Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Завтрак, такой же обильный и сытный, как и вчерашний ужин, был съеден с аппетитом и запит чаем с молоком и мёдом. И хотя Марья вновь оговаривала их, что они мало ели, но, очевидно, делала это больше из приличия.

Николай встал гораздо раньше, уже успел и позавтракать, и запрячь лошадь, и уехать за лесником, с которым Дмитриев должен был отправиться в лес, чтобы осмотреть и принять делянки, отведённые под вырубку необходимого леса.

Теперь, через много лет, вспоминая этот отвод леса, Алёшкин часто задумывался над тем, как неразумно тратилось в те годы наше лесное богатство. Ещё в Шкотове он ознакомился с договором, заключённым с японцами. Дальлес был обязан поставить определённое количество рудничных стоек длиною не более двух метров и толщиной в верхнем отрубе не более 10–15 см, по сегодняшним меркам (в договоре они были указаны в японском измерении). Но это значило, что следовало вырубить молодой лес, только начинавший подрастать. Лес этот должен был состоять из одного дуба (по договору стойки должны были быть именно дубовыми). Вот в результате этой деятельности и оголились сопки, находившиеся вблизи Новонежина. И даже через 40 лет, когда Борису пришлось побывать в этом селе, они всё ещё стояли, покрытые только маленькими кустиками. Но, видимо, тогда это в расчёт не принималось, нужна была валюта.

Позавтракав, Дмитриев сказал Борису:

– Сейчас придёт мой второй помощник Фёдор Сердеев, познакомьтесь с ним и начинайте подготавливать договора для артелей. Образец – вон, на столе лежит. Рассчитайте количество стоек, которое мы должны поставить до 1 января I925 года. Посмотрите по договору, переведите из кубошаку в штуки, да заодно прикиньте, сколько нужно нам будет вагонов заказать на декабрь. Да вместе с Фёдором сходите к его отцу, он обещал нам площадку для складирования у тупика, вы обмерьте её, высчитайте площадь, мы за неё будем с квадратного метра платить. Ну вот, кажется, и всё. А вот и вы! – повернулся Дмитриев к двери, в которую входил Николай и следом за ним высокий чернобородый старик, снявший при входе шапку и перекрестившийся на иконы.

– Я сейчас оденусь, идите к подводе, – с этими словами Дмитриев стал одеваться: надел толстое длинное пальто, поверх него брезентовый плащ и на голову меховую шапку.

Ноги у него были обуты в ичиги. Борис знал, что так называются длинные сапоги, сшитые из юфтевой кожи с мягкими подошвами. Это была самая удобная обувь для путешествий по тайге и болотистым местам Приморья.

Перед выходом из комнаты Игнатий Петрович на минуту задержался, вытащил из кармана трёхрублёвую бумажку и, сунув её в руку Борису, сказал:

– Когда тут управитесь, так сбегайте в кооператив, купите бутылку водки, надо будет лесника угостить.

Это поручение, сделанное таким непререкаемым тоном, застало Бориса врасплох, и он даже не успел ничего сказать. Он ещё никогда в жизни не покупал водки, а здесь, на новом месте… Да ведь он и комсомолец, что о нём подумают, увидев, что он в первый же день своего приезда бежит за водкой? Но отказаться от этого поручения просто не успел.

Несколько минут он как бы с испугом глядел на эту проклятую бумажку, потом, вздохнув, положил её на окошко и принялся за разборку бумажного хаоса, царившего на столе. Когда он, наконец, разложил в отдельные стопки все эти накладные, квитанционные книжки, ведомости на зарплату, спецификации, заполняемые при погрузке леса в вагоны, стопки чистой бумаги и нашёл образцы договоров, то занял этими бумагами не только весь стол, но и ближайший подоконник, и даже одну из табуреток.

Только он управился с этим делом, как в комнату вошёл высокий парень. У него на голове вились волосы – такие белокурые, каких Борис в своей жизни ещё не видел никогда. Такими же светлыми были у него и брови, и ресницы, а голубые, чуть навыкате, глаза смотрели чуть настороженно, но в то же время очень приветливо. Губы его, толстые, как у негра, раздвинулись в широкой улыбке, отчего на румяных щеках показались две ямочки, и он, протягивая руку, произнёс:

– Давайте знакомиться. Меня зовут Фёдор Сердеев, а вас?

Борис назвал себя, и не прошло и десяти минут, как они успели рассказать про себя всё. Узнав, что Борис окончил специальные курсы десятников, Фёдор заявил, что теперь в вопросах работы он полностью признаёт его авторитет, так как он в этих делах ничего не понимает. После школы, которую он окончил во Владивостоке в один год с Борисом, Фёдор работал железнодорожным рабочим на ремонтных работах. Борис узнал, что отец Феди – Макар Макарович Сердеев – начальник железнодорожной станции Новонежино, что его старший брат Николай служит дежурным по станции Седанка, что у него ещё есть две сестрёнки, ученицы новонежинской школы, и что их мать в прошлом году умерла. Узнал Борис и то, что и отец, и брат Фёдора настаивают на том, чтобы он начал учиться на железнодорожника, но его эта работа совсем не привлекает, и поэтому он с радостью согласился на предложение идти в помощники Дмитриеву.

Сразу получилось как-то так, что оба эти парня, впервые увидевшие друг друга, почувствовали симпатию, очень скоро превратившуюся в большую дружбу, которая затем, несмотря на временные перерывы, продолжалась более полувека.

– Вот понимаешь, Федя, – заявил Борис, – велел мне Игнатий Петрович подготовить копии договоров для подрядчиков, стал я разбирать бумаги на столе, а когда разобрал, то увидел, что места для работы на нём и не остаётся. Прямо не знаю, что и делать. На подоконники бумаги нельзя сложить, они промокнут – с окон течь будет.

– Нашёл, о чём горевать! У нас дома всякой рухляди – вагонами не вывезешь. Я сейчас домой сбегаю, какую-нибудь полку или этажерку принесу, здесь её в углу поставим, всё и уместится.

– Вот здорово, беги скорее!

Федя быстро выбежал из комнаты, а Борис принялся тем временем развязывать узел своих вещей, который он вчера оставил на полу у топчана. Он достал новый полушубок, повесил его на колышек рядом с кожаной тужуркой около своей постели, запихнул валенки под топчан и, пожалев, что у него нет никакого чемодана, а главное, нет той старой корзинки, которая сопровождала его все предыдущие годы, сложил на табуретку те небольшие запасы белья, которые у него имелись. И тут обнаружилось, что основное, из чего состоял его узел, были книги, тетрадки с записями, сделанными на курсах, и оставленные таблицы для переводов различных мер. Куда было деть всё это, он просто не знал: положил на постель и встал над этой кучей, задумавшись.

В комнату заглянула Марья, она негромко сказала:

– Борис Яковлевич!

Но для Бори такое обращение было настолько необычным, что он, раздумывая над устройством своих вещей, даже не обратил внимания на этот возглас. Тогда она повторила громче:

– Борис Яковлевич!!

На этот раз он понял, что так величают его, и это так его смутило, что он покраснел до корней волос, и, обернувшись, смущённо произнёс:

– Ой, что вы, какой я Борис Яковлевич? Зовите меня просто Борис…

Марья улыбнулась, блеснула чёрными глазами:

– Нет уж, раз вы теперь в начальниках, в десятниках ходите, вас должны Борисом Яковлевичем называть, и вы от этого не отказывайтесь. Ну а я вам в старшие сёстры гожусь, так и быть, буду, когда мы одни дома, вас Борисом называть, раз вам так нравится. Так о чём вы задумались-то, Борис?

Тот улыбнулся и, повернувшись к Марье, ответил:

– Вот соображаю, куда же всё это барахло сложить?

– Ой, да чего ж тут соображать, зараз мы всё приспособим, – воскликнула Марья, подошла к комоду, выдвинула нижний ящик, что-то передвинула там и, забрав с постели Борино бельё, уложила его в освобождённый угол ящика.

– От и всё. Белья-то у вас не дюже богато, подкупать надо, – заметила она, закрывая ящик и с каким-то сочувствием поглядывая на Бориса. – Ну а все бумаги-то на этажерку сложите, которую Фёдор принесть обещался, – продолжала Марья своим неторопливым мягким украинским говором.

Сразу по приезде на Дальний Восток, Алёшкин обратил внимание на то, что большая часть жителей Шкотова, видимо, в прошлом выходцы из Малороссии. В Новонежине это было заметно ещё больше, и по домишкам, очень похожим на украинские хаты, и по говору, хотя бы той же Марьи, да и само название села говорило о том, что его первые поселенцы приехали сюда откуда-то из-под города Нежина (Черниговская обл., Украина – прим. ред.), недаром и название своему селу дали Новонежино.

А Марья снова обратилась к Борису, на этот раз она вошла, одетая в бархатную кацавейку и повязанная цветастой шалью:

– Борис, я сейчас в лавку за солью сбегаю, по дороге к родным забегу, а вы до обеда никуда не уходите. Обед-то я сготовила, так что разогреть только. Наших ждать не будем, они поздно к вечеру только вернуться обещали. Хату бросать нельзя.

– Хорошо, Марья Павловна, я сейчас вместе с Федей работать буду, мы нескоро управимся. А я хочу вас попросить, – смущаясь, добавил он, – купите, пожалуйста, бутылку водки, деньги вон на окне лежат. Это Игнатий Петрович просил, говорил, что лесника угостить надо.

– Нет, Борис, давайте уговоримся, уж если вы себя по отчеству называть не велите, так и меня не надо, – она на секунду задумалась, а затем, легко улыбнувшись, сказала, – зовите меня тёткой Марьей, ладно?

Борис мысленно усмехнулся: «Ну вот и ещё одна родственница появилась», – но вслух ничего не сказал, а только согласно кивнул головой.

– Вот ведь, хороший человек Игнатий Петрович, а ни одного дела без выпивки сделать не может! Моего Николая тоже на это сманивает. Ну да у меня на этот счёт не очень-то! Ладно уж, куплю этой горилки, пущай пьют. Всё равно Колю я из этой компании вытащу. Да, а сами то вы пьёте?

Борис даже испугался.

– Нет, что вы! Я её и не пробовал, не хочу. Да мне и нельзя, я ведь комсомолец!

– Комсомолец?! И в Бога не верите?

– Да, и в Бога не верю теперь.

– А раньше, значит, верили?

– Глупый был, вот и верил!

– Так что же, по-вашему, все верующие глупые? А я вот тоже верю, что же, и я глупая? – уже обиженно спросила Марья.

Борис немного растерялся. Он был ещё слишком молодой атеист и, хотя уже и состоял в обществе «воинствующих безбожников», однако вести дискуссии на религиозные темы ему не приходилось.

– Я не говорю, что все глупые, я про себя сказал. Ну а Бога всё-таки нет! И попы про него много врут, а сами делают совсем не так, как в Законе Божьем написано, уж это-то я знаю!

– Ну попы – это не Бог. Наш вон батюшка тоже и пьянствует, и дерётся, и как матушку похоронил, ни одну молодую бабу в селе в покое не оставляет. А как иконы-то вам, не мешают? – показала она на висящие в углу несколько довольно хороших икон. Борис улыбнулся.

– Да нет, если я им не мешаю, так они мне и подавно. А у вас в селе есть комсомольцы?

– Да, есть, конечно. Вам о них новый дружок расскажет. Только он, кажется, водочку-то не отталкивает. Когда его папаша с вашим начальником договаривались, здесь же у нас выпивали, он тоже за столом сидел, свою рюмку не отодвигал. Ну да это не моё дело, я это так, к слову. Ну, пойду, а то заболталась. Так смотрите, не уходите! – крикнула она уже из двери, ведущей в сени.