Дыши

Слава. Деньги. Богатство. Признание. Успех.

Современный художник умирает, а с ним умирают и его произведения.

Люди продолжают ходить с умным видом, чтобы посмотреть новых авторов, поговорить с ними, поделиться тем, что они знают и гораздо лучше других всё понимают. На самом деле всё не так.

Все лишь делают вид, что всё прекрасно понимают.

Он писал и писал, пока не засыпал прямо за столом, а я в это время гулял по району или сидел дома от скуки. Каждый день он рисовал что-то и отправлял, рисовал что-то и отправлял. Так длилось около месяца. Мы совсем перестали общаться, я постепенно подружился с длинным рыжим мальчиком, который мечтал стать гонщиком формулы – 1.

А затем одним утром мой маленький друг позвонил мне и сказал:

– Я… я ничего не вижу.

Он плакал в моей трубке.

– Ничего, – повторял он, – ничего. Тут так темно. Я боюсь темноты. Мне страшно, я не знаю, что мне делать. Я боюсь сказать родителям. Ты мне можешь помочь пожалуйста?

– Я не понимаю, – ответил я, – что случилось?

– Я проснулся утром, открыл глаза и ничего не произошло. Это странно объяснить, – он всхлипывал, – я ещё аккуратно ткнул пальцем в глаз, чтобы проверить, точно ли я открыл глаза. Пожалуйста помоги мне, я не знаю, что делать. Я боюсь.

– Тебе обязательно нужно рассказать всё родителям.

– Меня поругают.

– Тебе нужно к врачу, понимаешь?

– Я боюсь.

– Не бойся, даю слово тебе ничего не будет. Никого за это ещё не ругали, – попытался приободрить его я.

– Я не смогу рисовать, – заплакал он, – больше никогда не смогу.

Я замер на секунду, понятия не имея, что ответить.

– Не переживай, – выдавил я из себя, – нужно всего лишь показаться врачу, он тебе поможет, – сказал я, испугавшись за него.

– Меня будут ругать, скажут, что я сам виноват в этом, – плакал он в трубку.

Ему девять. Он не боится спорить со взрослыми на равных, знает, что его жизнь бессмысленна, но боится сказать родителям, что он ничего не видит.

Если бы можно было изобразить «ничего», то как бы изобразил это каждый великий художник? Какое направление в искусстве способно на это? Смог бы кто-то из посетителей музея, рассматривая «ничего», познать его и понять?

Какой-нибудь глупец или мудрец сказал бы, что это невозможно, ведь изображая «ничего» мы уже изображаем «что-то».

Катаракта, причиной которой стала амблиопия. Или же синдром ленивого глаза. Такой диагноз ему ставят в больнице.

Амблиопия – это заболевание, при котором снижается острота зрения, нарушается контрастная чувствительность и акоммодационные способности одного глаза или двух.

У моего толстенького друга катаракта, и он понимает, что ему уже никогда не стать художником. Мы стоим перед кроватью в его палате. Его родители, мои, я. Он плачет прямо в здесь и сейчас, его родители стоят и тоже плачут. У них нет денег на операцию. Они говорят ему, что обязательно что-то придумают, и уходят в кабинет к врачу. Мои родители следуют за ними и говорят, что сделают всё, что в их силах, чтобы помочь. Мы остаёмся с ним наедине в тишине, лишь звуки жизни больницы наполняют палату.

– Я должен тебе признаться, – прошептал он, успокоившись, – только не рассказывай это никому.

Я кивнул.

– Я давно заметил что-то странное со своим зрением, но не мог терять на это время.

Он шмыгнул носом и отвернулся к окну.

– Я видел мир иначе и думал, что это и есть мой дар. Я боялся, что получил дар не в то время, но не думал, что не получил его вовсе.

– Подожди, не торопись. Ещё ничего не известно.

Он повернулся и посмотрел в мою сторону.

– Да ладно тебе, всё ясно.

– Что ясно?

Он замолчал и снова посмотрел в окно.

– Посмотри в окно.

Я сделал, как он попросил.

– Так?

– Что ты видишь?

Я понял, что он хотел сказать, и ничего не ответил ему.

– Ну же, не молчи. Скажи мне, что ты видишь?

Я молчал.

– Или вот, осмотри эту палату. Как тебе? Красивая? Какого цвета стены? А пол светло-коричневый? Я просто не знаю. Могу лишь предположить.

Я молчал.

– Нет, нет, ты пожалуйста говори. Опиши мне их, чтобы я их мог хотя бы представить. Зачем представлять, спросишь ты? Да затем, что я не вижу ничего. НИ-ЧЕ-ГО. Здорово, да?

Я молчал, потому что не каждый день приходится разговаривать с друзьями, которые теряют зрение. Он вдруг засмеялся.

– Что в этом смешного?

– Я теперь круглыми сутками любуюсь квадратом Малевича. По-моему, это огромный плюс, – он вновь засмеялся, а потом он замолчал, заплакал, а я сидел молча, и к звукам больничной жизни, доносившимся из коридора, добавились рыдания маленького толстого мальчика, который только и мечтал, что стать великим художником. Каждую ночь, что он сидел, сгорбившись над рисунком, он убивал себя. Каждый мазок кисти, каждый штрих, каждая линия выжигали его зрение. Делали его слепым.

Эта история – не про извлечение уроков из чужих ошибок.