Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

– Смотрите-ка, Борис Владимирович! – воскликнул тот, – у нас с вами, пожалуй, таких свидетельств нет. Вот чудаки-то! Думают, что за два-три месяца могут из мальчишки десятника сделать. Это всё Александр Александрович Василевский на старости лет блажит. У нас люди в десятники, много лет проработав, выходят. А тут, пожалуйста – он и лесу-то настоящего ещё не видал, а два месяца проучился – и десятник! Прямо не знаю, что мне с вами, молодой человек, и делать. Десятником, во всяком случае, я вас послать не могу, это дело ответственное! – и Шепелев протянул Борису обратно его свидетельство.

Он помолчал немного, а затем произнёс:

– Ну ладно, вы пока погуляйте тут у нас в Шкотове немного, а я завтра во Владивосток поеду, вызывают по делам в контору Дальлеса. Там с Дроновым и с председателем правления треста поговорю. Зайдите дня через два, может, что-нибудь для вас и придумаем.

Алёшкин при таком «ласковом» приёме готов был сквозь землю провалиться. Все его мечты чуть ли не горы своротить и во всяком случае перевернуть чуть ли не всю работу конторы, основываясь на полученных им знаниях на курсах и радужных перспективах, нарисованных им преподавателями курсов, уверявших их, что в конторах много почти неграмотных людей, и что их появление поможет руководителям контор навести необходимый порядок, рассеялись как дым.

Домой он возвращался в далеко не весёлом настроении. Он, конечно, не мог знать, что Шепелев в прошлом – довольно крупный лесопромышленник, занимавшийся лесоразработками в Майхинской долине уже в течение многих лет, был человеком консервативным, привыкшим смотреть на десятников как на своих приказчиков, подбиравшихся им по тому, какую они могли оказать помощь ему, а совсем не Дальлесу. Несмотря на то, что сейчас он таким хозяйчиком не являлся, а числился советским служащим, на своих подчинённых он привык смотреть с прежней дореволюционной меркой.

После прихода советской власти на Дальний Восток одним из первых постановлений явилось запрещение самовольной эксплуатации лесных богатств края, объявленных достоянием республики. Как известно, национализация лесов в центральной России произошла уже в 1918 году. Здесь же, на Дальнем Востоке, где хозяйничали в течение пяти лет интервенты – японцы и американцы, необъятные просторы Уссурийской тайги, считавшиеся до революции казёнными, а после неё ничейными, подвергались самому хищническому разграблению. Помощниками интервентов в этом деле были такие хозяйчики, как Шепелев. Вырубая бесплатно лучший лес и по дешёвке продавая его японцам, они всё-таки умели получать большие барыши. В Шкотове таких промышленников было двое: один – уже знакомый нам Шепелев, а другой – Михаил Яковлевич Пашкевич, о нём мы ещё в будущем расскажем поподробнее, он имеет отношение к нашему герою.

Пашкевич перед приходом Красной армии уехал на северную часть побережья, а Шепелев остался на своей заимке в нескольких верстах от Шкотова.

Примерно через год после изгнания интервентов, когда на Дальнем Востоке на основе НЭПа стала возрождаться промышленность – рыбная, золотодобывающая, угольная, лесозаготовительная и лесообрабатывающая, во Владивостоке стали организовываться тресты – акционерные общества, объединявшие ту или иную отрасль. Так организовался и лесной трест Дальлес. Ему были переданы все деревообрабатывающие, лесопильные, ящичные и фанерные заводы, которых по линии железной дороги от Владивостока до Читы имелось десятка полтора.

Заводы требовали сырья. Кроме того, лес необходим был и для экспорта: его охотно покупали японцы, расплачиваясь за него валютой – золотом, а оно для Советской страны, восстанавливавшей разрушенное Гражданской и Германской войнами хозяйство, было крайне необходимо.

Кое-какие мелкие заводики Дальлес сдал в аренду бывшим их владельцам, обязанным по договору большую часть своей продукции поставлять Дальлесу, а оставшейся частью распоряжаться по своему усмотрению, реализуя её на внутреннем рынке (естественно, что вывоз леса за границу таким арендаторам не разрешался).

Одним из таких предпринимателей-нэпманов был некий Бородин, с которым нам тоже ещё придётся встретиться. Но сейчас вернемся к Шепелеву.

Для организации заготовки леса на местах Дальлесу пришлось создать ряд районных контор. Квалифицированных работников для них найти было непросто и пришлось обратиться с предложениями к бывшим мелким лесопромышленникам, оставшимся в крае и не очень скомпрометировавшим себя во время белогвардейщины. Шепелев оказался в их числе, он согласился возглавить шкотовскую контору Дальлеса, так как жалование заведующего было относительно высоким, а также и потому, что он надеялся, окружив себя преданными людьми из своих бывших подчинённых, кроме жалования, получать и дополнительный доход.

Первое время ему удавалось осуществлять свои намерения. Он взял своего бывшего бухгалтера, на которого мог положиться при совершении разного рода махинаций, направил на участки своих десятников и, сумев при их помощи провернуть несколько удачных сделок, уже считал, что будет свободно благоденствовать, но его расчёты не оправдались.

Уже через полгода в контору был прислан заместитель, тот грузный старик, которого мы описали выше – Борис Владимирович Озьмидов. Он имел образование лесного инженера, и хотя последние десять лет провёл на службе в армии, сменив царскую на белую, а затем и на Красную, и свою специальность немного подзабыл, но он, во всяком случае, оказался безусловно честным человеком, и все махинации, которые обнаруживал, немедленно пресекал. Правда, он считал, что это делается без ведома Шепелева десятниками по собственной инициативе. Однако, своим вмешательством он Шепелеву уже стал основательно мешать, и тот искал случая, чтобы от своего заместителя избавиться.

А тут и среди десятников стали появляться люди, не желавшие принимать участие в обмане государства. Ими оказались бывшие партизаны, а впоследствии выяснилось, что и большевики, которых Шепелев взял по ошибке: Демирский, Колесов и другие.

Кроме того, в контору, несмотря на прямые возражения Шепелева, прислали заведующего канцелярией Николая Васильевича Ковальского, того самого маленького человечка, первым встретившего Бориса. Он был направлен укомом РКП(б), являлся коммунистом. Тут уж возражения Шепелева, доказывавшего ненужность должности начальника канцелярии, ни к чему не привели.

В числе работников, объединяемых Шкотовской конторой Дальлеса не было ни одного комсомольца, а о том, что Алёшкин комсомолец, там ещё пока никто не знал.

Ковальский, действительно, только что демобилизовался из Красной армии, и, выполняя должность начальника штаба батальона, имел серьёзные познания в делопроизводстве. С его появлением каждая бумажка, каждое распоряжение заведующего так же, как и каждое сообщение с мест, стало строго учитываться и контролироваться, естественно, что всякого рода нарушения стали выплывать чаще.

Всё это бесило Шепелева, а появление ещё какого-то «учёного» десятника и вовсе выбило его из колеи. Приехав во Владивосток и явившись к председателю правления, он обрушился с жалобой на Дронова, засылающего к нему ненужных работников, которые не столько помогают делу, сколько своими бюрократическими придирками мешают его нормальному ходу. А теперь дело дошло до того, что Дронов присылает мальчишек, которые в лесе ничего не понимают, на должность десятников!

– Простите, – перебил его председатель правления, старый лесной инженер и большевик с дореволюционным стажем, – Семён Иванович, я что-то вас не совсем понимаю. Вы разве не читали, что все направления вместе с Дроновым и мною подписаны? Значит не Дронов неугодных вам людей посылает, а правление Дальлеса. Что же Вы хотите? Нам учёные десятники нужны, а что они молодые и неопытные, так вот вы им и помогите, у вас опыта много.

Шепелев немного опешил, до сих пор председатель правления треста с ним так никогда не разговаривал. «Видно, силу какую-то почувствовали, – подумал он, – теперь их уходом, пожалуй, не испугаешь. А я ещё должен одну комбинацию провернуть. Заработаю на ней как следует, вот тогда и пошлю их ко всем чертям, за границу уеду. Нет, здесь с ними оставаться нельзя. Но и уезжать раньше было нельзя. Мало у меня ещё припрятано было. Смирюсь». И он, смягчив тон, сказал:

– Так я не против молодёжи, но ведь нужно план выполнять, когда же здесь ученьем заниматься?

– Ну вы уж для всего время найдите, а наших молодых не обижайте. Зайдите в производственный отдел, там новый договор с японцами заключили на поставку рудничной стойки, о его выполнении надо сейчас подумать. До свидания.

Выйдя из кабинета председателя, злой на всё и вся, Шепелев сердито зашагал по коридору. Вдруг услышал тихий голос:

– Семёна Ивановича, – проговорил с явным японским акцентом и придыханием незамеченный им вначале маленький японец, стоявший в нише окна, – ваша меня узнавай? Пажалста, сейчас не говори, нада вечером «Золотой Рог». Моя маленький дело есть! – японец с безразличным видом отвернулся к окну.

Шепелев замедлил шаги. Ему не нужно было узнавать этого японца – Сигамуки. Он знал его давно и именно через него производил продажу леса различным японским фирмам и при царском правительстве, и в период интервенции.

«Вот чёрт! – подумал он, – и к советской власти подъехал! Ну что же, это неплохо, с ним можно дела делать, тем более если припугнуть его рассказом о том, как он выгонял на заготовку леса крестьян при помощи штыков своих солдат…»

И Шепелев сказал:

– Я буду в «Золотом Роге» (так назывался самый известный во Владивостоке ресторан) в девять часов, – и, не останавливаясь, пошёл в производственный отдел.

Неизвестно точно, состоялась ли эта встреча. Но тот факт, что вскоре Шепелев был привлечён к ответственности за незаконные сделки с японцами, говорит о том, что свидание всё-таки состоялось.

Как ни краток был разговор японца с Шепелевым, он, однако, не ускользнул от внимания молоденького курьера, сидевшего в конце коридора за столом и, как казалось, с большим старанием записывавшего в толстую разносную книгу целую стопу лежавших перед ним пакетов. Паренёк заметил встречу заведующего районной конторой Шепелева, бывшего лесопромышленника, которого в Дальлесе не очень-то любили, с недавно приехавшем из Японии каким-то торговцем, решил сообщить об этом начальнику канцелярии товарищу Гусеву, бывшему одновременно и секретарём ячейки РКП(б). Тот поблагодарил паренька и сообщил об этой встрече куда нужно. С этого момента Шепелев оказался взятым под наблюдение.

Правда, Шепелев ещё около года служил заведующим шкотовской конторой Дальлеса и за это время успел немало навредить и главное, нажиться, но в конце концов, как мы увидим дальше, он всё-таки был разоблачен.

Глава десятая

Алёшкин, конечно, не знал истинной причины холодности приёма его на новом месте работы и отнёс её исключительно на счёт своей молодости.

«Когда же я стану таким взрослым, что все не будут смотреть на меня как на мальчишку? Усы или бороду, что ли, мне отрастить? – со злостью думал он, садясь на крылечко и закуривая. – Куда же мне теперь? Вернуться в Дальлес в город и ехать на тот завод, на который звали? Но теперь, когда я увидел эту девушку, я не хочу никуда из Шкотова уезжать. Я должен её видеть каждый день!»

Его мрачные думы прервала Люся:

– Борис, а ты уже дома? Ну, когда на службу будешь ходить? Да что ты такой мрачный? Не приняли тебя? – тараторила она

– Да нет… Ещё неизвестно. А ты чего так рано из школы явилась? Выгнали с урока?

– Ну вот ещё, выдумаешь! Ведь я пионерка, а пионер – всем ребятам пример! Мне даже сегодня уже и галстук выдали, – и она показала брату треугольный кусок кумача, который не особенно умело старалась повязать шею. – У нас сегодня большой пионерский сбор, вот нас и отпустили на час раньше.

– А где будет этот ваш сбор? – спросил Боря просто для того, чтобы что-нибудь спросить.

– Как где, в старой школе! Будет очень интересно! Вожатая, ты же её знаешь, Нюся Цион, принесёт нашу пионерскую газету, она называется «Пионерская правда», мы на неё всем отрядом подписались, вот сегодня нам первый номер доставили. Теперь будем её постоянно получать. В ней все пионерские новости описывают, так мы их читать будем. А потом на нашем сборе будет Мила Пашкевич, самая первая вожатая в нашей волости. Она первый отряд организовала в селе Угловое, где служит учительницей. Она, хоть и учительница, а во! – и Люся подняла вверх большой палец левой руки и приложила к нему сверху ладошку правого, что, как знал Борис, означало знак наивысшего одобрения.

Он усмехнулся, ему такое выражение высшей оценки чего- или кого-либо было давно известно, но что его сестрёнка могла употребить его, да ещё по отношению к учительнице, Борис никак не ожидал и рассмеялся:

– Что же эта учительница на вашем сборе делать будет? В прятки или в догонялки с вами играть? – насмешливо спросил он.

– Эх ты! – обиженно и укоризненно сказала Люся, всё ещё пыхтя над не хотевшим завязываться галстуком. – А ещё активный комсомолец! Она нам доклад о своей пионерской работе будет делать, опытом делиться будет… – девочка наконец-таки справилась с галстуком, забежала домой, схватила кусок чёрного хлеба и, жуя на ходу, проговорила, – ну, я пошла! Скажи маме, что меня обедать ждать не нужно, я, наверно, задержусь. Сбор может долго быть.

Борис поднялся.

– Подожди, я с тобой! Пойду посмотрю, что это за сбор у вас.

– Ты, правда, Боря? Вот хорошо-то! – радостно воскликнула она.

Она действительно была рада. Ну кому же не приятно в 11 лет привести на пионерский сбор своего старшего брата, комсомольца, которого в селе почти вся молодёжь знает? «Старый» комсомолец, брат, – и вдруг на их пионерский сбор явится! «Все девчонки от зависти лопнут!» – думала Люся.

– Только, Борис, ты папиросу брось. Пионерам курить нельзя, и тебе на нашем сборе с папиросой быть нельзя. А придёшь, поздоровайся со всеми по-пионерски, знаешь, как? – и девочка, встав по стойке смирно, подняла согнутую в локте руку на уровень лба и громко сказала, – Будьте готовы! А они тебе ответят: всегда готовы! Понял?

Борис растроганно подумал: «Смотри ты, какая у меня сестрёнка-то. Я и не предполагал… Думал, что кроме книжек, которые, кажется, целыми днями читает, ничего и не видит, а она уже меня учить начинает».