Команда доктора Уолтера

– Доктор Грекова, проходите. Я видел ваши снимки. Ничего там нет. Сейчас у вас середина цикла, и не вижу никаких патологических изменений. Вас что-то беспокоит, или вы пришли на профилактический осмотр.

– Спасибо, доктор… Наталья вгляделась в его бейджик… доктор Чен. Я бы хотела пройти МРТ.

– Я это не решаю. Вам надо сначала к гинекологу.

Понятное дело. Мальчишка, хотя наверное он вовсе не мальчишка, а дядька под сорок, возраст китайцев был для Натальи трудно определим, ничего сам ей не назначит. Зачем ему неприятности. Идти к доктору Зеленской не хотелось, хотя Наталья была уверена, что Зеленская, с которой ее связывали приятельские отношения, давно ее ждет и даже уже видела результаты УЗИ. Эндрю поставил ее в известность прежде всего.

Наталье пришлось минут двадцать подождать, у Зеленской была больная. Странно, почему ее сразу проводили на ультразвук, а не к Зеленской? Нет, не странно. Это Зеленская попросила Эндрю так сделать, хотела увидеть, что с ней, а уж потом встречаться и скроить соответствующую рожу. Логично. Она бы и сама так сделала. Дверь кабинета открылась, и пожилая полная женщина махнула Наталье, чтобы она заходила. Маленький смотровой кабинет, все пространство которого занимало кресло и небольшой монитор на кронштейне.

– Наталья, заходи. Что ты к Эндрю пошла, а не сразу ко мне? Что там с тобой? Я видела УЗИ. Мне доктор Чен переслал. Ты просто так пришла? Провериться?

Наталья уж совсем было хотела сказать, что да, мол, просто так. Они бы мило поболтали и все, но ей надо было обязательно попасть на МРТ. Без томографии она отсюда не уйдет.

– Мария, направь меня на томографию, мы посмотрим ее и я уйду.

– Наталья, что там смотреть-то? У тебя какие-то недомогания?

– Понимаешь, у меня возникло подозрение на рак яичников…

– Ну, ты даешь! Нет там никакого рака. Какие у тебя симптомы? Изменения в цикле, боль, потеря веса, живот вздулся? Что, говори.

– Сегодня утром вдруг что-то там внутри заболело. Острая боль, но это может быть что-то соматическое, кратковременная схватка, которая больше не повторилась. Что-то сжимает мочевой пузырь, я чаще хожу в туалет. Поясница какая-то чужая, усталая, я ее чувствую. Асцита нет, это точно. Вес прежний.

– Слушай, я могу тебя посмотреть, но это мало что даст. У нас есть результат УЗИ. Ты же его сама видела. Там все чисто.

– Я хочу МРТ.

Зеленская была Натальина ровесница, но натуралка. Толстенькая солидная бабушка нескольких внуков. Когда-то они с Натальей вместе начинали свою карьеру в Хопкинсе. Близкими подругами они никогда не были, но встречались по работе и в компаниях. Потом Зеленская просто была ее врачом. Сейчас на Наталью смотрели глаза, в которых читалось брезгливое понимание: понятно… всполошилась, настаивает на МРТ, хотя в нем нет никакой необходимости. Никаких признаков рака яичников, МРТ нужен только для успокоения пациентки. Пусть она хоть сто раз доктор Грекова из пилотной программы, но сейчас перед ней просто испуганная женщина на грани истерики. Ох уж этот тон: хочу! Ладно, пусть идет. Сегодня из-за этой Натальи придется задержаться. Контрастное вещество, релаксанты, сама процедура минут сорок. Ничего не поделаешь. Что такое женская мнительность Зеленская прекрасно знала.

Слайды они потом смотрели вместе: матка нерожавшей женщины, здоровая шейка, трубы, яичники. Никаких признаков опухолевых процессов. Наталья совершенно успокоилась. Слайды уже не ассоциировались у нее с собственной персоной, это были просто слайды малого таза, каких она в своей жизни видела сотни.

Она дружелюбно распрощалась с Зеленской, и ей даже удалось сделать вид, что "она, так, на всякий случай пришла, а недомогания… просто показалось". Зеленская украдкой посмотрела на часы: уже половина седьмого. Без Натальи она бы уже больше часа была дома.

Наталья вышла к стоянке, села в машину и в изнеможении сидела, не включая двигатель. Все-то она себе придумала, ничего не нашли. Зеленской она не могла не верить. Поджарое тренированное тело ощущалось ею здоровым и сильным. А ведь она была точно уверена, что скоро умрет. Нет, не на этот раз. Какое облегчение, неземное счастье, которое должно было иметь какой-то выход. Но какой?

Наталья в первый раз за много часов вспомнила о работе и позвонила в спецреанимацию: все нормально. Больному через час дадут последнюю перед операцией дозу лекарств и дополнительное успокоительное. Все под контролем. На секунду Наталье захотелось позвонить Люку и предложить встретиться. Какой встретиться! Он в роддоме около своей драгоценной доченьки, как она могла забыть. Оставался Алекс. Бедный, давно неинтересный ей Алекс, даже не помышляющий о встрече. Поскольку она сейчас счастлива и полна энергии, она подарит ему этот вечер. Завтра у него трудный день, гораздо труднее, чем у нее и у всех остальных, пусть он тоже будет сегодня счастлив. Наталью набрала номер, заранее уверенная, что Алекс к ней приедет.

Роберт

Роберт проснулся с ощущением, что надо спешить. Сегодня последний день перед пятницей. Многолетняя привычка рано появляться на работе звала его собираться, но он медлил вылезать из кровати, потому что предчувствовал, что его ждал пустой по-сути день. Они все сто раз проверили, убедились в полной готовности органов, неприятные сюрпризы уже случились, так что вряд ли сегодня у них возникнут проблемы. Придется заниматься перепроверкой, а проще говоря перестраховкой и наверное всерьез браться за роговицы, хотя этого делать как раз не хотелось. Хотя бы потому, что методика выращивания роговиц была неновая, и команда просто их в своей лаборатории производила, не внося никаких корректив в процесс. Хотелось заниматься действительно пилотными разработками, а не делать то, что по плечу многих биологическим лабораториям.

Роберт придерживался консервативных точек зрения: не берись на новое, не закончив старое, тише едешь – дальше будешь, и прочее в таком же духе.

Весь его жизненный опыт сопротивлялся современной концепции "мультитаскинга", многозадачности. Например совмещение работы с отдыхом казалось ему глупостью, или "все дела можно делать сразу". Звучит заманчиво, но противоречит природе нашего мозга. Какое-то время назад, когда он еще пытался общаться с детьми внуков, они казались ему более рассеянными, чем он сам, ребята плохо концентрировались, и от необходимости сосредоточиться на чем-то одном скучали. Он конечно молчал, когда видел, что молодые женщины помешивают что-то на плите, слушают музыку и прислушиваются к своему телефону, на который то и дело поступают какие-то сообщения, и они немедленно кидаются на них отвечать. Роберт знал, что надо помалкивать, потому что, как только он станет критиковать молодежь, ему немедленно укажут на возраст и его полную отсталость. Дедушка – великий ученый, но он уже такой старый, "не догоняет". Он видел, что когда дети хотели отдохнуть, они тупо перелистывали соцсети, не в состоянии даже придумать, чем бы по-настоящему им хотелось заняться.

Роберт хорошо помнил, как в их с Дороти доме гостила одна из их правнучек. Она поступила в университет Мэриленда и готовилась к началу учебного года. Девчонка просыпалась, включала неприятную громкую музыку и начинала суетиться: проверка электронной почты и фейсбука, первая чашка кофе, ради которой она даже не садилась за стол. Ей надо было ехать на поезде в Колледж-Парк. "Ты знаешь, где станция? Я могу тебе объяснить" – Роберт предлагал свои услуги. "Нет, дед, не надо. Я погуглила, найду" – общаться с интернетом на своем телефоне казалось девочке быстрее и эффективнее, чем слушать объяснения деда. И слово-то какое противное "гуглить"! "Они же все равно ничего не делают одновременно, они просто переключается, а это утомляет. Роберту казалось, что даже сейчас он, как специалист, более эффективен, чем молодые. Это соображение озвучивать тоже не следовало, только всех раздражать.

На работе его действительно не ждало ничего интересного. Стив занимался проблемой фунгуса, попавшего в биоконтейнер, а Риоджи не поднимал головы, проверяя каждый слой ткани на потенциально раковые клетки.

Роберту заниматься было особо нечем. А может пораньше уйти? Вот сейчас он встанет, скажет Стиву, что уезжает, позвонит шоферу и поедет домой. А дома-то что? Там Дороти занимается подготовкой к субботе. Что там у нее за торжество? Роберт не мог вспомнить: что-то ежегодное, традиционное, но что? Они отмечают какой-то важный день? Что ему надо будет конкретно делать? Хотя о чем ему беспокоиться? Дороти ему все скажет, даст инструкции: что надеть, к которому часу быть готовым, что сказать в нужный момент. Внезапно Роберту показалась неприятной такая излишняя опека жены. Он, что, недееспособный, сам не знает, что ему говорить и как себя везти. Знает, но для этого надо быть в курсе, что за событие они будут праздновать. Ведь Дороти все это с ним обсуждала, а он прослушал. Именно прослушал, дело не в том, что его подводила память. У него память еще ого-го-го какая! Получше, чем у молодежи, которая без подсказки своего телефона вообще шагу ступить не может.

Дороти говорила много, но большую часть того, что она говорила, Роберт пропускал мимо ушей. Чего-то ей поддакивал, даже задавал вопросы, но никогда не развивал ни одной темы. Неужели вся жизнь семьи прошла за последние годы, почти его не коснувшись? Он любит своих детей и был очень рад, что появились внуки, а потом, когда у внуков стали рождаться дети, он был не рад? Рад, но… уже не так сильно. Слишком большая, слишком независимая от него семья, он их всех слишком мало знает, не участвует в жизни этих далеких людей. Сколько их уже? Десятки и уже пара сотен? У него не хватает на всех энергии. Дороти ему рассказывала, кто как вакцинировался и он только и знал, что интересоваться, какое они решили получить образование. Если речь шла о врачах и биологах, Роберт оживлялся, хотел встретиться, остальные карьеры его мало интересовали. Он вдруг вспомнил, что один из его правнуков стал писателем, и Дороти предлагала ему прочитать его последний роман. Или, наоборот, первый? Не стал он читать, он вообще не читал художественной литературы. Вот научные статьи родственников он бы прочел, оценивая их трезво и непредвзято: талантливо или нет. Собственные дети никогда не казались ему ни самыми талантливыми, ни самыми красивыми. Он не умел смотреть на них сквозь розовые очки. У Дороти это получалось, а у него нет. Может все женщины такие?

Он вообще никаких женщин кроме своей Дороти не знал. Жалел ли он об этом на краю жизни? Пожалуй нет. Дороти он любил, а значение секса всегда считал преувеличенным. Приятное и важное в семейной жизни дело, но не более. Несравнимое ни с радостью научного творчества, ни… Роберт так и не придумал, с чем еще важным в жизни можно было бы сравнить секс, который бы в этом сравнении проиграл. Наверное для всех геронтов секс второстепенен, а вот для ювеналов – наоборот. Они же ловцы наслаждений, а секс безусловно наслаждение, вот поэтому они и хотят оставаться молодыми. Понятное для обычных людей, особенно от природы красивых, желание, но настоящих ученых-ювеналов Роберт не понимал. В глубине души он не считал ювеналов умными людьми, но вот… Люк, Наталья, Алекс… они умные, можно ли в этом сомневаться? Роберт сомневался и ничего не мог с собой сделать. А геронты? Геронты максимально развивают свои творческие способности и успевают сделать за жизнь неизмеримо больше, чем остальные. Да, но разве все геронты – талантливы и умны? Вот его Дороти – обычная женщина, каких тысячи. То-есть люди решают стать геронтами просто, чтобы долго жить, им наплевать на науку и на благо человечества.

Что-то он сегодня расфилософствовался до того, что стал думать о значении секса. Совсем с ума сошел. Все потому, что ничем не занят. Роберт совсем уж было собрался вывести на свой монитор слайды роговицы, но раздумал. Внезапно он ощутил в себе страшную усталость. Устал, хотя ничем особо и не занимался.

Может сходить к врачу? Да, что врач… не в здоровье дело. Просто в последнее время им овладевает страшная лень. Именно лень, пора назвать вещи своими именами. Лень читать научные журналы, лень интересоваться семьей, лень работать. Роберт с грустью подумал, что разговоры с Ребеккой и Майклом по-поводу проблем возрастных делений, становящихся в современном обществе все более острыми, станут возможно его последним научным интересом. И этот последний интерес тоже угас: Роберту совершенно уже не хотелось ломать копья в этих внезапно показавшихся ему бессмысленными, дебатах. Все, мне пора уходить, хватит…

Роберт знал, что лишив себя работы, он скоро умрет, но эта мысль его совершенно не тревожила. Она его успокаивала. Он знал, что завтра все его помыслы будут направлены на успех операции, но это быстро пройдет. Будет ли он и дальше оставаться в проекте? Роберт был в этом не уверен.

Позвонил Питер, шофер. Пора было ехать домой. Слава богу. Уже усевшись в кресло около камина рядом с Дороти, Роберт вдруг пожалел, что так в общем-то бездарно провел целый рабочий день: думал о посторонних вещах, предавался бесплодной философии и ничего не сделал под предлогом того, что надо сначала увидеть результат трансплантации. Видите ли не мог, не закончив одного, браться за другое. А ведь это простая распущенность, которую он себе раньше не позволял, а сейчас почему-то решил, что ему можно…

А у него же была давняя задумка серьезно взяться на разработку больших фрагментов поджелудочной железы. Надо выращивать скопления клеток, вырабатывающих инсулин, островки Лангерганса, только не из натуральных эмбриональных стволовых клеток, а из индуцированных. То-есть надо перепрограммировать зрелые, специализированные клетки, например, взятые из кожи и вырастить из них здоровый фрагмент. Роберт напряженно обдумывал свою идею: он сформирует этот фрагмент в естественной среде. Такие стволовые клетки будут пересажены эмбрионам животных, и их иммунная система будет воспринимать чужие клетки своими. Вырастут островки Лангерганса, и если использовать эмбрион, скажем, свиньи или овцы, то и по размеру выйдет примерно как у человека, то-есть материала для пересадки будет достаточно, чтобы вырабатывался необходимый инсулин, сахар у больных тяжелой формой диабета придет в норму.

На лице у Роберта появилось задумчиво-мечтательное выражение: надо будет работать над положительной статистикой, чтобы никаких посторонних, в нашем случае, свиных клеток, во фрагменте органа не было… в теории иммунитет должен их "выесть"… он возьмет не чисто стволовые клетки… он использует другой биологический вид для выращивания фрагмента органа и получит прекрасный материал для пересадки, который не будет раздражать иммунную систему и не переродится в нечто злокачественное. Роберт откинулся в кресло и с энтузиазмом кивнул Дороти, он уже видел свою статью с положительной статистикой в журнале Nature. Он улыбался, потому что придумал для своего метода название… "колыбель для поджелудочной железы". А может метод так и войдет в историю биологии как "колыбель Клина".

Теперь ему хотелось, чтобы серия экспериментов с печенью быстрее закончилась и он смог приступить к "колыбели". Он так теперь о своей идее и думал. Чтобы было что публиковать, понадобится черт знает какая уйма времени. Ну, и что с того? Что это он умирать собрался… нет, пока ему в голову приходят неплохие идеи, умирать ему рано. Роберту страшно захотелось позвонить Риоджи и поделиться с ним идеей, которая давно приходила ему в голову, но как-то смутно, а сейчас он уже думал о протоколе эксперимента. Ладно, не стоит звонить. Вот завтра после операции он им все расскажет, всей команде, им же вместе работать. Звонить, звонить.... вот и вчера на ночь глядя Ребекке звонил. Какой он, однако, стал суетный старикашка. Роберт самоиронией пытался немного убавить, с невиданной силой разгорающийся в нем, творческий зуд, который, как он по опыту знал, не уляжется пока он не получит положительных результатов.

Дороти о чем-то ему живо рассказывала, называла имена, зачитывала списки, приглашала его в советчики. Она несколько раз отходила, приносила в гостиную какие-то вещи, чтобы ему показать, похвастаться, спросить о его мнении. В его ответах она практически не нуждалась, ей хватало его улыбки, чтобы считать, что муж, как всегда, во всем с ней согласен, и в очередной раз убедиться, что во всем, что не касается работы, он очень непрактичный. Милая непрактичность истинного ученого, они же такие и должны быть, немного не от мира сего. Чтобы Боб без нее делал! Он же, как ребенок.

А Роберт понимал, что Дороти конечно рассказывает ему о своей подготовке к семейному торжеству в субботу. При желании он мог бы наверное даже понять, о каком конкретно событии идет речь, но сосредоточиться на щебетании жены у него так и не получилось, он напряженно думал о "колыбели Клина" и все пропустил мимо ушей. Роберт продолжал улыбаться, и Дороти принимала его улыбку за знак полного согласия со всеми своими действиями.

Майкл

Майкл слишком резко, рывком перешел от крепкого сна к бодрствованию и теперь лежал в совершеннейшей растерянности. Как могло получиться, что его взгляды дали такой решительный крен. Одно ему было ясно: ни в коем случае нельзя допускать, чтобы информация о его активном участии в движении натуралов стала известна команде. Она могла просочиться только через Ребекку. И конечно просочилась. Роберт вчера разговаривал с ним, явно прекрасно себе представляя его образ мыслей. Раньше движение носило чисто теоретический характер, он считал себя одним из его идеологов, и даже гордился этим, но сейчас натуралы превращались в агрессивную толпу злобных молодчиков, от их лозунгов несло таким мракобесием и дешевым социализмом, что Майкл ужаснулся. Участвовать в избиении геронтов он был не готов, а сейчас дошло именно до этого. Клин прав: он достоин большего. Натуралы равны перед судьбой, но в остальном же они совершенно разные: красивые и уродливые, умные и глупые, добрые и злые, богатые и бедные. С этим никто ничего не может сделать. Вот он, например, не просто умный, он талантливый, и все, что у него есть – это потому, что он именно такой, то-есть престижная работа, деньги, новый байк, приличное жилье, уважение коллег – это то, что он сам заслужил, то-есть получил от общества "по таланту". При чем тут тот факт, что он натурал… пока натурал, но может он им не останется, может он решит вакцинироваться. Не может быть, а точно… вот только как?

Стать как Люк или как Роберт? Трудный вопрос, очень трудный. Люку он дико завидовал, а Робертом восхищался. Нет, не так… Люк – ювенал, но от тоже блестящ и достоин восхищения. Их троица геронтов, эти поразительные люди, прожили яркую, полную научных свершений жизнь… почему прожили? Они еще живут и не просто живут, а работают, у них еще многое впереди. Да, нет, уже не многое, слишком они старые. Скоро геронты команды умрут, а жаль. Майкл лежал в постели и прислушивался к своим мыслям. Хотелось все решить и начать готовиться… вот только к чему? С кем бы поговорить? Может родителям позвонить? Какая дурацкая мысль: начнут свои зажигательные речи про бога и его волю. Кто-то умрет молодым, кому-то суждена долгая жизнь… "пути господни неисповедимы" и прочая мура. Если бы у Майкла спросили, есть ли бог, он бы затруднился с ответом, это была слишком сложная проблема, в тысячу раз сложнее, чем представлял его наивный моралист-папаша. Во всяком случае бог позволил людям изобрести вакцинации и… все, позволил и устранился. Человек должен сам решать, что для него лучше. Ему 28 лет, пора решать. Если стать ювеналом, то он таким как сейчас и останется. Будет жить без седых волос, дряблых мышц, вставных зубов, трясущихся рук, угасания либидо, памяти, интеллекта. Вот представим себе, что он ювенал, сколько ему было бы суждено? Немало, еще лет сорок, если повезет. Вот именно… "если повезет", а если нет? Сорок лет пролетят, успеет ли он достаточно сделать в науке? Вот, если жить так долго как Роберт, тогда успеет, хотя считает ли сам Роберт, что он все успел? Надо было его вчера спросить, хотя это слишком личный вопрос. Старый лис ушел бы от ответа.

Конечно он бы вакцинировался в ювенала, если бы был уверен, что станет таким как Люк. Но все равно не получится: талантом они может и равны, а в остальном… нет. Люк красивый и очень уверенный в себе мужчина, а он – ни то, ни другое. С оценкой своей внешности Майклу никогда не удавалось определиться: иногда он казался себе вполне ничего, а иногда, в минуты особенно откровенного самокопания, он понимал, что слишком рыхлый, мясистый, тяжелый, но все равно производящий впечатление слабого оплывшего парня, в плохой физической форме. Мелкие невыразительные черты, толстые короткие пальцы, близорукие глаза… и бородка эта пошлая. Наверное какая-нибудь девушка все-таки согласится быть с ним, но вот именно "какая-нибудь", а у Люка девушки самые лучшие, стильные, холеные, настоящие красотки, хотя нет, не в красоте дело, дело в особом шике, великолепном блеске истинной победительности, то-есть женщины Люка всегда ему под стать. Люку никогда и в голову не приходило рассказывать Майклу о своей личной жизни, но он все равно часто ее себе представлял. Под стать Люку у них в команде была Наталья. Про Наталью ему тоже было интересно думать, не просто думать, а представлять ее рядом с собою. Была еще Ребекка… нет, куда ей до Натальи!

В гараже под домом Майкл заколебался, ехать на работу на старой разбитой Хонде или на новом байке? В итоге он выбрал Хонду. Сейчас ему хотелось думать, а на байке шлем так сжимал голову, а ветер настолько сильно свистел в ушах, что думать не получалось, мысли разбегались.

На работе Майкл принялся за изготовление новых матриц. Пользуясь относительным затишьем в лаборатории он стал работать над своей идеей, которая уже давно не давала ему покоя: сделать каркас из сахара. Напечатанный сладкий каркас затвердеет, будет держать форму, заданную принтером. Он добавит в пресс-форму, заполненное нужными клетками, желе. Неважно, что сейчас попробовать, самое что-нибудь простое, какую-нибудь кость… это просто лабораторный экземпляр… его не будут, естественно, применять… он посмотрит, как все выйдет… потом он смоет желеобразную основу, сахар растворится, а живые засеянные на матрицу клетки останутся целыми и невредимыми. Люк будет отвечать за "желе", а он – за печать. Три часа пролетели, а Майкл даже не заметил, что была уже середина дня. Он корпел над заполнением четырех картриджей огромного биопринтера плазмой, фибробластами, хлоридом кальция и кератиноцитами, мысленно называя все "чернилами". Надо еще было достичь максимального разрешения, это было совсем нелегко. Майкл все запустил, и был собой доволен, но что еще получится.... может и ничего, скорее всего ничего… надо настроиться на неудачу. Главное, никому пока про сахар не говорить. Матрица будет несколько дней созревать, а там посмотрим…

Старики сидели в лаборатории, остальные так сегодня и не появились. Ребекка была тут сейчас не нужна, Наталья и Алекс скорее всего работали в спецреанимации, а вот Люк… надо же, так и не пришел, занят своим ребенком. Конечно наглость с его стороны, но в том-то и дело, что Люк мог себе позволить не приходить на работу, ни у кого не спрашивая разрешения, а попробовал бы Майкл не прийти, что бы ему Стив сказал? Майкл поежился, представляя себе, какой бы он получил выговор и каким бы тоном Стив с ним говорил. И дело тут, возможно, даже не в возрасте, а в чем-то неуловимом, но существенном, чем-то, что Майкл как раз и хотел понять, но пока не мог: имя в научном мире, наглая самоуверенность, осознание своей уникальности, присвоение права диктовать остальным свою волю? Можно ли этому научиться или надо таким родиться?

Майкл вышел с работы в теплый ласковый вечер и остро почувствовал свое одиночество. Единственным человеком, кому он мог бы позвонить, была Ребекка, но ей звонить совсем не хотелось. В ресторан натуралов, где он обычно ужинал, Майкл не пошел, а завернул в какую-то маленькую забегаловку в полуподвале, где не было надписи, особо приглашающей ту или иную возрастную группу. Понятно, не самое модное и популярное место, тут ели случайные люди, которых голод застал вне дома. В зале оказалось неожиданно людно, грязновато и шумно. Со своим, только что вытертым несвежей тряпкой, подносом, в очереди к раздаточной, Майкл почувствовал себя студентом. На кампусе у них был как раз такой ресторан.

Очередь продвигалась довольно медленно, рядом с ним стояла очень молодая девушка, по виду школьница старших классов или студентка-первокурсница. Майкл не обращал на девушку особого внимания. Ему сильно захотелось есть и он жадно шарил глазами по полкам, где на тарелочках стояли закуски и десерты, хотелось всего сразу. Майкл положил на свой поднос два салата, булочку и кусок шоколадного торта, насчет горячего он пока не определился: тушеное мясо со сложным гарниром или все-таки рыбу с пюре? А может и то и другое? Многовато для ужина, но он сегодня заслужил. Девушка впереди брала рыбу… Майкл вяло наблюдал, как она поставила на свой поднос довольно неаппетитно выглядящую порцию, и понял, что белесая, разваренная рыба отвратительна. Что же ему брать в качестве второго горячего блюда… додумать эту мысль он не успел. Девушка впереди него вдруг начала оседать на пол. Очередь замерла, девушка лежала навзничь на грязном линолеуме и не шевелилась. Упала она довольно грузно и наверное ушиблась. Майкл наклонился и поднял на руки ее неожиданно легкое для него тело. Перед ним расступились, какой-то мужчина хотел ему помочь, но Майкл отрицательно покачал головой. Он усадил девушку на стул и увидел, что она пришла в себя. Слава богу, он боялся, что она сползет со стула, снова упадет, и все подумают, что он ее не удержал, потому что слабак. Выискался помочь и не смог. Да, нет, вроде сидит… хорошо.

К ним подошел менеджер: "Что с тобой? Ты в порядке?" Девушка кивнула и смущенно улыбнулась: "Да, да, не беспокойтесь. Со мной уже все нормально. Сама не знаю, что это на меня нашло". Люди отходили, потеряв к девчонке интерес. Майкл, забыв о своем подносе с едой, за которую он даже не успел заплатить, сидел, участливо наблюдая за тем, как девочка пытается очухаться, это похоже давалось ей нелегко. Перед назойливыми взглядами посторонних она делала вид, что с ней все прекрасно, но когда рядом остался один Майкл, она перестала скрывать, что он нехорошо.

– Ну, ты как? Получше? – голос Майкла звучал ободряюще.

– Я упала… ты меня на руках нес… спасибо.

– Не за что. Что с тобой? Что-то серьезное? Знаешь, что? Часто это с тобой?