Безымянный подросток с окраины города

– Что? Я не рассл…

Юноша врезал Ящеру по морде и одним ударом сломал ему нос. Кровь водопадом хлынула на губы, подбородок, а через секунды отглаженная белая рубашка превратилась в полотно с алыми красками, которых становилось всё больше и больше. Ящер заверещал, одна из его рук потянулась к сломанному носу, но мотоциклист, казалось, был слеп ко всему этому. Он лишь отвернулся и разочарованно, очень тихо проговорил:

– Не сдержался, идиот. Теперь думай, что делать.

Если бы кто-нибудь, сидящий на заднем сидении едущего впереди автомобиля, повернулся, то увидел бы на месте водителя «соляриса» испуганного – до смерти испуганного! – мужчину с льющейся по лицу кровью, в глазах его – непомерный ужас, страх, а рядом с ним в молчании сидела тихая тень, плечи которой поднимались при вдохе и опускались при выдохе. Но никто их не видел, всех поглотила предновогодняя суета, люди захлёбывались магией, витающей в воздухе, а потому не замечали грязи, происходящей в городе.

– Значит так, – юноша повернулся к Ящеру, глаза которого чуть ли не вылезали из орбит. Вогнал ствол пистолета ему в живот, со всей силы надавил и заговорил: – Сейчас ты заткнёшься, возьмёшь себя в руки и поведёшь машину. Через двести метров будет поворот направо, вон там, видишь? – Чёрная ладонь указала на поворот. – Потом прямо по улице, дальше свернёшь во двор, припаркуешься и заглушишь машину.

– А что… п-потом?

– Потом… – Шлем опустился. – Потом ты узнаешь, за чем я пришёл. Инструкцию понял?

Острый подбородок задёргался. Надо же, какими подчинительными клубками страха становятся люди, казавшиеся бесстрашными, опасными, даже если они – отцы без совести, заставляющие свою дочь, свою тринадцатилетнюю дочь отсасывать им, а за неподчинение бить по лицу! Где сейчас этот человек? Где этот грозный мужчина, которого до дрожи боится маленькая девочка? Неужели это он? Вот это?! Это же лицо, что сейчас отражалось в чёрном стекле, скорченное от ужаса, страха, испуга, окрашенное кровью, хлещущей из кривого, разбитого носа, было тем же лицом, что преследовало и преследует маленькую голубоглазую девочку в кошмарах и доконало настолько, что она решилась на самоубийство? Нет. Ничего от того монстра не было. Сейчас на водительском сидении лишь трус, и как только пришло осознание этого, из-под кожаной куртки и шлема вышел весь страх. Вот какой он – человек. Стоит напугать его, и столкнёшься с ним настоящим.

Пробка рассосалась, сквозь машины уже проглядывала арка, ведущая в один из дворов-колодцев. С жёлтыми стенами, в которых зияют чёрные трещины.

– Сворачивай в арку.

Бежевый «солярис» перестроился, и вскоре огни улицы попрощались с ним, уступив теням. Колёса преодолели арку, оставили её позади.

– Вот здесь паркуйся. В углу. Лицом к стене, понял?

Во дворе-колодце, больше напоминающем Колизей, где вместо трибун стояли убогие окна, убогие рамы, один из автомобилей спрятался меж двумя другими, уткнувшись капотом в стену. Фары его погасли. Лампы горели лишь над двумя подъездами, так что в салоне «соляриса» царил полумрак, когда мотоциклист полностью повернулся к Ящеру, отцу, которого следовало кастрировать. В этом полумраке контуры гостя растворялись, смешивались со тьмой, он становился с ней чем-то единым, целым, и только шлем чётко выделялся во всепоглощающем мраке – свет лампочек над подъездами старался отражаться от стекла. Ящер тоже повернулся, он с ужасом смотрел на своего пассажира, то и дело поглядывая на наставленный на него пистолет, и кровь на его лице казалась теперь не красной, не алой, а чёрной.

– Что вам нуж-ж-жно?

– Во-первых, чтобы ты перестал заикаться. Это меня раздражает, а когда меня раздражают, я могу не уследить за своими руками. Понимаешь, к чему виду? – Юноша провёл стволом пистолета по губам Ящера, уже блестящим от нескончаемого потока крови. Чёрной крови. – Во-вторых, ты должен ответить на один вопрос. Сейчас. – Он расстегнул куртку, достал из внутреннего кармана (тот, что у самого сердца) фотографию и показал её Ящеру. – Знаешь эту девушку?

Несколько секунд глаза из узких щёлок пытались разглядеть в полутьме фотографию, а когда всё-таки смогли, раскрылись так широко, что вполне могли сойти за человеческие.

– Это… это моя дочь! С ней что-то случилось?

– Да, кое-что случилось, – юноша повернул фотографию к себе и с нежностью, с благоговейным трепетом, которые не могли скрыть ни шлем, ни куртка, ни перчатки, провёл большим пальцем по изображению улыбающейся, сияющей изнутри девушки, чьи голубые глаза вобрали в себя все красоты Вселенной и даже больше. Убрал фотографию обратно в карман куртки. – Этой девочке не повезло с отцом. То есть, с тобой, папаша, – мотоциклист повернулся к водителю. – Я не буду тебя пугать, угрожать или как-то уговаривать, нет, я лишь скажу тебе, что следует сделать, а решение примешь ты сам.

– Моя дочь знает вас?

– Она знает тебя, говнюк, этого достаточно. Короче, давай так, – он схватил Ящера за волосы, полностью развернул его голову к себе и вогнал пистолет ему в рот, упершись в нёбо. – Чувствуешь ствол? Чувствуешь, а? По глазам вижу, что чувствуешь. Вон, дрожишь от страха, – он надавил на затылок Ящера, металл чуть вспорол нежную кожу. – Твоя дочь не виновата в том, что у неё такой отец, вся вина лежит на тебе. С этого момента ты становишься хорошим папочкой. Скоро Новый год, подарков у тебя в машине я не вижу, поэтому… поэтому ты покупаешь и даришь ей хороший, дорогой персональный компьютер, чтобы она могла на нём работать и писа… работать. Ты понял меня? – Голова под ладонью мотоциклиста затряслась. Казалось, сквозь перчатку можно было почувствовать, как над черепом бегает страх. – Даришь ей на Новый год хороший компьютер. Ты, конечно, вправе отказаться, но я об этом узнаю. И тогда приду за тобой. Я везде, поверь, я всегда за твоей спиной, даже если ты меня не видишь. Я – тень. Тень твоих ошибок.

Он вытащил пистолет из вонючего, поганого рта, посмотрел на оставленную на конце ствола кровь, вытекшую из нёба, и позволил Ящеру прийти в себя. Тот был просто в ужасе, откашливался, а глаза его бегали по салону автомобиля так, словно искали в этом полумраке спасение. Наконец мотоциклист вновь заговорил:

– Я не отбираю у тебя дочь, на отбираю у тебя право быть отцом, даже твои грёбанные яйца оставляю при тебе, хотя, по-хорошему, их надо бы отрезать. Я у тебя ничего не отбираю, но прошу об одной вещи. Слушай внимательно, потому что, если нарушишь или решишь не выполнять, я приду уже не с пистолетом, а со скалкой, которой сам тебя задушу. – Тьма заскользила по поверхности шлема, обращённого к смуглому, окрашенному кровью лицу. – Не делай своей дочери больно. Повторяю ещё раз: не делай своей дочери больно. Я прекрасно знаю, чем ты занимаешься, знаю, чем заставляешь заниматься её. От полиции безнаказанным ты уходишь, но вот от меня не уйдёшь. Если я узнаю, что ты применил к ней насилие, даже, сука, если голос повысишь, твоя жизнь превратится в кошмар. Ты будешь ссаться каждого шороха, каждого рёва двигателя, потому что я всегда, всегда буду рядом. Никакой боли, никакого унижения. Иначе ты, ублюдок, поплатишься. Надеюсь, мы друг друга поняли.

Юноша открыл дверь, уже опустил ногу на асфальт, но передумал и вернулся в салон автомобиля. Захлопнул дверцу. Склонился над водителем, Ящером, отвратительным отцом, человеком, заслуживающим самой жестокой пытки, и ткнул пистолетом ему под рёбра.

– Даже думать не смей расспрашивать её обо мне. Этот разговор останется между нами, хотя нет, ты вообще меня не видел, ко всем мыслям пришёл сам. Твоя дочь не знает меня, а если начнёшь расспрашивать её о каком-то парне во всём чёрном, и её смутишь, и себе хуже сделаешь. Ты меня понял? – Пистолет уткнулся Ящеру в шею, и тот мигом закивал, как бы говоря, да, он всё понял. – Вот и славно. Больше мы не встретимся… только если ты примешь правильное решение. В противном случае я стану твоим кошмаром. Я буду прятаться в каждой тени, в каждом окне, в каждой припаркованной машине, и ты сойдёшь с ума прежде, чем я оторву тебе яйца и заставлю их сожрать. Почувствуешь, каков на вкус твой хер.

После этих слов мотоциклист убрал пистолет, вышел, хлопнув дверцей, из машины, и растворился в вечерней мгле двора-колодца, пока на водительском сидении бежевого «соляриса» над окрашенной кровью половиной лица сияли глаза, и в глазах этих колебалось одно – ужас. Ужас первобытный, дикий, даже не страх, а панический ужас, который выжженным клеймом оставил не стенке сердца напоминание об этой встрече. Напоминание о чёрном, равнодушном ко всему мотоциклетном шлеме, за которым диктовало свои условия возмездие.

Глава 13

Ограбление

Лиза до жути скромная.

Долго, очень долго она не говорила Андрею, что хочет на Новый год, отнекиваясь, говоря, что ей ничего от него не нужно, что достаточно его самого, ведь он – самый лучший подарок, но настойчивость Лизы проиграла напору Андрея, и в итоге она – хоть и нехотя – созналась, что хотела бы какое-нибудь украшение на шею, никогда у неё не было ничего подобного, серёжки – сплошная бижутерия, а настоящие… какие-нибудь камешки… она всегда втайне мечтала хотя бы немножко поносить на себе дорогие украшения, и Андрей был единственным, кому она в этом призналась, и то благодаря его напору. Лиза была скромной, да, но когда она заговорила об украшениях, видимых ею только на витринах магазинов да на экранах и других людях, Андрей уловил в голубых глазах женский блеск, настоящую вспышку; в Лизу проснулось нечто женское во время разговора об украшениях, ведь как ей хотелось хоть бы раз надеть на себя какой-нибудь дорогой камушек! В конце разговора Лиза, видимо, очнувшись, от грёз, мгновенно устыдилась, покраснела и опустила голову – её скромность сейчас рассыпалось в пух и прах открыто заявленным желанием носить украшения. Но Андрей мигом успокоил её: обнял, прижал к себе, поцеловал светлую макушку и заверил, что ничего страшного здесь нет, это нормальное женское желание. Всё-таки Лиза никогда не носила украшения – не потому, что не хотела, а тех просто не было. Не было. Она заслуживала того, чтобы просить о таком. Андрей и вовсе считал, что эти голубые, чуть ли не синие глаза достойны всех рубинов, алмазов, изумрудов и других драгоценных камней мира.

– Прости, я сейчас, наверное, говорила как избалованная девчонка, – сказала Лиза тогда, уткнувшись лицо в грудь Андрею. – Просто ты требовал, требовал, вот я и выговорилась.

– Всё нормально, amado, – ответил он. – Тебе никто никогда не покупал украшения, конечно, ты хотела бы себе что-нибудь такое. Вот, например, Дед Мороз – что он мог бы подарить такой хорошей девочке как ты?

– Андрей, – Лиза взглянула на него, в её глазах промелькнула настороженность, – не пытайся выманить из меня просьбу подарить мне украшение. Я тебя ни о чём просить не буду.

– Да я тебе ничего и не подарю. Просто представь, что у меня все деньги мира, я сказочно богат, и могу купить всё, что пожелаешь. Какое украшение ты бы хотела? Помечтай, Лиза, просто помечтай.

– Нууу… – Она, заключённая в его объятия, замолчала на целую минуту, погрузившись в собственные мысли и смелые-смелые грёзы. Вскоре она вновь заговорила: – Даже если у тебя все деньги мира, я и так попрошу только одно украшение, потому что оно будет символизировать тебя. Если оно одно, так проще, я буду смотреть на него и думать о тебе, чувствовать, ощущать твою любовь, Андрей, даже если ты будешь где-то очень далеко. Что-нибудь на шею… не знаю… моя мама носила кулон, я тоже всегда мечтала о кулоне, но я была слишком маленькой для таких украшений, а потом маму убили и… – Она обвила руками его спину и сильнее придалась, будто призрачный ветер пробрал её до дрожи. – Мама носила кулон с рубином. Я вот всегда такой хотела, у меня его образ не выходит из сознания, он там, думаю, на всю жизнь. Именно рубин… его носила моя мама.

– Рубин – это который красный?

Лиза рассмеялась и взглянула на Андрея своими выразительными, невероятно красивыми, уже словно родными глазами, и смех сиял в них так, что у Андрея разлилась теплом грудь при одном только соприкосновении его души с этим смехом, скачущим в зрачках. Лиза улыбнулась, розовые губки сжались, и вместе это выглядело до того мило, до того любимо, что Андрей не выдержал и прильнул к губам Лизы.

– Да, дурашка, рубин – это который красный. Я надеюсь, ты ж не пойдёшь его покупать? У тебя денег даже на десятую часть не хватит.

– Не буду я его покупать, обещаю.

На следующий день Андрей начал нарушать своё обещание.

26 декабря он направился в «Галерею» – торгово-развлекательный комплекс, самый, как казалось Андрею, престижный в Санкт-Петербурге. И как только он там оказался, сразу поклялся себе заходить сюда как можно реже, только по необходимости. В преддверии Нового года всё вокруг сияло роскошью, каждая деталь, на какую падал взгляд, была идеальной, искусно подготовленной, придраться было не к чему. С потолка и до самого пола, предоставляя посетителям возможность насладиться этой красотой со всех этажей, висели огромные белые ёлки, усеянные жёлтыми, словно золотыми, игрушками и такого же цвета гирляндами. Жёлто-белые ёлки висели на прочных невидимых нитях, так что создавалось впечатление, будто они парят в воздухе, и оттого дух магии ещё больше вливался в людей; особо рьяные даже пытались коснуться «летающих» ёлок, едя на эскалаторе, и чуть не сваливались вниз. Трюк с ёлками поразил Андрея, он стоял около двух минут посреди торгового центра, просто глядя на них, но на этом волшебство и закончилось.

Дальше проснулась злость, а вместе с ней и ярость.

Золото. В «Галерее» всё облили золотом. Куда Андрей не поворачивал голову, он постоянно натыкался на оттенки жёлтого, как будто совсем рядом разбушевался вулкан и вместо магмы он выплюнул сюда литры и литры золота. Словно кому-то показалось невозможным видеть всё в обычных цветах и он решил расплескать горячее, расплавленное золото, которое уже успело остыть. Конечно, это было никакое не золото, лишь позолота, но всё равно Андрей не понимал, зачем ей облили всё вокруг. Хотят что-то доказать? Выставить роскошь напоказ? Для чего перила, каждая ручка, каждая рамочка блестят золотом? Андрею, привыкшему к тяжёлой физической работе (чистка унитаза и плит в туалете, по которым бегают мокрицы; уборка взлётки вонючей шваброй, тряпку на которой приходится выжимать голыми руками; стирка нижнего белья в холодной воде, когда пальцы уже немеют; боль от содранной из-за сборки/разборки автомата кожи) и которому чужда была вся эта роскошь, становилось в «Галерее» не по себе. Всего его начинала переполнять злоба, тихая, бьющая по костям ярость – всю жизнь он проводил в грязи, научился с ней управляться, а тут, в этот торговом центре, при входе на него обрушилось столько роскоши – показной роскоши! – что от злости заскрипели зубы. Она будто обжигала его – роскошь. Он предпочёл бы забираться на этаж выше по лестнице, каждую балку которой заменяет лезвие, чем коснуться позолоченных перил и принять эту желтизну, этот блеск, предназначенный для людей богатых.

Неужели здесь всегда было так роскошно? Неужели по этим плитам всегда ходили особы, обличённые в сотни тысяч рублей, пока в закоулках города и самом его центре бедность ломала людям хребты, ожесточала и уродовала лица? Андрей вспомнил, как однажды он, будучи на 5 курсе обучения в Кадетском Корпусе, в конце 9 класса, выполнял один из приказов ротного – на приказарменой территории нужно было вырыть старый клён и посадить новый, поручают такое наряду, а Андрей как раз был дневальным свободной смены. В одиночку он, получив разрешение на КПП, сходил в лес, что примыкал к корпусу, стащил оттуда небольшой клён, не обрубив ни один корень, притащил к нужному месту, положил рядом и принялся откапывать тот клён, что чем-то не угодил ротному. Тот оказался крепче. Андрей работал лопатой полчаса, пот блестел на его смуглой, загорелой коже, и тогда, когда стало понятно, что лопата – слишком крупнокалиберное оружие для таких задач, Андрей отбросил её и начал откапывать дерево руками, очищая корни. Весь он измазался в грязи, куски почвы висели на его мокрой белой футболке, но он этого не замечал, потому что был занят работой – он выполнял приказ. И в тот момент, когда кожа на руках уже начала стираться в кровь, рядом прошла девушка. Андрей инстинктивно поднял голову и увидел, что это дочка генерала, командующего воинской частью, к которой относился Кадетский Корпус. Дочка – красавица, его ровесница, тоже было 15 лет, и уже работала фотомоделью для различных журналов. Половина роты «сохла» по ней, многим она строила глазки, но в тот день… в тот день, столкнувшись со взглядом Андрея, эта особа одарила его презрительным взглядом и громко фыркнула, как бы подчёркивая, где чьё место. Она, стуча каблуками, с развевающимися на ветру шикарными светлыми волосами, прошла мимо стоявшего на коленях Андрея, руки и торс которого были измазаны грязью, смешивающейся на коже с каплями пота. За этот презрительный взгляд, кинутый в него (работай, раб, так тебе и надо!), он был готов догнать эту суку, сорвать с неё все украшения, повалить наземь и бить ногой по черепу до тех пор, пока он не превратится в вязкую кашу. Жажда прибить эту сволочь лопатой вскипела в нём, он бы с удовольствием научил генеральскую дочь уважению к простым солдатам, и вот тогда, именно тогда Андрей понял, что никогда не окажется на её месте, не примет сторону богатства – того, что выставляет напоказ роскошь. Роскошь ему отвратительна. Просто потому, что он с детства жил в грязи, работал в грязи, никогда не боялся тяжёлой чёрной работы, а те, кто сыпали роскошью, могли лишь одаривать его презрительными взглядами да громко фыркать.

В «Галерее» роскошь впивалась в глаза – поэтому Андрей вдыхал там злость и выдыхал гнев.

Пересилив себя, он зашёл в ювелирный магазин, где золота было ещё больше. НАСТОЯЩЕГО золота. Андрей не знал, как в подобных местах себя вести, а потому встал в углу и начал робко наблюдать за происходящим – какие люди сюда приходят, что покупают, как покупают и за сколько покупают. И меньше чем через минуту увидел то, что клином впилось в его мозг и не выходило оттуда несколько следующих дней.

Лицо женщины.

Счастливой, радостной женщины.

Мужчина в длинном тёмном пальто привёл сюда свою девушку – пышных форм брюнетку с чертами лица, чем напоминающими детские, – и уже тогда Андрей заметил, КАК блестят глаза под чёрной чёлочкой. Брюнетка прямо светилась от счастья, уголки губ никак не могли опуститься, казалось, это самый счастливый день в её жизни, и горящие глаза лишь подтверждали это. Андрей, стоя в сторонке, молча наблюдал за тем, как мужчина проводил свою избранницу мимо стеллажей с сотнями украшений к продавцу-консультанту и вскоре получил от него, расплатившись кредитной картой, чёрную бархатную коробочку. Как только брюнетка увидела кольцо, усеянное бриллиантами, всё, всё прекрасное, что только было в ней, что скрывала её душа, вылилось на лицо, и оттого оно стало очень… очень красивым. А когда мужчина прямо у кассы надел кольцо своей избраннице на палец, она посмотрела на него так, словно была готова умереть за него здесь, сейчас, никогда она не чувствовала себя такой счастливой! Но боль… Когда Андрей увидел, КАК брюнетка посмотрела на своего мужчину после такого подарка (что за взгляд!), он почувствовал в груди острую боль – будто кто-то проколол сердце, и теперь горячая кровь обжигает все кости. Какой взгляд… Если б Лиза так же на него посмотрела, просто представить… Он дарит ей дорогой кулон с рубином, о котором она всегда мечтала, и глаза её – синие, цвета моря в ясный день – возгораются, теперь уже полыхают, и вот она уже смотрит на него как эта брюнетка смотрит на своего мужчину, ЭТИМ ЖЕ взглядом, и говорит она: «Я люблю тебя, Андрей, никого так не любила», – а он нежно её обнимает, прижимает к себе и улыбается, со всей любовью принимая обращённый к нему взгляд, чтобы потом, в тягостные дни и минуты, вспоминать его, набираться сил и идти дальше, будучи ведомым глазами любимой.

Тебе никогда не подарят этот взгляд. У тебя просто не хватит денег на такое украшение.

– Хватит, – Андрей стиснул зубы и проводил взглядом счастливую пару, чувствуя, как всё внутри разрывает от злости. Что-то наподобие острой ревности, но почему? Потому что другой мужчина может так порадовать свою женщину, а он – нет? Или осознание того, что Лиза никогда так на него не посмотрит, потому что подобные подарки – не для их общества? Что? Почему он так злится? Завидует? Понимает, что увиденное – несбыточная мечта? Или привычный гнев к роскоши? Что?! Что это?!