Безымянный подросток с окраины города

Посмотри на эту рюмку, которую держишь. Посмотри внимательно, прям впейся взглядом и не отпускай. Видишь? Вот что отделяет тебя от отца – одна рюмка виски. Пока ты ещё Андрей Бедров, пока ты ещё веришь, что никогда не ударишь Лизу, но вы пьешь и… назад дороги уже не будет. Ты станешь Олегом Бедровым, начальником управления МВД России по Василеостровскому району, полковником полиции, Андрей Бедров захлебнётся в виски и сдохнет. Вот что, amigo. Ты сейчас на перепутье. Опрокинешь рюмку – считай, перечеркнёшь всю нашу дружбу, харкнёшь мне в лицо и просто втопчешь меня в землю, забыв обо мне точно так же, как забыл твой отец. Опрокинешь рюмку – признаешься, что ты такой же, что насрать тебе на собственную мать, насрать на Лизу, не любишь ты её, лишь тешишь себя мыслями о любви, так что если в тебе осталась хоть частичка смелости, но ты решаешься выпить… порви с Лизой, не ломай ей жизнь. Опрокинешь рюмку – превратишь эту девочку, полную нежности, света, добра (сияющую изнутри), в свою маму – такую же уродливую, некрасивую. И самое главное, Эндрю. Слушай. Если ты опрокинешь эту рюмку, значит, признаешься, что ты – слабак, что ты ничем не отличаешься от людей в этом баре, что твоё место тут, среди них – ты сдашься, compadre. Выпьешь и уже не сможешь покинуть это общество, останешься среди тупых баранов и шлюх. Мать не спасёшь, а мечты Лизы стать писательницей, изменить мир своими книгами утонут в том море алкоголя, что ты будешь в себя вливать. Посмотри на эту рюмку, Андрей. И прими решение. Именно от этой рюмки зависит вся твоя дальнейшая жизнь. Будешь ты бороться или сдашься? Потушишь ты голубые глаза или, наоборот, добавишь в них огня? Станешь ли ты тем самым мужчиной, что прервёт череду насилия, или дашь волю своей жестокости? Решай. Здесь только ты и рюмка. Больше никого.

Петербург медленно натягивал на себя ночное небо, усеянное звёздами, в то время как на отшибе города, в убогом кабаке, в окружении весёлого гогота, смеха, шума людей, старающихся выглядеть счастливыми, сидя рядом с людьми, что прокурили и выпили свои надежды, закусив отчаянием, пошатываясь от выпитого алкоголя, коротко подстриженный темноволосый юноша налившимися кровью глазами смотрел на рюмку налитого виски, плечо его сжимала невидимая остальным рука, но он её чувствовал, ощущал, слышал рядом дыхание своего мёртвого друга, а в голове его проносилась жизнь. Жизнь его собственная и жизни других. И чем дольше он думал, тем отчётливее видел, в какой запутанный клубок они переплетаются.

– Ладно. Я не буду. Я должен бороться, – Андрей отодвинул от себя рюмку, кое-как встал, чуть не упал, но его вовремя подхватил Коля. Поставил на ноги. Слегка встряхнул. – Я не стану своим отцом, я – другой. И я докажу это. Мама снова станет счастливой, а Лиза изменит мир. Только нужны деньги. Грёбанные деньги.

Ночь Андрей провёл на крыше одного из жилых домов Петербурга, дрожа от холодного ветра, а утром, когда он проснулся со слегка раскалывающейся головой, его отрезвила такая идея, что уже к полудню ему еле удавалось сдерживать свою решимость. Потому что действовать стоило аккуратно. Без лишней спешки.

***

20 декабря, одиннадцать дней до Нового года.

Крупными, словно бы воздушными хлопьями в Петербурге шёл снег, укрывая крыши домов мягким белым пледом, заботливо натягивая его перед будущими морозами. Казалось, сам воздух был пропитан чем-то новогодним, может, даже волшебным, улыбки прохожих лишь подтверждали это, освещая серое питерское небо. Не улыбался только юноша, одетый во всё чёрное, с рюкзаком на спине, засунувший руки в карманы куртки и куда-то направляющийся. Лицо он не прикрыл, любой мог увидеть его, но все были заняты собственными мыслями, предстоящим праздником, да никто и не знал, куда и с какой целью направляется чёрный силуэт, так ярко выделяющийся на фоне белого снега. Он шёл быстро, мышцы на ногах работали без перерыва, иногда юноша плечом задевал прохожих, но никогда не оборачивался. У него было дело. И для его свершения оставалось всё меньше и меньше времени.

Невский проспект… поразителен. Его красота способна очаровать невлюблённого и усилить чувства влюблённого, проникнуть в самое сердце, оставив там след пейзажа ночной улицы, усыпанной сотнями огней и каким-то тайным волшебством. Но юношу, бредущего сейчас вдоль Невского проспекта, не столько поражала его красота, сколько контраст – такой резкий, что даже не верилось, может ли такое быть в современном городе-миллионнике. Тут и там сияли вывесками магазины, товары в которых стоили нескольких зарплат большинства прохожих, смотрящих на витрины в те редкие минуты, когда можно было не думать о работе и просто прогуляться по городу. Эти магазины облепляли Невский проспект и примыкающие к нему улицы, зазывая тех, кто мог себе позволить за раз списать с банковской карточки несколько десятков, если не сотню, рублей. Юноша видел перед собой, в сером свете петербургского дня, женщин в дорогих шубах, сопровождаемых своими мужчина в не менее дорогих костюмах, и видел, пакеты каких фирм они несут в руках. Но стоило свернуть, нырнуть в одну из арок и отречься от главной улицы, как тебя тут же встречали чёрные трещины в жёлтых стенах, кирпичи, видимые благодаря обвалу фасадной штукатурки, окна с деревянной рамой, из которых во двор глядят избитые жизнью, тусклые лица жителей, и странная, гнетущая атмосфера, что будто исходит из узких уличных коридоров и железных ворот, отгораживающих мир, полный блеска и кредитных карт, от мира, где в коммунальных квартирах подыхают мечты, надежды на будущее. Юноша до сих пор поражался такому резкому контрасту, который, казалось, никто кроме него не замечал. Идя по самому Невскому проспекту, можно было встретить яркую блондинку с аппетитными губами, сияющими алой помадой, стучащую каблуками за десятки тысяч рублей, а свернув в проулок и пройдя меньше ста метров – наткнуться на ворчащего, одетого в лохмотья старика, очищающего своё «ведро» от снега и сплёвывающего жевательный табак в снег. Достаток и бедность перемешивались в пейзаже Невского проспекта, прослойка классов иногда вгрызалась в глаза своей чёткостью, а иногда размывалась настолько, что невозможно было понять – на дне ты или наверху. Рядом с подростками, карманы чьих родителей рвались от денег, шли многодетные мамы, пытающиеся сами вылезти из нищеты и захватить с собой детей. Юноша видел перед собой людей богатых и бедных, с достатком и без, но как бы они не различались, всех их объединяло одно – страх. Каждый из них чего-то боялся. И хоть аромат страха чуть разбавился новогодним настроением, всё же он витал в городе. Бедные люди чувствовали его острее.

Через полчаса юноша дошёл до нужного места, свернул в переулок и вскоре оказался в узком коридоре из кирпичных стен, где тишину разбавляла изредка лающая собака одного из жителей домов. Железные ворота остались позади, машин здесь нет – лишь одиноко стоящий силуэт мужчины посреди узкого коридора. Силуэт повернул голову, увидел юношу, напрягся, но тут же расслабился, когда юноша поднял руку и слегка кивнул. Сжал ладонь в кулак, оттопырил мизинец и большой палец, помахал. Силуэт сделал то же самое.

Прежде чем подойти, юноша натянул на руки чёрные кожаные перчатки и мигом заметил, как силуэт вновь напрягся.

– Ты сказал, мы без масок. Почему надел?

– Не твоё собачье дело.

Юноша видел перед собой даже не мужчину, а такого же паренька как и он, одетого почти похоже – один чёрный цвет, – за исключением тёмной балаклавы, скрывающей всё лицо и открывающей вид только на глаза. Юноша видел смуглую кожу вокруг них – судя по всему, парень с юга, непонятно как оказался в снежном Питере. И в глазах этих зиял страх. Видимо, попался такой же новичок.

– Как зовут? – спросил юноша и тут же понял, какой глупый задал вопрос.

– Давай без имён. Ты один?

– Я же говорил, что приду один. Покажи его. Я хочу посмотреть.

Глаза в обрамлении смуглой кожи недоверчиво вглядывались в глаза юноши, пока между ними падали крупные хлопья снега, а совсем рядом пробегали прохожие, не подозревая, что происходит за поворотом.

– На тебе есть микрофон или какое-нибудь другое записывающее устройство?

– Господи… – Юноша расстегнул куртку, распахнул её, показав чёрный свитер и отсутствие каких-либо устройств. – Можешь хоть облапать. Я пришёл как покупатель, а не тот, кто хочет совершить облаву. Можешь стянуть маску. Меня не стоит бояться.

– Ладно, я верю, – услышал юноша, но заметил, что балаклава осталась на месте. – Вот, как договаривались. Правда, использованный, но рабочий.

– Да я понимаю, что не с завода.

Вскоре солнечный свет, с боем пробивающийся через густую пелену облаков над Петербургом, упал на чёрную поверхность металла одного из орудий убийств, что находятся в городе в обиходе – Glock 17. Увидев его, юноша замер и уже не мог отвести глаз – его парализовала невиданная доселе красота оружия, понять которую способны лишь мужчины; эстетика, какой преисполнены были линии, черты конструкции, предназначенной для внушения страха, отбора жизней… Что-то магическое, пленительное было в пистолете, и нет, то была не любовь, не желание, испытываемое к женщине во время страсти, не жажда или потребность, а… осознание подступающих возможностей, спрятанных вот здесь, под крышкой ствольной коробки. От увиденного во рту аж начала выделять слюна, словно сделка шла не о покупке оружия, а бифштекса, обжаренного на масле. Пропуск в мир, где можно заткнуть страхи и возродить в себе когда-то убитую смелость… Вот он – инструмент для достижения целей в нашем беспринципном, очень злом и жестоком мире. И всё равно, несмотря на осознание того, что делает, юноша упивался и упивался видом «глока», от чьих строгих форм сводило челюсть, а сердце чуть трепетало как у влюблённого. И в оружие можно влюбиться. Особенно тогда, когда больше всего в нём нуждаешься.

– Он прекрасен, – вырвалось у юноши, которые на назвал своего имени, но, тем не менее, пришёл без маски. – Какой калибр?

– Девять миллиметров.

– Патроны?

– В кармане.

– Покажи.

Владелец «глока» нехотя подчинился, вынул из кармана куртки четыре магазина – такие же чёрные и строгие, как сам пистолет.

– В каждом по восемь патронов, в сумме – тридцать два. Вот, можешь взвесить, если не веришь.

Юноша взял протянутые ему магазины, взвесил в руке и через несколько секунд вернул владельцу, спросив:

– Откуда мне знать, что это не макет?

– Я здесь стрелять не буду, – глаза над маской хищно блеснули. – Не хочешь покупать, так и скажи – мы сразу разойдёмся. Ты зря тратишь моё время.

– Он заряжен?

Владелец «глока» хохотнул. Брови его так высоко поднялись от удивления, что аж скрылись под шапкой.

– Смеёшься? Я никогда не заряжаю оружие, которое продаю! А вдруг ты решишь меня грохнуть и вынесешь мне мозги? Чёрт знает, что у вас, подростков, на уме.

Значит, давно торгует. Осторожный.

Юноша молчал. Молчал долго, засунув руки в карманы, глядя себе под ноги, видя лишь чёрные зашнурованные ботинки и белый снег, окружающий эти ботинки. Крупные хлопья падали в узкую светлую полосу меж домами, где два силуэта, оба друг другу незнакомые, неприятные, договаривались о передаче машины для убийств, пока в других уголках Петербурга девочки богатых родителей снимали забавные короткие видео и даже представить себе не могли, что в этом же городе их сверстниц насилуют в лифтах, а некоторых бьют братья, заставляя весь день лежать в кровати и рыдать в испачканную кровью подушку. Так много всего совмещал в себе один город… и такие разные жизни проживают петербуржцы.

Владелец «глока» не выдержал молчания. Он явно нервничал и, когда заговорил, в голосе его чётко слышалась дрожь.

– Время идёт, приятель, в любой момент сюда может кто-нибудь заглянуть. Может, уже купишь, а? У тебя вообще есть деньги? Ты не похож на того, у кого найдётся двести «кусков».

– А ты не похож на того, кто будет продавать такое дорогое оружие.

– Ты платить будешь или нет? Покажи деньги! Они в рюкзаке?

– У меня нет денег, – юноша завёл руку за спину и мигом вытащил револьвер, наставив его на владельца «глока». «Магнум 44» блеснул металлом в обрамлении падающих снежинок. Ладонь, обтянутая чёрной кожаной перчаткой, сжимала рукоятку, указательный палец лёг на курок.

Глаза над маской сразу расширились, парень несколько секунд тупо смотрел на наставленный на него чёрный качающийся круг, на длинный ствол, из которого в любой миг могла вылететь пуля. Ноги его подкосились, из узкой груди вырвался выдох, и вскоре парень, тяжело дыша сквозь балаклаву, поплёлся назад. Упёрся лопатками в стену. А страх в его глазах всё набирал силу.

– Этого не может быть… – прошептал он.

– Может, – юноша снял револьвер с предохранителя. – Не дёргайся, без резких движений, иначе я выстрелю. Второй раз стрелять не придётся, убойная сила у него охренеть какая мощная. Ты меня вообще слышишь?

Лицо, прикрытое балаклавой, медленно опустилось и поднялось в кивке, но глаза не отрывались от чёрного круга.

– Сейчас ты отдашь мне пистолет вместе с магазинами, уйдёшь и забудешь о нашей встрече. Понял?

– Эт… – Подбородок затрясся. Казалось, тело парня ударила дрожь, да такая сильная, что бороться с ней было бесполезно. – Это же грабёж. Ты грабишь меня.

– Ты продаёшь оружие грабителям, – юноша приблизился, его карие глаза вцепились в чужие. – Я лишь граблю, не убиваю, а ты продаёшь людям орудие убийства. Ты даёшь им то, с помощью чего они становятся опасными, могут убить чьего-то отца, мужа или… друга.

– Но ты же… ты же… с-сам пришёл купить оружие.