Дыши

– Подожди, ты же видел, – воскликнул он так, словно его осенило, – да, точно. Ты видел эту картину. Ну вот скажи мне, скажи, как обычный человек…

– Что сказать?

– Понравилась ли она тебе? Картина! Понравилась или нет?

– Ну, – замялся я.

– Вот именно! – воскликнул он.

– В ней что-то было.

– В каждой картине, книге или мелодии есть что-то. Что же теперь, все будут везде побеждать? Даже в ослином крике есть что-то. Вопрос не об этом. Скажи мне, понравилась или нет?

Я задумался на секунду.

– Вот видишь, если бы понравилась, ты бы не сомневался.

– Не всё искусство должно нравиться…

– Это не объективно и несправедливо! – возмутился он и вскочил с кресла. – Я от них не отстану. Я буду писать, звонить до тех пор, пока они не объяснят мне, почему какая-то мазня победила, а мой рисунок нет.

Он ушёл в свою комнату, вернулся с одной из работ в руках и крикнул:

– Я буду отправлять им по одному рисунку в день, чтобы они поняли, что ошиблись.

– Это что-то изменит?

– Возможно, а может и нет. Но если я буду молча сидеть, то точно ничего не изменится.

Он отправил им рисунок, на следующий день ещё один. Он продолжал жить обычной жизнью: заправлял постель, чистил зубы, завтракал, ходил в школу, возвращался домой, обедал, делал домашнее задание, рисовал, отправлял рисунок по почте, ужинал, чистил зубы, принимал душ, ложился спать.

Эта история не про способ достижения успеха.

Он отправлял им рисунки, которые создал простым карандашом, тушью, акварелью. Он писал маслом, восковыми карандашами, гуашью. Он писал людей и изображал события, которые уже совсем не относились к теме конкурса.

Ташизм – направление, при котором картины создаются методом «психической импровизации». Мазки краски наносятся на холст быстрыми движениями руки без заранее обдуманного плана. Живопись действия – спонтанное энергичное нанесение краски исключительно под влиянием психических или эмоциональных состояний.

Жорж Матьё. Антонио Саура. Асгер Йорн. Мой маленький пухлый друг.

Шли дни, ничего не менялось. Любой бы уже забыл про этот конкурс и жил бы дальше, но только не этот маленький художник из соседней квартиры. Я спрашивал его, в чем смысл так убиваться из-за какого-то соревнования, а он отвечал, что это его единственный шанс, что если он сдастся тут, то никогда ничего не достигнет.

– Я не могу понять причину, а потому и принять само поражение, – ответил он, пока рисовал мой новый портрет. Шестой по счёту.

– Ты же знаешь, что жизнь не зацикливается на одном лишь конкурсе? Их ещё будет столько в твоей жизни.

– Ты не понимаешь, – он отстранился от холста, – дело не в конкурсе. Точнее в нём тоже, но это не главное. Важнее всего две вещи. Первая, почему отдают победу не за талант, а из жалости? Разумеется, я не утверждаю, что именно я должен победить, но уж точно не рисунок, накиданный за пять минут.

Я пожал плечами.

– И вторая вещь. Если я не смогу сейчас ничего доказать, если я сдамся в начале пути, если я позволю несправедливости торжествовать, чего я тогда вообще смогу достичь в этой жалкой жизни?

Ему девять. Он не ел манную кашу с комками и боялся гулять в соседних дворах, но он уже считал свою жизнь жалкой и стремился чего-то достичь.

– Ты либо лучший в своём деле, либо делаешь всё, чтобы стать лучшим. Всё просто, – сказал он и вернулся к портрету.

– Ты действительно считаешь, что нет третьего варианта?

– В моём мире нет, не двигай головой пожалуйста.

– А если он всё-таки есть?

– Какая разница? Я в него всё равно не верю.

Я сидел, смотрел, как увлеченно и завороженно он наносил мазки. Как он с трепетом выводил линии, как старательно он вглядывался в картину, практически вплотную приближаясь к ней, словно пытался разглядеть каждый миллиметр полотна. Он не собирался заниматься чем-либо кроме рисования, он не хотел ненавидеть будущую работу, и всю свою жизнь. Именно поэтому он сидел, аккуратно делал каждый мазок по холсту, освещённому тёплым светом настольной лампы, и стремился создать нечто уникальное. То, чем будут все восхищаться. То, что принесет ему славу.

Успех.

Богатство.

То, что запишет его в историю на века.

Как и все предыдущие, этот портрет отличался. Да и в целом, каждый его новый рисунок, который он рисовал, отличался от прошлых. Краски становились ярче, границы менее различимы, а люди и животные всё меньше и меньше походили на самих себя. Когда я спрашивал у него, почему так, он говорил, что всё именно так и задумано.

– Смысл картины, – говорил он, – заключается не в копировании реальности. Главное, перенести на лист бумаги своё видение. Потому что каждый из нас… – он сделал паузу, глубоко вдохнул, – Мы все видим по-разному одни и те же предметы.

Абстракционизм – направление в искусстве, в котором структура произведения основывается исключительно на формальных элементах – линиях, цветовых пятнах, отвлечённых конфигурациях. Произведения отрешены от форм самой жизни. Беспредметные композиции воплощают субъективные впечатления и фантазии художника, порождают свободные ассоциации, движение мысли и эмоциональные сопереживания.

Каземир Малевич. Пит Мондриан. Йозеф Альберс. Мой маленький пухлый друг в очках.

Я заходил к нему в гости, он практически не обращал внимания на моё появление, и если раньше, он хоть как-то просил меня о помощи, то теперь же он молча рисовал в углу тёмной комнаты, освещённом тёплым светом настольной лампы. Я просто сидел и листал книги, смотрел телевизор или играл в шахматы сам с собой.

Он сидел и рисовал. Рисовал. Рисовал. Его мама рассказывала, что иногда он просыпался ночью весь мокрый, тяжело дышал, вскакивал с кровати, садился за стол, включал настольную лампу и рисовал. На его руках появлялись мозоли, а глаза были красными, от лопнувших сосудов. Каждый раз, когда родители просили его отдохнуть и прогуляться, он отказывался и запирался в комнате. Мы с ним почти не разговаривали. Я больше не позировал для него, он сказал, что перестал писать портреты. Он сказал, что ему не нужно на что-то смотреть, чтобы это создать. Он говорил, что всё и так уже было в его голове.

– Я хочу показать этому миру то, как я его вижу. Я даю возможность посмотреть на всё моими глазами.

Его рисунки становились всё больше и больше похожи на работы известных современных художников. Яркие краски, пятна, линии, круги.

– Именно так я всё и вижу, – отвечал он, когда я начинал говорить, что желтое пятно не очень похоже на тигра.

Он говорил, что однажды я всё пойму.

Я смотрел на его работы. Я сидел и от безделья перебирал рисунки в толстенных пыльных папках, пока мой друг что-то водил карандашом по листу бумаги, размазывал жирную густую краску по холсту, растирал тушь. Я смотрел, сравнивал и ничего не понимал. Его картины постепенно менялись. Его взгляд на этот мир менялся, менялся и он сам. Становился ли он лучше, как человек или художник? Было ли в последних работах больше того самого пресловутого искусства, или в них было больше того, что современные люди хотели увидеть? Поддался ли он моде или решил просто играть по правилам?

О да, я ясно представляю себе музей. Люди проходят заинтересованные и заворожённые. Они останавливаются возле одной картины, смотрят на неё. Они пытаются понять, что художник хотел им сказать, стараются его услышать, посмотреть на мир его глазами через запечатленное им мгновение на холсте. Мгновение, у которого есть прошлое и будущее. Стоп-кадр, рассказывающий целую историю. Мгновение, которое длится вечно. Они смотрят на картину и пытаются что-то почувствовать. Если они не чувствуют ничего, они проходят дальше. Люди ищут того, кто даст им это неизвестное ощущение чего-то прекрасного.

Художник, написавший картину, перестаёт быть её владельцем. Картина переходит в собственность общества, и она уже живёт вечно и делает художника великим. Все люди умирают и оставляют после себя что-то. Это что-то и делает их либо великими, либо никем.

О да, я ясно представляю себе музей современного искусства. Люди проходят взволнованные, ничего непонимающие, но важно делающие вид, что всё прекрасно понимают. Они смотрят на произведение, а затем читают табличку, висящую возле него, которая поясняет, что же такого глубокого задумал автор. Они делают вид, что чувствуют что-то, но не чувствуют ничего. В этих музеях автор ставит себя на первое место. Посмотрите, какой я гениальный, посмотрите, как я умён. Им не нужно величие после смерти, им нужна слава прямо здесь и прямо сейчас. Их произведения не становятся собственностью людей, они остаются собственностью этих художников. Человек поставил себя, а не картину на первое место.