Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Квартира учительниц состояла из двух малюсеньких комнатушек, разделённых тоненькой деревянной дощатой перегородкой. Вбежав в первую комнату, где горела яркая керосиновая лампа, а большой стол был завален ученическими тетрадками, Борис остановился: он не знал, что делать дальше. Они с Федькой, придумывая дорогой розыгрыш учительниц, намечали выполнение его только вчерне, и даже не предполагали, что им удастся так здорово их напугать. Пока он так стоял, девушки, возможно, даже и не заметив того, как он мимо них проскочил, тоже вбежали в свою квартиру. Увидев человека, стоящего посредине комнаты, испуганно вскрикнули и заскочили в другую комнатку. Там они забрались на кровать и, скорчившись, обнявшись, затаились в одном из её уголков.

Борису стало немного стыдно за этот спектакль, который они только что разыграли, и автором которого был Фёдор Сердеев, уж больно сильное впечатление он произвёл на «зрителей».

Но в это время в квартиру, громко хлопнув дверью, вошёл и сам режиссёр представления:

– Вот это так встречают гостей? Забились, как мыши в нору, и нос не показывают, а гость сидит, скучает! Вот так, брат, у нас в Новонежине-то бывает! Ты не удивляйся, от этих учителок ещё и не того дождёшься: выйдут, да ещё и вовсе из дома выгонят! Хорошо, что хоть на этот раз сами от тебя спрятались, а то ведь они меня часто взашей гонят, – весело говорил он, подмигивая смущённому Борису.

Услышав весёлый, насмешливый голос Феди, перепуганные девушки начали понемногу приходить в себя. А затем, догадавшись, что это опять очередной розыгрыш, устроенный им Федькой, а он их устраивал нередко, они даже рассердились:

– Наверно, уговорил кого-нибудь из наших комсомольцев, привёл с собой, да и устроил представление! Теперь опять на целый месяц посмешищем для всей ячейки будем! – шёпотом возмущалась Харитина.

Рассерженные, жмурящиеся от яркого света, растрёпанные, они, наконец, появились в дверях перегородки. Своим видом они напоминали каких-то двух разбуженных и рассерженных лесных птиц. Их вид был так смешон, что Борис не выдержал и рассмеялся. Федька хохотал уже давно.

Только немного привыкнув к свету, девушки, наконец, смогли разглядеть так перепугавшего их человека, а когда увидели, что это был Борька Алёшкин, то так удивились, что даже их гнев на Фёдора прошёл.

– Батюшки, да ведь это Борис! Откуда ты? Надолго ли? Зачем приехал? Когда ты с этим хулиганом успел познакомиться? – посыпались на него вопросы.

Обе девушки бросились к Боре, стали стягивать с него тужурку, его знаменитую кепку, и через минуту сидели рядом с ним на одной из широких лавок, стоявших около стены комнаты. Они как бы забыли о происшедшем, а вместе с тем и о том, чью инициативу в шутке они сразу разгадали.

Боря по мере возможности пытался ответить на все интересовавшие их вопросы, рассказал и о себе, и об Анне Николаевне, и о Шкотове, – одним словом, обо всём, что могло интересовать его старых знакомых.

Такое положение Фёдору, не привыкшему оставаться в тени, надоело, и он вмешался в разговор. Но стоило ему только напомнить о себе, как обе девушки вскочили и, подняв крик, набросились на него с кулаками так, что ему пришлось спасаться в маленькой кухне, находившейся на противоположной стороне домика. Там они его и оставили, заставив в наказание ставить самовар, а сами вернулись в комнату, положили перед Борисом стопку книг, которые рекомендовали посмотреть, а сами углубились в разложенные на столе тетради.

Через полчаса Фёдор внёс шипящий и фыркающий самовар, девушки закончили проверку тетрадей и стали собирать на стол.

Всего этого Борис не видел и не слышал. В стопке книг, услужливо пододвинутой ему кем-то из учительниц, он обнаружил совсем новенькую, ещё, видно, не читанную, небольшую книгу «Чапаев», открыл её и теперь уже не мог оторваться. Он впервые встретился с героями этой увлекательной книги. Пo существу, это была, пожалуй, первая прочитанная им книга о Гражданской войне, и несмотря на все приглашения к чаю, он только мотал головой и продолжал читать.

И только когда Харитина Сачёк, положив ему руку на плечо и нагнувшись так, что локоны её пепельно-серых волос коснулись его щеки, заглянув в книгу, которую читал Борис, сказала:

– Ну, Боря, я вижу, что ты такой же страстный читатель, как и я, это мне нравится! Но всё-таки давай попьём чаю. Книжку мы тебе домой дадим, там дочитаешь, – Борис, наконец, как бы очнулся.

Он вскочил, положил книгу на стол, схватил Харитину за руки и, завертев её по комнате в каком-то непонятном восторге, готов был расцеловать её. И только строгий и немного удивлённый взгляд её чуть выпуклых серых глаз остановил его.

Он только что прочёл, как Чапаев одним своим появлением сумел остановить убегавшую в панике красноармейскую часть и, мысленно позавидовав ему, сам был готов совершить что-либо подобное. Сказать об этом он не умел, вот и выразил своё чувство в этом бурном, ни на что не похожем танце.

Был он рад и тому, что, приехав в это совершенно новое место, он встретил хороший добрый приём и со стороны своих хозяев, и со стороны родных Фёдора, и от него самого. А тут ещё и неожиданно встретил давних знакомых, так ласково и по-дружески к нему отнёсшихся, даже после не совсем удачного розыгрыша, который они с Федькой над ними учинили.

Боря был счастлив: вот и на новом месте вокруг него снова друзья. «А, может быть, и больше, чем друзья?..» – подумал он, внимательнее вглядываясь в серые глаза Харитины и невольно вспоминая при этом другие глаза, в которые ему пока так и не удалось посмотреть, у той девушки в Шкотове, какую он и близко-то видел всего два или три раза.

Между тем Харитина высвободила одну из своих рук и подвела Бориса к столу, где стояли чашки с горячим чаем, на тарелке лежала горка пряников, в синенькой стеклянной вазочке было какое-то варенье.

Полина и Федька уже сидели за столом, потягивали горячий чай, хрустели довольно чёрствыми пряниками и взглянув на подходящих, видно, заметили что-то особенное, потому что, улыбнувшись, переглянулись, и Фёдор, погрозив Борису пальцем, довольно лукаво произнёс:

– Смотри, какой ты скорый, нашу Тину уж приручил! До сих пор мне ещё не доводилось видеть, чтобы она кого-нибудь к столу за руку подводила. Эх, Борька, смотри, не сносить тебе головы, ведь за ней сам Хужий ухаживает!

При этих словах Харитина, хотя и покраснела немного, но недовольно заметила:

– А ты, Фёдор, ко мне со своим Хужим не приставай. Ты же сам его сюда приводишь, и я знаю, зачем: чтобы тебе с Полиной свободнее было, чтобы я не мешала. Так я тебе уже говорила, что чем с этим твоим Хужим сидеть, да его глупые сальности слушать, я лучше гулять буду.

– Да не сердись ты, вот кипяток! Ну, Борис, не завидую я тебе! – вскричал, смеясь, Федя.

Но Харитину, видимо, такие шутки только обижали и сердили, она молча села за стол, пододвинула Борису его чашку и также молча принялась пить чай. Чаепитие прошло не очень весело. После него ребята начали собираться домой. Полина и Фёдор зашли за перегородку, и вскоре оттуда донеслось сочное чмокание и глубокие вздохи. Оставшиеся понимающе улыбнулись друг другу и ограничились рукопожатием. Держа Бориса за руку, Харитина приблизилась и тихо шепнула ему на ухо:

– Ты завтра придёшь? – и когда в ответ тот молча кивнул головой, продолжала, – приходи, я хочу! – и крепко сжала ему руку.

Тем временем «прощание» Фёдора и Поли наконец-таки закончилось, они выскочили из-за перегородки красные, с блестящими глазами и, немного смущаясь под пристальными взглядами Бориса и Харитины, заторопились к выходной двери.

Девушки проводили ребят до ворот, и те, подгоняемые холодным осенним ветром, чуть не бегом понеслись через большой луг, отделявший середину села от железнодорожной станции и небольшой части домов, находившихся около неё и построенных, в основном, молодыми семьями.

Луг этот, около полутора вёрст ширины, имел довольно глубокий овраг с тенистым ручейком, протекавшим по его дну. Жители села очень часто ходили на станцию и с неё не по улице, огибавшей этот луг, а прямо через него, почему там и образовалась неширокая, но хорошо утоптанная тропка. В месте пересечения её оврагом имелись мостки из двух жердей, которыми и пользовались пешеходы. Но молодёжь, в особенности отчаянные парни, этими мостками не пользовались, а предпочитали с разбега преодолевать препятствие прыжком. Конечно, наши друзья принадлежали к числу таких отчаянных.

Борис и Фёдор бодро шагали по тропке и переполненные чувствами, может быть, и различными по содержанию, но одинаково приятными и радостными, во всю глотку пели модную тогда песню:

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду ровно двадцать лет.

Полюби меня, моряк, душою,

Что ты скажешь мне в ответ?

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям,

Нынче здесь, а завтра там!

Конечно, овраг они перепрыгнули, и после этого с чувством совершённого подвига, продолжали ещё громче горланить свою песню, приводя в неистовство всех собак той части села, к которой они приближались.

Вероятно, не одна старуха, не один старик, разбуженные лаем и громкой песней, раздававшимися в середине ночи над спящим селом, посылали вслед им смачные ругательства, но их тогда это не тревожило: они пели и подымали шум вокруг себя от избытка чувства радости жизни, переполнявшего их.

* * *

Утром следующего дня, просмотрев расчёты, сделанные с большим старанием Борисом, и договоры, искусно переписанные Фёдором, Дмитриев похвалил их. Он понял, что эти парни, несмотря на свою неопытность, кое-что умеют и будут ему действительно хорошими помощниками. В глубине души он сознавал, что самостоятельно справиться с такими расчётами он бы не смог, пришлось бы ему ехать в Шкотово и просить помощи у бухгалтера-плановика или, что ещё хуже, у Ковальского, которого он не любил, и на что тот отвечал ему взаимностью.

Кстати сказать, за всё последующее время совместной работы с этими ребятами Дмитриев не имел оснований пожаловаться на них. При всей своей молодости и легкомыслии, при всей загруженности всякими общественными делами, которых скоро у обоих оказалось множество, при их беспрестанном «шатании по девкам», оба парня к работе относились с исключительной добросовестностью и выполняли порученное им со старанием и вниманием.

Так, между прочим, характеризовал их Дмитриев в конторе Дальлеса перед своими начальниками, когда те интересовались работой его молодых помощников.

Часам к 10 утра в контору-дом Нечипуренко собралось несколько человек зажиточных крестьян, приглашённых хозяином по просьбе его квартиранта Дмитриева. Они расселись в горнице, и через несколько минут от их самокруток в комнате стоял такой густой дым, что лица всех виднелись с трудом. Марья ещё до этого, по просьбе Николая, ушла к своим, она ведь не переносила табачный дым.

Крестьян собралось человек пять, среди них был и отец Марьи, возмущённо ворчавший на табачников, – Караумов, был и дядя хозяина, Михаил, человек огромного роста и необычайной силы, был и бывший партизан Дементьев. Конечно, присутствовал и сам хозяин дома – Николай Нечипуренко.

Дмитриеву, видимо, не очень хотелось, чтобы при переговорах его с будущими артельщиками присутствовали помощники, очевидно, кое-что он хотел от них утаить, поэтому пока с прибывшими никаких конкретных деловых разговоров не вёл, а обсуждал состояние погоды, дорог и рассказывал о хорошем месторасположении отведённых под вырубку участков.

А погода действительно стояла на редкость хорошая – солнечная, тёплая, и лишь только по ночам немного холодало, и на лужицах кое-где появлялся тоненький ледок. Снега ещё не было, хотя шли уже последние дни ноября. Отсутствие снега тревожило и Игнатия Петровича, и крестьян, бравшихся за заготовку стоек. Вывоз их на телегах был невыгоден – на санях делать это гораздо сподручнее: можно и больше наложить на каждый воз, и дорогу во многом сократить, проехав по тем местам, где летом и осенью проезда нет.