Безымянный подросток с окраины города

– Я могу принести вам зелёный чай, он поможет успокоиться.

– Не надо, спасибо, просто… у меня бывает такое, когда я вспоминаю тот день, даже успокоительные не помогают.

– Мы можем прерваться, если хотите.

– Нет, нет, я… мне легче рассказать всё сразу. Только… Господин следователь, можно вас попросить обнять меня? Я понимаю, это нарушает ваш устав, ваши правила и…

– Вот так?

– Да, с… спасибо. Простите, если заставляю вас чувствовать себя неловко.

– Всё в порядке. Постарайтесь продолжить рассказ, в деталях. Грабитель сунул пистолет Павлу Викторовичу в рот, расцарапал им гортань, потребовал выполнения приказов и…

… вытащил из пасти охранника «глок», отойдя на два шага назад. Теперь глаза не улыбались, не усмехались, в зрачках зиял страх, нет, он вырвался из груди при каждом выдохе, грабитель чувствовал его, наполняя чужим страхом лёгкие, пытаясь утопить в нём свой, а когда увидел начавшуюся у охранника дрожь, его собственная стала утихать. Стоило лишь слегка надавить. Насилие… Насилие… Борясь с насилием, непременно сам станешь применять насилие.

И тогда уже не сможешь остановиться.

– Руки вверх, дед. А вы не опускайте! Выше! Выше! Не вздумайте вызвать полицию!

Не дольше десяти минут, не дольше десяти минут!

Грабитель обвёл взглядом всех сотрудниц и клиентов, не осмелившихся даже помыслить о неподчинении, каждый выполнял команды как дрессированный пёсик. Хорошо. Убедившись, что охранник тоже поднял руки (уже не так смешно, дедуля?), грабитель, держа в прицеле лицо чьего-то деда, отца, мужа (свет ламп бликом отразился от обручального кольца), стянул с себя ранец, ещё раз взглянул на охранника и только после этого посмотрел на сотрудниц.

– Он… вместо лица у него было просто чёрное стекло, глаз я не видела, но когда он посмотрел на меня… знаете, у меня сразу… я прямо ощутила, как на меня смотрит какое-то чудовище. Вы, наверное, подумаете, что я сумасшедшая, но я готова поклясться, что это не человек. Не знаю что, но точно не человек. Вы его просто не видели. Если б он взглянул на вас, ваша жизнь тут же превратилась бы в кошмар, потому что… потому что он заглядывает прямо в душу. Я каждый день вижу этот шлем, этот силуэт, как он ко мне идёт, я боюсь, не представляете, как боюсь, он идёт, идёт, шагает, смотрит прямо на меня и говорит…

– Вот ты. Встань и подойди сюда. С поднятыми руками.

В чёрном стекле мотоциклетного шлема, что поворачивался вместе с поворотом шеи неизвестного миру существа, сотканного из ночной мглы, тяжёлых петербургских туч и ненависти, отражалось перекошенное от ужаса лицо молодой девушки. Глаза – широко распахнуты, рот – открыт в немом крике, ноздри – в постоянном движении от снующего туда-сюда горячего воздуха, грудь – очаг пламени страха, который пылает не только там, но и в зрачках, радужках, дрожащих ладонях, судорожных вдохах и выдохах, подёргивающихся мышцах лица, что прикрывают яркие рыжие волосы. Красивые волосы… И в обрамлении этих созданных словно из огня волос блестящие глаза казались ещё больше, ещё… красивее.

– Он очень долго смотрел на меня. Пистолет был направлен на Павла Викторовича, но смотрел он на меня, и… я не знаю, как это объяснить… я не видела его глаз, но я СМОТРЕЛА в них, ВГЛЯДЫВАЛАСЬ.

– И что вы увидели в этих глазах?

– Что-то нечеловеческое. Звериное. Люди н могут ТАК смотреть.

Девушка с рыжими волосами встала со стула и, окружённая неровным стуком собственных каблуков, на негнущихся ногах начала обходить рабочие места операционистов. Всё это время она боялась отвести глаза от грабителя – казалось, она верит, что, если чуть повернёт голову, в неё мигом выстрелят, путь пистолет и был направлен на охранника. Глаза-то вцепились в неё. Глаза за чёрным стеклом… Они были страшнее любого оружия.

– Подойди ко мне. Как тебя зовут?

– М-маша.

– Маша, – грабитель кивнул, словно с чем-то соглашаясь. – Я не причиню тебе боли, не заставлю тебя чувствовать себя плохо. Я могу разозлиться, но я постараюсь контролировать себя, и ты мне в этом поможешь. Знаешь как? – Маша отрицательно покачала головой – так старательно, что рыжие волосы взметнулись вверх. Юноша проверил охранника (сидит с поднятыми руками) и вновь обратился к девушке. – Ты берёшь ключ от банкомата, берёшь этот ранец, открываешь хранилище банкоматов и засовываешь деньги в рюкзак до тех пор, пока купюры не начнут вываливаться наружу. Потом отдаёшь деньги мне. Поняла? Делать всё будешь под дулом пистолета, чтобы твои коллеги догадывались, к чему может привести их попытка вызвать полицию. Просто выполняй мои команды, Маша. И всё будет хорошо.

– После этих слов вы начали сопротивляться?

– Я бы не назвала это сопротивлением… я не могла сопротивляться, потому что было очень страшно, я вся дрожала…

– И тем не менее…

– Тем не менее, я попыталась кое-что предпринять. Не знаю, как мне пришло это в голову, как я вообще на это ОСМЕЛИЛАСЬ! Но я пыталась. Я пыталась его задержать.

В глазах девушки с рыжими волосами что-то начало меняться. В них так же клубился страх, как и в каждом, кому не посчастливилось этим вечером оказаться в местном отделении банка, но теперь во мгле зрачков промелькнуло нечто иное. Мотоциклист это заметил – проблеск нового отразился от чёрного стекла. Страх никуда не исчез, но сейчас он не один, вперемешку с чем-то ещё.

– Я не помню, как приняла решение, само собой как-то. Ну, он же мужчина. Вот я и подумала, что с ним это сработает.

Маша приблизилась. Аккуратно, как к дикому зверю, которого желает укротить. Её дыхание встречалось с равнодушным ко всему лицом, не имеющим ни носа, ни губ, а лишь плоскую отражающую поверхность, показывающую напуганную, пытающуюся справиться с дрожью девушку. Она ещё сократила расстояние – до нескольких сантиметров. И когда тихо заговорила – так, чтобы её мог слышать лишь адресат, – её голос эхом отразился в мотоциклетном шлеме.

– Я всё сделаю, всё, обещаю. Только не убивай меня, пожалуйста. Хочешь, я сделаю тебе приятно? Так, как ты пожелаешь…

Женская ладонь легла на промежность мотоциклиста, легла нежно, словно первый снег покрывалом упал на плоскогорье. Но стоило хватке стать крепче, как в движение пришли тектонические плиты. Тоненькие пальцы обхватили то, что мигом начало пульсировать в такт быстро стучащему сердцу.

– Не трогай никого, пожалуйста, я выполню всё, что только скажешь. Помогу тебе. Ты выглядишь очень взволнованным, тебе нужен отдых.

Все молча смотрели, с каким трудом поднимаются и опускаются плечи грабителя, слышали, с каким трудом он втягивает в себя воздух, видели, как в сантиметрах друг от друга плавали шлем и лицо девушки, обрамлённое рыжими волосами. Их обладательница усилила напор, чувствуя давление – колоссальное давление – с противоположной стороны. Всё-таки грабитель был мужчиной. И хоть обстоятельства заставили его пойти на ограбление банка, сексуальная энергия никуда не делась. Маша чувствовала её в своей ладони, места в которой становилось всё меньше.

– Он боролся. Боролся со своим мужским началом, я ещё ни разу в жизни не видела мужчину, НАСТОЛЬКО взведённого. Мне… мне было очень страшно, я боялась, что он сейчас… ну…

– Сделает вам больно?

– Да. Какой-то дикий страх. Необъяснимый. Я просто на него смотрела, а сама дрожала от ужаса и всеми силами старалась скрыть дрожь. Никого так не боялась. Господин следователь… обнимите меня покрепче.

Зелёные глаза вглядывались в другие – те, что были огорожены стеклом. Они спрятались от мира, так что никто не мог увидеть зарождающуюся в них бурю, страх, настоящий страх, переходящий в ужас, страх прошлого и призраков прошлого, страх, страх, страх в сердцевине шторма, расширяющего сосуды, кидающего кровь по всему организму, телу, впрыскивая в неё адреналин и страх, да, страх, клубящийся в широких зрачках за чёрным стеклом, которые никто не мог увидеть, но ОНА видела, потому что она смотрит мне прямо в душу, она видит меня, она знает, чего я хочу, а я хочу, да, хочу её, хочу бросить это всё. Нахрен ограбление и Лизу! Она видит меня настоящего. И её рука, Господи, её рука… Боже, она права, мне нужен отдых, путь она подарит мне этот отдых.

Женская ладонь начала медленно сжиматься в кулак, поплыв в сладком, еле заметном движении вверх-вниз.

– Ты устал. Забери деньги, только не убивай никого, я за это отблагодарю тебя, обещаю. – Девушка уже видела отражение в собственных глазах – так близко находилась к шлему. Заведя свободную руку за спину, она показала сотрудникам один простой жест – нажмите на кнопку. И не зная, поняли её или нет, продолжала подавать сигналы, а сама тем временем укрощала, подчиняла себе тень смерти, в которой внезапно обнаружилась слабость – обычное влечение.

– Я могу и здесь, но, думаю, лучше тебе присесть. Как считаешь? Где тебе будет комфортнее?

– И вот тогда… Вот тогда начался кошмар.

Грабитель мигом схватил сотрудницу, назвавшую себя Машей, за горло, вцепился подобно голодному зверю – да с такой силой, что чуть не пробил гортань. Ладонь мгновенно сжалась, перекрыла дыхательные пути, ещё чуть-чуть – и шея хрустнет как тонкий тростник. Рука сразу отлипла от промежности, взметнулась вверх, к руке, обтянутой во всё чёрное, но уже было поздно. Под курткой напряглись мышцы – полыхнули огнём! – и, как только грабитель рванул вперёд, оторвал от земли сотрудницу и понёс перед собой. Как тряпичную куклу. Как тупую секс-куклу, которую надо избить!

Он кинул её на стол (на тот стол, за которым я работала), услышав громкий стук, ещё крепче сжал тонкое горло, навалился на него всем весом, чувствуя и игнорируя то, что оно вот-вот под ним сломается. Да и пусть ломается! Он переломает ей все кости, порвёт все сухожилия, потому что она посмела – посмела! – надавить на его слабость. Увидела её! И почти подчинила себе. Женщины… всегда остаются женщинами.

Грабитель ткнул стволом «глока» сотруднице в солнечное сплетение и, продолжая душить её, вжимая в стол, который вот-вот прогнётся и треснет, заговорил. Слова пропитались яростью, на какую был способен только дикий, раненый другими хищник.

– Убери свои руки подальше от меня, сука! Ты уже однажды сломала меня, больше я этого не позволю. У меня есть любимая женщина, поняла? С ней никто не сравнится! Не пытайся задержать меня, я понимаю, твои подружки уже наверняка вызвали копов, да? Советую им подождать на улице, потому что иначе я выбью из тебя всё дерьмо, выверну челюсть, сломаю нос, ноги, руки, и до конца своей жизни ты, сука, будешь ползать по земле, вспоминая, как слишком много пиздела, когда надо было молчать. Я превращу твою жизнь в ад, поняла?! Если хочешь остаться невредимой, Клеопатра, прикажи своим шлюшьим рукам оставаться на месте. Тогда с ними всё будет в порядке.

– Ещё крепче.

– Хорошо.

Грабитель отпустил Машу и, отойдя, позволил ей откашляться. Он прекрасно понимал, что теряет время, но отчего-то всё равно позволял одной из сотрудниц ползать по кафелю на четвереньках и выплёвывать лёгкие, пока, наконец, она не поднялась на ноги. Грабитель подошёл к ней, схватил за руку, где на следующий день нальётся синяк от такой железной хватки, и сопроводил до банкоматов. Ещё раз проинструктировал, отдал рюкзак и, наставив ствол пистолета прямо на рыжую макушку, стал следить за тем, как еле сдерживающая всхлипы Маша, которая уже не выглядела соблазнительницей, дрожащими руками вытаскивает из банкомата купюры и засовывает их в рюкзак. Кровь начала отливать от члена и постепенно возвращаться в мозг. Надо думать. Думать, думать, мать твою, а не подчиняться инстинктам! Ты почти проиграл!

В Петербурге наступило пять минут пятого, всего триста секунд прошло с того момента, как в отделение банка ворвался невиданный зверь, не знающий ни жалости к дрожащим женским губам, ни понимания к трясущимся, сморщенным ладоням старика. Высокий юноша стоял под светом и тихим жужжанием ламп, пока рядом с ним, протирая коленями кафель, с него собирала деньги напуганная до смерти сотрудница; купюры постоянно выпадали из её рук, она то и дело извинялась, проглатывая всхлипы, уже не скрывая плач. Когда Маша в очередной раз, вытаскивая деньги из хранилища, рассыпала их по полу, юноша нагнулся, что схватить её за волосы (и как следует приложить головой об стену, чтоб всё кругом залило кровью!), но тут она повернулась, и… в чёрном стекле отразилось то, что нередко будет всплывать пред глазами за этим самым стеклом.

Лицо Маши было изуродовано страхом, плачем, сотрясающим вообще всё тело, но в настоящий ужас привело другое. Сопля. Из её носа свисала сопля. По щекам текли слёзы, глаза налились кровью, влагой, а с носа, подёргиваемая при всхлипах, свисала сопля. Девушка, что была довольно симпатична и вполне могла свести с ума мужчину одной своей улыбкой, сейчас походила на жалкого урода, выброшенную на обочину куклу, над которой кто-то сильно издевался. И эта сопля… Почему-то именно она внушала ужас. Её словно не должно быть на этом лице, под этими глазами, но вот Маша стоит на коленях, рыдает, пытается втянуть внутрь себя соплю, но она лишь прилипает к губе и подбородку; отчего всё становится ещё ужаснее.