Зуб Дракона

Тогда Бурилова пробило просветление. В просветлённом состоянии он высыпал в ближайшую к нему ямку 10 таблеток пантацида из упаковки. Таблетки булькнулись в воду, опустились на дно. Они не стали шипеть, подпрыгивать, растворяться. Утонули и утонули. Тогда Бурилов пятернёй помешал воду в ямке, как ложкой в стакане чая. Со дна ямки пошла густая глинистая муть.

– Обеззараживальщик хренов! – Возмутился Олег, дал Бурилову звонкого подж… под зад, короче, шлёпнул Мишку боком полусапожка и пошёл к соседней ямке. Попил, наполнил флягу. Расстегнул гимнастёрку, начал пригоршнями плескать себе за ворот воду. К купающемуся Олегу подошёл Мишка Мампель. Он отстал от всей группы и только теперь доковылял тяжелыми шагами по тропе. Мишка скинул вещмешок на землю, подошёл к Олегу:

– Герасимович, подвинься!

Олег разогнулся. Удивлённо посмотрел на Мампеля.

– Ты что, олень?! Вон ещё ямка. Иди, умывайся.

– Ага. А вдруг там мины?

– А я для тебя минный трал, что ли?!

– Подъём! – Хайретдинов поднялся на ноги. Потянул на себя свой вещмешок. – Выдвигаемся.

Всё так просто. Подъём и выдвигаемся. И как описать, что обозначает для солдата это слово – «Подъём». Это не просто – «встань» или «вставай». Это – встань, выдвинься на покрытую скалами гору, пойди на подъём и сдохни там от жары и перенапряжения.

Мы были солдаты. Мы встали и пошли. Солдат всегда должен вставать и идти, даже если больно и, если тяжело. У Родины должны быть солдаты. Сегодня – это мы.

08. Глава восьмая. Флажки

До Зуба Дракона мы в тот день не дошли. Мы дохли на подъёме, падали, умирали, но снова и снова, вставали, упирались ногами и руками во вздыбившуюся землю. Мы обливались потом, у нас тряслись колени и подламывались ноги. Целый день такой пытки кончился тем, что из-за горы Шуфайи-Бала выскочила темнота и застала нас на самой крутой части подъёма среди огромных скал.

Солнце опустилось за хребет на западе, жара спала. Вроде бы, пришло небольшое облегчение. Но сразу же за этим облегчением начало быстро темнеть. Тропу мы потеряли. Каждый лез по склону на четвереньках, как по пожарной лестнице, такая была крутизна склона. Ночевать на таком склоне было опасно потому что ночью перестанешь себя контролировать и покатишься кверху тормашками в Мариштан. Каждый из нас кряхтел, хрипел, лез на карачках наверх. Каждый из нас тяжело дышал, а на горбу у него колыхался неподъёмный вещмешок.

Хайретдинов поднимался первым. Он забрался на торчащий из склона валун, сел на него верхом, ткнул пальцем в первого, кто оказался на склоне рядом. Ближним оказался я. Хайретдинов ткнул пальцем мне в грудь:

– Ты. Ы-ы-ых, ы-ы-ы-ых, – Выговорил он, задыхаясь. – Оставь вещмешок тут, ы-ы-ы-ых, под камнем. Шуруй вверх, налегке, на разведку. Хребет, ы-ы-ы-ых, уже должен быть. Найдёшь там место для ночёвки.

Из сереющей мглы к нам вылез Орлов. Он тоже дышал как паровоз. Как мы с Прапором.

– Ты. – Хайретдинов ткнул пальцем в грудь Орлову. – Ты за ним. Останешься на месте ночёвки, будешь голосом подавать нам сигналы. Ы-ы-ы-ых, в темноте. Только не ори очень громко.

– А-ха. – Выдохнул Орёл и, не снимая вещмешка, полез по крутому склону на карачках вслед за мной.

На хребет мы с Орлом выползли в плотной темноте. Место для ночёвки, казалось, ждало нас специально. Мы, пыхтя и кряхтя, вылезли между скал на хребет, уткнулись в площадку, поросшую мягкой травой. Скалы окружали эту площадку почти кольцом. Более удобного места для ночёвки было невозможно придумать. Оставалась одна небольшая проблема – мины. Потому что сразу после водопоя, сразу после лунок с последней водой, в наше поле зрения постоянно попадали красные армейские пластиковые флажки. Ими сапёры обозначают обнаруженные взрывные устройства. Потом эти устройства либо разминируют, либо уничтожают накладным зарядом. Соответственно, флажок вынимают из земли и уносят с собой. То есть, пока флажок стоит, то и мина тоже стоит.

В общем, насмотрелся я за день подъёма на флажки, распереживался. Решил, что не хочу садиться попой на мягкую пушистую травку. Потому что я бы, на месте душманов, закопал под траву мину ПМН для непрошенных гостей.

– Может гранату на полянке жахнуть? – Тяжело дыша, выдавил из себя Орёл.

Видимо, он тоже подумал про мину. Или вспомнил рассказ Хайретдинова про сапёра с оторванной ногой и с детонаторами в кармане.

– Жахни. А наши услышат и начнут стрелять. И духи услышат. И тоже начнут стрелять. – Я вытащил из пулемёта шомпол, начал методично, медленно и плавно вводить его под углом 45 градусов в почву с травой. С таким расчётом, что если в мягкий грунт установлена нажимная мина, то я постараюсь попасть ей шомполом в корпус, а не в нажимную крышку. Если не проверить площадку и привести сюда всю группу, то – что будет? Что будет, если мина сработает в толпе из десяти человек? Лучше уж я осторожно прощупаю, а потом доложу командиру. Меня же на разведку послали. Значит, результаты разведки будут на моей совести.

– Ну ты, всё-таки, дурак. Хоть и в институте учился. – Орёл стоял внизу, под площадкой. Стоял так, что над травой возвышалась только его голова. Он вертел этой головой, смотрел в сгущающейся темноте на мои руки.

– Башку убери. Если под шомполом сработает мина, то мне оторвёт руку. А тебе голову. Без каски придётся дослуживать.

– А мне – без разницы. Если оторвёт хоть что-нибудь, то я жить не буду. Застрелюсь.

На наше счастье почва была мягкая, в ней не оказалось ни мин, ни камней. Не представляю, как я в темноте отличал бы мину от камня. Шомполом в почве? При полном отсутствии опыта. Но мне в этот раз повезло. Нам всем повезло. Мин и камней не оказалось. Буквально за пять минут я управился с прощупыванием площадки, выбранной для ночлега.

Стоя на карачках, я поорал вниз Хайретдинову, что нужно подниматься. Протянул Орлу руку, чтобы затянуть на площадку его вещмешок. Затянул. Вещмешок оказался на удивление лёгким.

– Орёл? Ты с пустым вещмешком, что ли, сюда забрался?

– Отстань. Моя жрачка. Хочу несу, хочу выбрасываю. Я выбросил. Лучше три дня посижу голодный, чем сдохну на подъёме.

– А патроны? Тоже выбросил?

– В ящик обратно выложил, на строевом смотре. Десять пачек себе оставил, а остальное выложил. Нам всё равно на вертолёте привезут скоро.

В тот вечер я в первый раз поймал себя на мысли, что совершенно не понимаю жизнь и людей. Как можно?! Как так можно?!! Десять пачек содержат 300 патронов. Для пулемёта, у которого темп стрельбы 600 выстрелов в минуту! Что такое 300 патронов? При практической скорострельности 140-150 выстрелов в минуту пулемёт останется без боеприпасов на третьей минуте боя. А помощь нам обещали через 48 часов. Что ты будешь делать двое суток? Прикладом отбиваться от душманов? Что у людей происходит с головами? Что за процессы в тех головах? Детский садик там до сих пор играет, что ли?

Слез я с площадки в полном офигении, пошёл вниз за своим вещмешком. Ну, как «пошёл»? Ехал в темноте на заднице, петлял между скал и валунов. Ногами упирался в почву, ладонями тоже в почву, возле задницы. Так и съезжал вниз.

Вещмешок я нашёл на том месте, где оставил. В глубине души я рассчитывал, что мои товарищи подтянут его хоть немного вверх. Но этого не произошло. Это были глупые наивные мечты, не основанные ни на чем.

Возле моего вещмешка сидел Миша Мампель, подавал мне, как это называется в армии, «сигналы голосом». А если сказать по-русски, то он негромко матерился и сообщал мне:

– Сюда, сюда иди, ёлки-моталки. Тут твой отвратительный вещмешок. Кирпичей ты в него натолкал, что ли?

Спустился я на голос Мампеля. Обнаружил рядом с ним свою поклажу и стоящего на четвереньках Мишку Бурилова. На четвереньках, потому что всем так положено ходить по горам в районе Зуба Дракона.

– А чего ты сюда эту железяку приволок? – Мампель ткнул во мраке рукой в мой пулемёт. – Не мог, что ли, на хребте оставить?

«Вот, ещё один артист, – подумал я и принялся пролазить руками в лямки вещмешка, – артист в труппу Орлова, чтобы погулять по Панджшеру без патронов и без оружия».

В головах у людей происходило что-то непонятное для меня. Очень непонятное. За время Панджшерской операции душманов из Рухи и окрестностей выбили. Но, они вернутся. Обязательно вернутся. Возвращаться будут не плотными колоннами с развёрнутым флагом, но будут просачиваться мелкими группами. При этом, когда начнут – не скажут. Что ты будешь делать, если сейчас столкнёшься с такой мелкой группой? Вот выйдут против тебя пять-шесть рыл с автоматами, а ты с босыми руками, и что ты будешь делать? Может быть, автомат с собой носить?

Мампель с Буриловым помогли мне подняться с карачек с вещмешком на горбу и отправили наверх. А сами сказали, что им тут тяжело дышится. С дыхалкой что-то сделалось. Они остались на склоне, а я полез на хребет. Когда снова вкарабкался на площадку, то обнаружил на ней Хайретдинова, Бендера, Манчинского, ну и, понятное дело, Орлова. Почти сразу же за мной поднялись: Серёга со своим ночным биноклем и Азамат с противотанковым гранатомётом. Поднялись, легли на траву пластом. Бендер с Хайретдиновым уже отдышались. Уже курили.

– Манчинский, люди все? – Хайретдинов прятал в руке горящий окурок.

– Нет, тарищ прапорщик.

– А какого хера ты здесь?! Я тебя где поставил? В замкЕ! В замыкание я тебя

поставил.

– А чего они, да?

– Сейчас пойдёшь у меня их собирать! И рацию мне сюда! Понял?

Когда мы вышли из Рухи, рацию нёс Хайретдинов. Свой вещмешок, и рацию. Потом, где-то на середине подъёма, он очень вымотался, снял с себя радиостанцию. Непонятно, как он продержался так долго без смены. На одном из привалов Хайретдинов снял с себя рацию, приказал Бузрукову снять с себя вещмешок, патроны и сухпай, разделить между оставшимися бойцами, а у него, у Хайретдинова, забрать рацию. Она была тяжёлая, как моя доля. Потом, в ходе подъёма, Бузруков и Манчинский попеременно несли: то рацию, то вещмешок. Один отдавал другому рацию, забирал у него на свою спину вещмешок.

– Рация здесь, товарищ Прапорщик. – Сквозь хрип лёгких Серёга едва выдавил из себя слова. – Бузруков с рацией прямо под площадкой. Сейчас поднимется.