру свою истинную силу, то получалось уже лучше. Точнее.

И только когда он вспомнил, что у казахов были и женщины воительницы, настоящие джигиты, он ощутил чувство, что он что-то нащупал, какой-то стержень, на которой держалась ее богатая и многогранная личность, ее характер и многочисленные таланты. Он выделил один рисунок, который был, может внешне и не самым похожим, но, на его взгляд, точно передавал ее саму, ту мысль и энергию, которую она то прятала, то несла людям. И убрав другие наброски, он прикрепил ее портрет к подходящему по размеру куску картона, которым также разжился у охранников, и, смотря на него, понимал с тоской, что в такую девушку он бы влюбился. Или, вернее, уже влюбился. Как в мечту о свободе, как в образ той жизни, которой у него никогда не будет. И не было. А может и просто под воздействием гормонов, своего родного тестостерона, который он так щедро выбрасывал в свою кровь, выполняя по всей науке многочисленные силовые упражнения. Но это все же был не только зов плоти, для него она стала криком души, сказкой, музыкальную тему к которой он подбирал, сидя все так же на полу, под несильным освещением коридорного освещения, поигрывая негромко на своей домбре.

Но сидя перед портретом этой женщины, будто олицетворяющей собой само совершенство и гармонию, он почему-то видел ту, которую он убил в машине с британским флагом на крыше. И она опять шептала ему – вали отсюда к такой-то матери. И он, неожиданно для себя, словно посещенный вспышкой озарения, связал ее слова с тем, что произошло позднее – с тем взрывом, с той сферой, которая вырвалась из машины, и умчалась прямо в небо. И он понял, что она не хотела, чтобы он видел того, что случится позже. Она свое последние силы отдала ему, спроваживая его с места своей смерти. Будто любящая его женщина.

Глава 19.

Смерть и новые горизонты.

– Ну да, я так ему и сказала – вали на хрен отсюда подальше, солдат. Или к такой-то матери. Ты же примерно так говоришь всем, кто приходит к тебе с просьбой о пожертвованиях на какие-то, смешные на твой взгляд, благотворительные цели? – Ангелла пристально посмотрела на Гранж, которая, нисколько не смутившись от такого толстого намека в свой адрес. Она даже зарделась, словно ее прилюдно похвалили за выдающиеся заслуги в деле оказания помощи жертвам домашнего насилия. На самом деле, Ангелла не хотела, чтобы солдата зацепило ударной волной от ощутимого взрыва, который сопровождает выход ядра из тела, но не стала это озвучивать. После выпада в сторону Гранж это бы показалось признанием своей слабости. А она была в этот вечер такой сильной…

Ангелла покачала головой, и неожиданно улыбнулась. Она была явно в хорошем настроении, и это всех удивляло. Они с Глорией уже устроились в комнате, и теперь вели себя, как настоящие и опытные антикризисные менеджеры, неожиданно такие прекрасные, словно это было бонусом для их клиента. Который представлял собой зашедшее в тупик правление крупной корпорации, пригласившее их для устранения целого вороха накопившихся проблем. Или вернее, они сами пригласили себя, понимая, что никто кроме них не обладает ни волей, ни навыками изменить ситуацию к лучшему. Они эффектно появились, и их поначалу никто не узнал. Кроме Асраила. Но когда Ангелла сняла очки, и представилась сама и назвала свою спутницу, обведя всех своих ничуть не изменившимся взглядом, в котором читалась привычная решимость, и даже нечто новое, более ясно осязаемое и сильное, Каталина вскочила со своего места и кинулась к ней, широко раскрыв руки. Вопя от восторга. Они обнялись, потом Глория так же радостно и воодушевленно обнялась со своей сестрой, и в зале еще долго стояли их крики радости. Потом к ним, слегка смущаясь, подошли с поклонами Асраил и Гуннар, которые тоже получили свою порцию жарких объятий. Только от Глории в этот раз, которая наслаждаясь и собой, и вновь обретенными родственниками. А Ангелла смотрела на Асраила с легкой усмешкой, явно что-то замышляя в его адрес, и как-то особенно тепло улыбнулась Гуннару. Сидели, так и не встав, только Гранж и Морган со своими болванчиками в лице ВЧ, которые улыбались, но уже более осмысленной, и не такой пугающей улыбкой.

Ангелла поняв основой вопрос вечера – почему она теперь восточная фея, и пообещала ответить на него позже. Или никогда. Будет зависеть от времени и ее настроения. Это не главное, подчеркнула она, ее внешность – это дело второе. Она так мало внимания уделяла ей, как традиционно, так и особенно сегодня, когда перед ними, Неприкасаемыми, замаячили такие мрачные перспективы…

Ей пришлось также заверить членов своей Семьи, что она обязательно расскажет про то, как она нашла считавшуюся погибшей Неприкасаемую. Но начала она свой рассказ с того момента, когда прибыла в Прагу, по просьбе своего Хранителя, которого беспокоила судьба его дочери. Ну и прошла по всей цепочке событий, от чего Асраила и Моргана бросало в самый настоящий жар, и такой же реально ощутимый холод. Которыми они сами прожигали или охлаждали свои внутренности, не понимая нейтрального настроя Ангеллы. И уже представляли себе отдельный, персональный разговор с ней, или вернее, беседу с пристрастием, и возможно, с элементами пыток. В виде пришедшей в законную ярость и требующей крови, и отмщения Ангеллу, на которые та имела полное право.

И да, Неприкасаемая не выказывала никаких признаков гнева, а лишь взяла на себя роль умелого рассказчика, используя свои навыки писателя, рассказчика удивительных историй. Иногда бросая взгляд на Глорию, которая помогала ей уловить ускользающую нить повествования, и Ангелла опять звучала уверенно и интересно, описывая события со своей точки зрения. С позиции то сидящей в клетке пленницы, то воительницы, уничтожающей солдат Темного Легиона. То делясь своими впечатлениями – каково это – сначала получить в живот заряд дроби, а потом проходя смертельный метеоритный дождь, попасть под стену осколков разорвавшейся гранаты.

И вот она уже дошла до того момента, когда она, готовясь отойти в мир иной от руки солдата Асраила, чувствовала себя, как рожающая женщина, понимая, что из нее уже показалась голова младенца – ядро, которое готово было вырваться из фатально поврежденного тела. При этом она все же сбилась с рассказа, и уколола тонкой шпилькой непробиваемую Гранж, которая слушала всю эту историю с явно выраженным сарказмом и недоверием. Чем и разозлила Ангеллу, которая сейчас хотела больше всего на свете хлестнуть чем-нибудь тяжелым по лицу своей мерзкой родственницы, но удержалась. Погасила свой деструктивный порыв усилием воли.

Ангелла улыбнулась, словно бывалый тамада после рассказанной шутки, на удивление свежей и без бороды, и обвела взглядом собравшихся. Неприкасаемые напоминали школьников, которых пустили на время посидеть за этим большим столом для взрослых. Каталина явно переживала с ней каждое ее приключение, бурно реагируя на каждый неожиданный поворот истории. Асраил был заинтригован, но мрачен как никогда, Морган пытался казаться все меньше, и почти сполз на пол, дрожа и вытирая пот со лба. Гуннар с тихой радостью реагировал на эпизод с разгромом шпаны Моргана. Загрустил, когда Ангелла упомянула про героическую смерть Толстого Джона. И с еще большим уважением посмотрел на свою воинственную и смелую родственницу. Глория внимательно поглядывала на своих вновь обретенных родственников, понимая, что перед ней открывается целый фронт воспитательных работ. Ведь Ангелла попросила ее перед этим собранием взять на себя роль мотиватора, тонкого и умелого HRспециалиста, который будет настраивать их родственников на рост и раскрытие в себе лучших качеств. Особенно, бойцовских. И теперь она смотрела то на них, то в окно, на город, где уже наступала ночь, и освещение в комнате стало ярче. А под стеклом, в центре стола, сверкали доспехи Легиона, намекающие на то, что грядет эра боев и славных битв.

Ангелла отпила воды, и продолжила свое выступление перед аудиторией, которую она уже захватила полностью. Даже ВЧ, которые негромко бормотали что-то различимое, постепенно сбрасывая с себя охватившее их оцепенение.

– И когда шар вырвался из меня, и вокруг уже не было нежелательных свидетелей, только вдалеке виднелись приближающиеся машины пожарников и спасателей, и посапывала негромко лежащая на земле без сознания Власта… Я взлетела вверх, впервые избежав нашего традиционного ритуала, во время которого наши ядра, после смерти старой оболочки, попадают в новое… Впервые возле меня не было моего Хранителя, и всей его магии, и заклинаний. И капсулы, конечно. И прочих инструментов, облегчающих переход…

– Ну, ну! И что было дальше, не тяни, Ангелла! Хватит про это железо!!!, – Каталина вскочила с места и вена на ее шее пульсировала быстро– быстро, словно она сама подумывала о таком опыте, как о новой, революционной омолаживающей процедуре.

– Сказки какие-то, – отреагировала Гранж, и потрогала себя за живот, будто решив проверить, на месте ли ее собственное ядро. – А больше из тебя ничего не вышло? Типа нимба, сияния…

– Помолчи, Гранж! – хором отозвались все сидящие перед спикером, даже те, которые еще пребывали не в самом адекватном состоянии.

– А потом – наслаждение и свобода… Я вдруг поняла, что мы сами загнали себя в этот порочный круг – тела, оболочки, инструменты, ритуалы. Я осознала, как низко мы летаем, словно мы сами подрезали свои крылья. Я увидела там ответы на свои вопросы, я получила такой колоссальный заряд сил, что в первые в жизни, почувствовала себя по настоящему живой. Мощной. Способной на такие поступки и деяния, которые мне раньше казались просто неподъемными и не исполнимыми. Я стала еще одной звездой, я влилась в эту семью и систему светил, планет. Я познала космос.... Увидела тайное и древнее знание, и даже дотронулась до него… И поняла, что мы должны хотя бы время от времени достигать новых высот. И перестать бояться своей сущности, своей энергии. Иногда позволяя ей, то есть самим себя взглянуть на весь этот мир со стороны. Вернее, с высоты…

– Значит, момент смерти наших тел – это момент освобождения… И зарождения новых нас? Посвежевших? Более сильных? Но почему так происходит? В чем секрет такого преображения? – Каталинане выдержала и прервала свою сестру, завалила ее вопросами.

– И как ты влилась в новое тело? И почему ты теперь звезда Востока?!! – Гранж сверля Ангеллу взглядом озвучила то, что ее волновало больше всего.

Она пришла к выводу, что усилиями одних пластических хирургов или каких-то незнакомых ей Хранителей нельзя так было изменить и обновить Ангеллу. И дело тут не только в новом теле. Как вдохнули в нее новое вдохновение и решимость. И откровенную молодость. И чувственность. Черт возьми, и сексуальность!

Гранж вскочила с места и закричала на всю комнату, словно обвиняя свою гадкую родственницу в использовании запрещенных приемов.

– Ты что, действительно выпустила свое ядро наружу? Но ведь это запрещено! Это смерть! Это конец!

Глория улыбнулась загадочно, и все поняли, что она тоже владеет информацией об этом таинстве и преображении. Ну да, ведь ее тело тоже разрушили.

– Я не знаю, как и почему я стала другой. Я просто констатирую факт, – сказала, пожав плечами Ангелла, и все вздохнули печально. Опять загадка. – И, Гранж, успокойся, как видишь, я жива. А чтокасается моей новой внешности, я расскажу об этом позже, и на новом месте. Терпение, дорогие мои… Ну и по поводу запретов – у нас так много стереотипов, с которыми мы смирились, и даже не пытаемся опровергнуть их, живя с ними на протяжении тысячелетий....

Ангелла покачала головой, улыбнулась опять.

– Мы ведь так до конца и не поняли природу нашей силы, нашей энергии. Как мы оказались здесь, на этой планете… И почему именно здесь… И что собой представляет наша энергия. Наша сущность…

Морган встрепенулся и заулыбался, словно поняв, что наказание по какой-то неизвестной причине откладывается. И у него есть пока возможность ляпнуть что-то, но спустят ли ему его обычную дерзость?

– Ну, мы могли бы заказать исследование в каком-то научном институте. Выбрать одного из нас для опытов.... Правда, потом бы пришлось весь этот институт уничтожить…, – Морган в порядке своего обычного бреда, высказал одну из своих жутких идей.

Все громко зашумели, негативно встречая новое предложение своего вновь оскандалившегося родственника.

– Успокойтесь, никого мы не будем отдавать на опыты. И уничтожать мы никого не будем… Кроме…– Ангелла все-таки не удержалась и так грозно взглянула на Моргана, что тот опять пополз под стол, из-за которого он довольно явственно показался, озвучивая очередную отрыжку своего нездорового воображения.

– Я просто поняла, что это ядро – это как душа у людей. И над всеми нами довлеет этот страх расстаться со своим телом. Которое становится со временем нашей тюрьмой. Как тюрьма Легиона для штрафников. А у нас все-таки есть душа. Которую надо время от времени встряхивать. Возвращать ее в родную среду, стихию. В космос. И у нас есть, как я все-таки поняла, реинкарнация. Должна быть, только мы ее все время сами откладываем. А надо хотя бы иногда, хотя бы раз в тысячу лет подниматься и расширять горизонты нашего восприятия мира. И самих себя…