Зуб Дракона

Хайретдинов, стоя на четвереньках, свесился за край площадки и негромко позвал в темноту:

– Бузруков!

– Я. – Отозвался Бузруков чуть ли не в самое лицо прапорщика.

– Так какого хрена?! – Прапор протянул вниз руку. – Держи! Залазь давай. Остальные где?

– Там. – Выдохнул Бузруков и повалился плашмя на траву.

– Сам знаю, что не здесь. – Хайретдинов снова свесился головой за край площадки. – Мампель! Бурилов!

Какое-то время послушал темноту, повернув голову правым ухом к спуску. Убедился, что в ответ – тишина, снова негромко прокричал вниз по склону:

– Мампель! Мампель, мать твою, еврея хитрожопого, козлина драная! Ну, ты ж, с-с-с-сука, у меня утром придёшь! Расстреляю и скажу, что при попытке перейти на сторону врага!

Хайретдинов отодвинулся от края площадки. В сердцах отшвырнул погасший в руке окурок. Немного посидел, перевёл дух, затем взялся за свои непосредственные командирские обязанности. Разделил ночное время на смены, назначил, кто с кем будет дежурить тройками. Определил пост на возвышавшейся над площадкой скале.

– Часовым сидеть там. – Прапор указал рукой на площадку. – И учтите, если кто проспит, и мне яйца отрежут, то лучше на глаза потом не попадайтесь. Потому что запасных у меня нету.

В темноте кто-то заржал.

– Отставить смехуёчки! – Подал команду Прапор и невозмутимо продолжил отдавать распоряжения.

– Сейчас жрём, докуриваем, и первая смена – пошла. Я сижу здесь. Каждая смена докладывает мне лично.

Жрать никто толком не жрал. Хотелось только пить и сдохнуть. Поэтому мы разделили поровну последнюю воду, выпили её и сдохли. Все завернулись в плащ-палатки и отрубились, как будто кто-то нажал на наш выключатель. Все, кроме трёх часовых, естественно. В этот вечер, даже если бы Яшка Нейфельд оказался здесь, если бы снова начал ехать в свой Кустанай, то он ехал бы туда без нас.

– Эта, вставай… Подъём пришла. – Прохватился я от того, что за ногу меня дёргал Манчинский. Какая, нахрен, «подъём пришла», я только веки сомкнул и глаза закатил. Спать же хочется! Но Манчинский упрямо подсовывал мне под нос часы.

– Э, тебе говорю, подъём!

Кое-как способность воспринимать окружающий мир ко мне потихонечку вернулась. Вылез я из-под своей плащ-палатки, принялся будить Бендера. Долго тряс его за плечи, за ногу, дёргал за уши. Олег даже не мычал. Лежал рядом с аккуратно завёрнутой в край плащ-палатки снайперкой и притворялся мешком картошки. Пока прапорщик не рявкнул, сознание к Олегу не пришло.

Кое как мы с Олегом и Серёгой расчухались, полезли на скалу. Залезли, сказали Азамату:

– Всё, иди спать.

– Ви там фся умираль?! – Азамат очень обиделся на нас. За то, что мы долго его не меняли. – Э-э-э-э, сапсэм нэт совест! – Азамат цокал языком, покачивал головой в тусклом свете луны.

– Ц-ц-ц-ц, какой нэт совест! – Это Дед Советской Армии говорил молодым. Не бил кулаком в лицо, не пинал ногами. Говорил, что у нас нету совести, что как нам не стыдно.

Азамат ушёл. Хитрожопый Бендер схватил ночной бинокль, начал крутить у него резкость, водить биноклем из стороны в стороны, просматривая окружающие скалы.

– Во ништяк! Классно всё видно! Как в ночном прицеле!

– Погоди, сейчас луна спрячется. Я посмотрю, что ты там увидишь. – Серёга сидел на скале рядом с Бендером, ждал, когда тот наиграется с биноклем. – Без луны к биноклю привыкать надо.

Луна, действительно, скоро спряталась за облако. Бендер пробормотал, что днём бы, по жаре это облако, и сразу же отдал бинокль Серёге. Как только луна снова вынырнула на небосвод, Бендер тут же выхватил у Серёги бинокль и приложил к своей голове.

– Ты сам сказал, что тебе привыкать надо. А мне – не надо. Я всё и так классно вижу.

Серёга поржал над дружбаном. Но, ничего не ответил. Дальше вся смена прошла в молчании.

Через два часа нас сменили Орёл с Бузруковым. Мы закутались в плащ-палатки и отключились, провалились в зябкий вязкий сон.

Утро началось с мата. Хайретдинов крыл всех почём свет стоит. Этот его отборный раскатистый мат служил прекрасным ориентиром для места сбора. Для Мампеля и Бурилова. Хайретдинов кричал, что Мампель ночью, под покровом темноты, вступил в контакт с душманами. Что предал Родину, что он теперь духовский наймит и засланец. И за это будет расстрелян при попытке перехода на сторону врагов. С непривычки я похихикал внутри себя над нелепостью обвинений. Но через несколько минут мне расхотелось смеяться. Потому что едва Мампель показался в поле зрения, Хайретдинов схватил автомат и дал у Мишки над головой очередь. Понятно, что после этого у Мампеля открылись неразгаданные ранее способности к скоростному перемещению по горной местности. Он бледный, с трясущимися руками и ногами воплотился перед Хайретдиновым, попытался что-то нечленораздельное промычать.

– По форме доложи, солдат!

Тут и эта способность тоже прорезалась в солдате. Он чётко и ясно доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Потом я долго думал над этой историей. С одной стороны, просто жуть – командир стрелял в своего солдата, поставив оружие на автоматический огонь. Произносил совершенно невероятные обвинения. Это – с одной стороны. А с другой… А что бы ты сделал в ситуации, когда подразделение не выполнило приказ? Не вышло на поставленную задачу? К тому же, два бойца забили болт на всё и отправились гулять в неизвестном направлении по природе. Без наблюдения, без часовых… Что это такое?! К чему это приведёт завтра? Завтра ещё два бойца скажут – нафиг нам надо! Зачем напрягаться, когда можно нихрена не напрягаться? И пошлют прапорщика, с его боевой задачей, нафиг! Ну вот же, вот же оно всё, как на ладони – Орлов к пулемёту взял всего 300 патронов. Губин к снайперке взял – два цинка, прямо нераспечатанные, чтобы патроны были в порядке. Снайпер взял 880 патронов к винтовке, у которой только одиночный огонь. А пулемётчик Орлов взял всего 300! Такому Орлу только намекни, что есть слабинка. Завтра будет – минус три солдата: Мампель, Бурилов и Орлов.

По какой-то непонятной причине с Зуба Дракона вверх полетела красная ракета. Либо находящиеся там сапёры услышали рёв нашего командира, либо их напрягла автоматная очередь, либо у них просто тупо случилось совпадение. Но они запустили в небо красную ракету. Потом ещё одну.

До места, откуда вылетали ракеты, нам идти было уже недалеко. Вчера вечером мы не дошли до него метров 300. Но через самые скалы. Там ещё распадок такой оказался, тропа сужалась, поворачивала и затем резко уходила на подъём. В темноте мы точно грохнулись бы в тот распадок.

Перед началом движения Хайретдинов вытащил из своего вещмешка белую флягу с водой. Полтора литра чистой прозрачной воды из речки Гуват. Слаще той воды не бывает на Зубе Дракона ничего.

– Я знал, что утром будете сосать лапу. Сдохли бы все тут без меня. – Хайретдинов поднял с травы пустую консервную банку, наполнил на треть водой. – По очереди, каждому по сто грамм.

Мне было бы понятно, ели бы десять человек «скинулись» небольшими порциями воды, чтобы напоить одного. Но чтобы один напоил десятерых – такое я видел первый раз в жизни. Скорее всего, Хайретдинов понимал, что полк только ввели из Союза, что опыта хождения по горам ни у кого не было. Значит, солдаты высосут всю воду на подъёме и утром сдохнут на хребте от обезвоживания. Как бы там ни было, но мы, десять мордоворотов, опустошили у Хайретдинова, практически всю флягу.

Оделив каждого бойца третью банки воды, Прапор сделал несколько глотков прямо из горлышка, затем завинтил флягу, сунул в вещмешок.

– Остальное – ЭнЗэ! На пост придём, там должна быть вода.

Потом Прапор приказал Мампелю и Бурилову идти впереди нашей группы, выводить группу из скал на тропу. Они, как проштрафившиеся, назначены быть минным тралом. Остальные должны двигаться за ними, след-в-след, соблюдая дистанцию.

Мишке Мампелю негативная эмоция перекосила гримасой лицо. Он, двигаясь бочком, пошёл среди скал. С опаской, как по скользкому полу. Я понимаю Мишу, как мать. В девятнадцать юношеских лет поработать минным тралом – это не самое любимое занятие для советского мальчугана. Но вчера весь день таким тралом работал Хайретдинов. Весь день он шагал впереди всех между красных флажков. Почему-то гримаса никого не перекашивала.

С поста в небо полетела очередная красная ракета. Мы потопали, что есть мочи, к месту вылета красных ракет. Нам оставалось до них метров 300. Вроде бы, 300 метров, какая безделица. Но шли мы несколько десятков минут. Потому что несли очень тяжёлый груз по очень узкой тропе. Она петляла среди огромных скал, мы еле-еле продирались среди этих громадин. Вскоре я увидел на одной из скал детский рисуночек, солнышко. В детском садике, в средней группе, детки рисуют полукруг, из него в разные стороны расходятся лучики. Интересно, подумал я, кто додумался залезть сюда и нацарапать на скале лучики? Но довести эту мысль до логического объяснения мне не дали. С Зуба снова вверх полетела красная ракета. Я нажал сам себе на акселератор и понёсся к Зубу в два раза быстрее. Если раньше я нёсся со скоростью беременной улитки, то теперь попёр со скоростью двух беременных улиток.

Потом я увидел ещё одно солнышко. Мне пришла в голову мысль о том, что в этом просматривается какая-то система. Только третье солнышко вернуло меня из дебилизма в реальность. Оно было нарисовано полностью. Не в виде полукруга, а в виде кружочка. Вокруг кружочка в виде лучиков расходились глубокие царапины. В центре скала была обожжена чем-то седым и черным. Очнись, дебил! Ты не в детском садике. Ты на войне. Это место разрыва осколочно-фугасного боеприпаса! Кружочек – это место удара. Лучики процарапаны разлетевшимися осколками. Большое солнышко – это НУРС, пущенный с вертолёта (неуправляемый реактивный снаряд калибром 80 мм). Солнышко поменьше – это снаряд 30 мм. Выпущенный либо из БМП2 (боевая машина пехоты), либо с вертолёта из авиапушки. Мне почему-то сделалось не по себе. Скорее всего, потому, что здесь было много этих солнышек. Когда ты несёшься со скоростью черепахи, когда тебе тяжело, ты задыхаешься, тогда тебе заметно три солнышка. А если включить мозги и попробовать вести наблюдение за местностью, на которой ты ведёшь боевые действия. Да-да! То, что ты сейчас делаешь, это ведение боевых действий. Поэтому включи мозги и смотри, что нарисовано на скалах. Откуда прилетало, куда било, и как разлетались осколки. Включи мозг! Это может спасти тебе жизнь.

С Зуба снова запустили красную ракету. Но я быстрее уже не мог. Даже так, как раньше мог, теперь и так не мог. Без сил и почти без сознания я шлёпнулся на тропу. Рядом повалился Серёга. Мы ни о чем не разговаривали. И не хотелось, если честно. Хотелось закрыть глаза и подохнуть. Поэтому мы хрипели пересохшими глотками и пытались впитать хоть немного кислорода.

Через какое-то время по тропе на нас вышел сержант. Он крикнул нам издалека, чтобы мы его не застрелили. Я тогда подумал, что он нам льстит. Но, вежливо промолчал. Потому что не было сил говорить.

– Рация у вас есть?! – Спросил сержант, когда подошёл к нам поближе.

– Ых-хы, есть. – Выдохнул я как сумел. – Ых-ых-ых.. У Хай-ых-ых-ретдинова.

– Надо вертолёт на Зуб вызвать. Там подрыв. Я к вам навстречу пошёл, чтобы быстрей. Мы пускали вам красные ракеты, пускали. А вы всё не вызываете вертолёт и не вызываете. Красная ракета, это сигнал опасности, тревоги. Чтоб вы знали на будущее.

Вот ништяк, подумал я. Это – как спрыгнуть в реку с БТРа, если правый борт пошёл вверх. Что же, каждый раз вызывать вертолёт, когда увидим красную ракету? Может, я тупой? А, может, в самом деле кислорода не хватает? Но я точно ничего не понял.

Вскоре до нас дошёл Хайретдинов. И Манчинский с рацией. Хайретдинов быстро переговорил с полком. Оказывается, сапёр подорвался ещё вчера. Из-за того, что мы такие дохляки и не смогли засветло дойти до Зуба, раненый с оторванной ногой ночевал на высоте 2921. Мне стало очень стыдно за нас. И утренний мат Хайретдинова получается, … получается, что если ты на войне не выполнишь приказ, то кто-то другой может за это заплатить своей жизнью.