Безымянный подросток с окраины города

Андрей с трудом подчинился и тут же увидел багровое лицо, изуродованное морщинами, в котором почти такого же цвета узкими прорезями на него смотрели наполненные кровью глаза. И именно в этот момент – когда сын со страхом посмотрел на пьяного, тяжело дышащего отца, – в голове проскочили чужие глаза – с узким разрезом, словно сощуренные, глаза ящера. Как же они были похожи…

– Я не понял, – отец впился глазами в Андрея совсем как измученный голодом хищник в свою жертву. – Ты оглох, боец? Я принёс тебе подарок, а ты молчишь! Тебе разве не нравится?

– Андрюш, не молчи, пожалуйста. Тебе же нравится, правда?

Голос мамы дрожал… как, впрочем, и всегда. И дрожь эта в её голосе скользнула под кожу и теперь будоражила мышцы по всему телу; Андрей чувствовал, как весь он, каждая его клеточка потихоньку воспламеняется, наполняется какой-то жгучей смесью, выжигающей всё на своём пути, пока глубоко в его душу заглядывали кровавые глаза. И тем не менее он улыбнулся – кто-то потянул за крючки уголки его губ вверх – и ответил:

– Нравится. Мне очень нравится, папа, я очень рад, спасибо. Просто я не расслышал. Я давно мечтал об уголовном кодексе.

Отец мгновенно расплылся в улыбке, жёлтый свет выхватил на нижней губе новые капли крови. Казалось, отец сочно кем-то пообедал. Съел заживо. Сырым. Упиваясь стонами, криками, пока зубы рвали плоть.

– Вот видишь! Я всегда знаю, кто о чём мечтает! На то я и отец семейства! Да? Мои хорошие! – Он положил уголовный кодекс на стол и потрепал жену и сына по головам словно щенков, хорошо выполняющих команду; выцветшие, редеющие волосы мамы покорно прогнулись под мужской ладонью, короткие чёрные волосы Андрея, больше похожие на стальные прутья, торчащие из кожи, пытались порезать руку отца.

– Иди отнеси кодекс в свою комнату, положи на полку и возвращайся к нам. Будем отмечать твой день рождения!

Андрей взял жёлтую книгу в чуть трясущиеся ладони и пошёл в свою комнату, шагая молча, ни о чём не думая. Положив кодекс на пустую полку (лишь книга Ремарка, подаренная ему Лизой, стояла там в гордом одиночестве), пробыл минуту в тишине, тупо глядя перед собой. В глазах его что-то мелькало, что-то невидимое, потом Андрей тихо, неслышно для всего мира прошептал имя своего друга и ещё тише вылил из себя поток слов. Слов, что не дойдут до адресата.

– Они решили забыть тебя, amigo. Тебя и твоих родителей. Я узнал: им заплатили, они взяли деньги, и дело закрыли. Всем плевать на тебя. И начальнику управления МВД по Василеостровскому району тоже плевать на тебя. Всем. Всем насрать, кроме меня.

Он провёл пальцем по жёлтому корешку, контуры которого начали вдруг расплываться. Андрей сразу же вытер глаза, собрался (вдох – выдох, дружище) и направился к кухне. Всё-таки, именно у него сегодня праздник.

Отец смыл с губ и подбородка кровь – скорее всего, заметил сам, потому что мама не осмелилась бы об этом сказать. Сейчас оба они сидели за столом: он – с красным лицом, весь сияющий, будто день рождения у него, она – еле улыбающаяся, с усталостью и страхом в глазах. А между ними торт. Настоящий. Настоящий торт. В их доме. От удивления Андрей даже остановился и несколько секунд смотрел на него, смотрел на глазурь, какой никогда не было в доме, – просто раскрыв рот и не веря, что здесь, под этим жёлтым светом, на этих подсолнухах, навидавшихся ужаса, стоит торт. Причём такой большой, что даже они с Колей с трудом бы его осилили.

– Чего встал? – Глаза отца весело блеснули. – Да, это торт! Присаживайся, воин! Сейчас будем отмечать.

Почему-то страх сегодня был очень осязаем. Не еле заметным, не рождающимся внутри, не таким как обычно, нет, сегодня он – другой, Андрей впервые столкнулся с ним. Страх, шепчущий тебе, что вот-вот произойдёт нечто важное, грандиозное, полыхнёт огонь, подожжёт мосты, и всю оставшуюся жизнь придётся шагать в отсвете этого пламени, о котором тебя предупреждал странный, такой незнакомый страх. Андрей ощущал его на дёснах, когда садился за стол, чувствовал его щекотку в горле, где с каждой секундой становилось всё меньше места, где трахея сжималась до тоненькой трубочки, не мог игнорировать детали, детали, детали окружающего мира, которые агрессивно впивались в глаза под дуновением страха. Когда отец начал резать торт, Андрей отчётливо видел каждую линию на его ладонях – слишком отчётливо, чтобы не сойти с ума.

Разве должен так чувствовать себя сын рядом с отцом?

Следующие пятнадцать минут все трое провели в тишине, разбавляемой стуком столовых приборов о посуду и редкими комментариями отца, ели торт. Хоть кусок в горло не лез, Андрей старался тщательно пережёвывать шоколад, глазурь, сладкую начинку, всеми силами пытаясь запомнить вкус торта. За всю жизнь он ел их всего три раза: в далёком-далёком детстве, когда чья-то мама принесла в детский сад испечённый ею торт, остальные два раза – в Кадетском Корпусе, на первых курсах. И вот, впервые за последние четыре год пробуя подобный деликатес, Андрей, несмотря на отсутствие аппетита, на полное нежелание есть, насильно запихивал в себя торт, потому что прекрасно понимал, что больше восемнадцать лет ему не исполнится – такой шанс выпадает лишь раз в жизни.

– Ну, настало время для тоста. – Отец взял бутылку коньяка, налил себе половину рюмки и, взглянув на сына, поставил на стол ещё одну рюмку. – Тебе уже можно. – Оранжевая жидкость вгрызлась в стекло, ударилась об дно, поднялась к краям. Отец закрыл бутылку, вернул на место, схватил свою рюмку и поднялся. – Я, дорогой мой сын, хочу сказать тебе одну вещь… – Он уже еле говорил, сильно надрался ещё перед домом, сейчас лишь добивал себя. Казалось, вот-вот сейчас упадёт, но нет, он держался, хоть и пошатываясь, а каждое следующее слово произносил громче, громче, громче! – Я всегда любил и тебя, и маму, но вы, наверное, думаете, что это не так, потому что… А, потому что я не умею показывать свою любовь! И вот! – Кулак с силой опустился на стол. – Я сейчас хочу доказать вам свою любовь! Я прочитаю стих! Стих! Стих, который я сам написал ради вас! Послушайте!

Он залпом выпил половину рюмки, зажмурился, занюхав воздухом, простонал. Кровавые глаза открылись. Жена и сын внимательно наблюдали за ними.

– Я отец семейства и таковым являюсь по сей день. И заботиться о семье мне совсем не лень! Я буду… буду покрывать поцелуями ваши головы, мои любимые! Вы дорогие! Вы… – Он замолчал, тупо уставившись перед собой. Посмотрев на выражение его лица, Андрей начал густо краснеть – ну не мог он быть его сыном! Красная, бычья морда, какое-то слово пыталось сорваться с обветренных губ, но отец забыл его, отбитые алкоголем мозги уже ничего не могли запомнить. Андрей сгорал со стыда и, чтобы отец этого не заметил, уставился на подсолнухи. Пусть он прочтёт этот проклятый стих, и всё закончится.

Но кровавые глаза продолжали рыскать по воздуху в поисках помощи. Наконец отец сообразил и достал из брюк сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и только тогда заговорил вновь:

– Вы неделимые! Вы – моя плоть, моя кровь, нас с вами объединяет любовь! Моя жена счастливее всех жён на свете, она умнее всех даже в университете! Мой сын – боец, он – моя гордость! Я смог передать ему свою твёрдость! Смог же, да? – Отец взглянул на сына, и тот послушно закивал, сияя придурковатой улыбкой. – Я воспитываю вас, чтобы вы стали, семья, такими же сильными как я! Я вас оберегаю, я вас защищаю, я лучших людей во всём мире не знаю! Вот это красиво получилось, да? – Он взглянул на маму, и та послушно закивала, сияя придурковатой улыбкой. – Вы – поддержка моя, ради вас я живу! Ради вас я кого угодно убью! Я вас поздравляю с днём рождения сына! И тут… – Он хрипло загоготал, ткнув пальцем в листок бумаги. – Тут шутка. С днём святого Валентина!

Отца так сразило собственное остроумие, что он заржал как лошадь – да так, что Андрей испугался, как бы он не грохнулся на пол от такой тряски. И мать, и сын засмеялись в ответ. Сквозь зубы протискивался страх, пока с губ срывался фальшивый смех, и чем дольше Андрей выплёвывал из себя этот смех, тем страшнее ему становилось. После смерти Коли страх вообще его не отпускал.

А сегодня присосался как пиявка.

Отец, польщённый оценкой своего таланта, ласково посмотрел на семью, и на какой-то миг Андрею показалось, что он видит перед собой того мужчину, в которого когда-то влюбилась мама – ласкового, доброго, с таким понимающим взглядом, сильными руками, грубым голосом, который словно обещал защиту. Но потом отец хрюкнул, и всё вернулось на свои места. Он налил себе рюмку и, заметив, что сын так ничего и не выпил, выпалил:

– А ты чё не пьёшь, солдат! Ну-ка давай, выпей с отцом!

Через несколько секунд они чокнулись, и Андрей влил в себя коньяк – один глоток, всё разом. Опустил рюмку на стол. Мгновенно почувствовал, как выпитая жидкость огненным языком прошлась по организму… и задела что-то ещё. Что-то красное. Пульсирующее. Нечто такое, что пряталось под тканью мышц, собираясь выглянуть наружу, да только страх втаптывал обратно. Но алкоголь тронул это нечто. И Андрей почувствовал, как оно начало возгораться.

Следующие двадцать минут продолжалось празднование, под ядовитым жёлтым светом изредка мигающей лампочки ужинала семья Бедровых: самая лучшая женщина в мире, самый лучший сын в мире и самый лучший мужчина, поэт, отец, начальник управления МВД России по Василеостровскому району в мире. Он всё разговаривал, рассказывал о своей службе и без конца хвастался тем, с каким успехом он справляется с должностными обязанностями; Андрей всё это время наливал себе коньяк и выпивал – сначала робко, затем смелее. Отец был не против, даже поощрял это, чокаясь с сыном рюмками, и с каждой опрокинутой в Андрее всё больше разгоралось неведомое нечто. Казалось, он поит какого-то зверя, и чем больше он пил алкоголя, тем яростнее зверь требовал ещё. Страх, до этого так отчаянно бивший в колокола, никуда не делся, но заметно побледнел, его словно утапливали в нарастающем море коньяка. Андрей хмелел. Хмелел и ощущал, как что-то медленно поднимается из глубин груди к сердцу уже не в силах прятаться. Измучивший вопрос. Непонимание. Слепая ярость. Ярость? Ненависть. Злость. Скорее обида. В которой тонут остальные эмоции. Отец тем временем продолжал рассказывать о своей работе и сейчас перешёл к тому моменту, где его сотрудники доложили о поимке двух преступников, которых никак не могли найти три года – благо, начальник управления МВД России по Василеостровскому району предложил им гениальный план.

– Они так были мне благодарны, Анют, не представляешь! Вот что значит грамотный начальник! Голова! Со мной не пропадёшь!

Андрей скользил взглядом по стеблям подсолнухов, и так же в нём скользил гнев от услышанного. Всё бы ничего, если б отец не хвастался своими рабочими подвигами, где у него оклад раз в пять больше маминого, здесь, в маленькой квартире, на крохотной кухне, где всегда нужно ходить боком, чтобы никого не задеть. Отец… Куда он тратит все деньги? Почему он не может хоть чуточку потратиться на жилище жены и сына, а не на кружку пива и грёбанный уголовный кодекс?! Почему?!

Андрей чувствовал, как что-то из него медленно лезет наружу, раздвигая рёбра, сгрызая плоть, разрывая кожу. Нечто доселе незнакомое. Чуждое. Но при этом родное. Ещё одна выпитая рюмка ворвалась маслом в огонь голодного монстра, и вот тогда – в тот момент, когда всё внутри воспылало – Андрей понял, откуда растёт гнев – из незаданного, очень важного вопроса. Вопроса, что заставлял ладони трястись, а зубы – сжиматься до боли.

Андрей поднял голову и, перебив отца, спросил:

– Почему ты не стал расследовать убийство Коли?

Повисла тишина. Мама широко раскрытыми глазами взглянула на сына, вилка с грохотом выпала из её руки на тарелку. Жёлтый свет стал плотнее. Будто хотел задушить Андрея. Но тем не менее он повторил свой вопрос – на этот раз громче:

– Почему ты не стал расследовать убийство Коли?

И вцепился в глаза отца.

Они – кровавые, до жути красные – вцепились в него.

На улицу каркнула ворона, но в маленькой кухне богом забытой хрущёвки этого никто не заметил – все слушали тишину в ожидании того, что должно вот-вот произойти. И хоть Андрея вновь захлестнул страх, он не позволил себе опустить взгляд.

– Что ты спросил? – сказал отец. Он нахмурился, будто столкнулся с чем-то удивительным, чем-то таким, что раньше было просто невозможно. – Я не расслышал. О чём ты меня спросил, сынок?

Андрей набрал в грудь побольше воздуха и чётко проговорил:

– Я знаю, что ты отдал приказ о закрытии дела об убийстве моего друга. Вы повесили его на недавно задержанного преступника, который согласился взять вину на себя за деньги, потому что вам это, походу, выгодно. Ещё вы заплатили родителям Коли… и они взяли деньги. – Губы Андрея сжались. Ладони под столом сжались в кулаки. – Вы не будете искать тех, кто его убил. Вы отпустили их, решили не предавать случаю огласку. Почему? Почему вы, – он наклонился, стал ближе к кровавым глазам, – отпускаете убийц и закрываете дело? Почему ты отдал приказ о закрытии дела? Поч…

Андрей осёкся, вовремя остановив себя. Он чуть не повысил тон, почти перешёл на крик – Господи, это было бы самоубийством! Но разве он уже не пересёк границу? Пересёк – об этом говорил взгляд отца, устремлённый на него, говорили слёзы, стоящие в глазах и размывающие мир, говорил адреналин, бурлящий в крови. Да, он пересёк границу, и наверняка отец устроит ему хорошую порку, так следовало теперь думать о том, как далеко заходишь, раз поджог за собой мосты? Если конец неизбежен, беги без оглядки! И сделай как можно больше пока бежишь!

– Вы – трусы, – выпалил Андрей. – Вы испугались взяться за дело, потому что чем-то оно вам мешало, и поэтому повесили убийство на другого человека. Почему? Почему вы… – Он вытер глаза, запретив себе подаваться плачу. – Почему вы так плюнули на жизнь Коли? Вы же полиция…

Я не могу, не могу!

Смелости не хватило. Андрей опустил глаза, уставился на подсолнухи, чувствуя, как кровь приливает к лицу – как оно горит, как всё горит! – и уже жалея о том, что открыл рот. Чёрт, надо было молчать! Если не готов идти до конца, зачем начинать?! Твою мать, Бедров, что ты творишь?! Чего ты этим хотел добиться?!

Это не я, это коньяк.

Да нет, это был он. Коньяк лишь усилил и без того бушующее пламя.

Кухня захлебнулась в тишине, был слышен лишь гул недавно починенного холодильника. Андрей закрыл глаза, стараясь ни о чём – вообще ни о чём! – не думать. Через какое-то время раздался скрежет стула по полу – отец встал из-за стола. Вот сейчас начнётся.

Не отступай. Ссы в трусы, но не отступай.

Он открыл глаза.

Отец молча направился к раковине, шатаясь, добрался до неё. Две пары глаз не отрывались от него. Он открыл кран – холодная вода забилась струёй, – нагнулся, умылся, закрыл кран. Всё это он проделал в тишине. И только когда взял полотенце, всё ещё стоя спиной к столу, спросил: