Александра

– Нет! – категорически запротестовала Ирина Ильинична, – нет. Неправда!

Николай Борисович уставился на супругу, покачивая головой, выражая на лице океаны понимания и сострадания к супруге.

– Давай успокоимся…

– Я хочу провести генетический анализ на установление материнства, – заявила Ирина Ильинична.

– Что? – переспросил Николай Борисович, не веря своим ушам. – Ты серьезно?

– Абсолютно! Она сегодня смотрела на меня своими ни на кого не похожими глазами, и я прям чувствовала, как флюиды дьявольской ненависти вырываются из нее. Да я боюсь ее, Коля! Я боюсь этого человека. Это чужой человек с психиатрическими отклонениями в нашем доме.

– Прекрати, Ир, – сказал Николай Борисович, бледнея оттого, что в словах жены, описывающих устрашающий вид дочери, внушающем сонный паралич у бодрствующего человека звучала правда. Он мог отрицать ее словесно, чтобы успокоить жену, ведь кто-то из них должен был оставаться в адеквате, когда одного накрывает кольчугой отчаяния. Но он не мог врать сам себе. Сколько раз он сам замолкал потерянный, испуганный, уничтоженный взглядом дочери, не находя себе места, гонимый неистовым желанием спрятаться от пронзительного взгляда. Но несмотря на это, он был просто уверен, что ребенок умственно отсталый, ни больше, ни меньше. И уж точно он не смел сомневаться, что Саша их дочь, со своим особенным генетическим строением, перенятым несомненно от их предков. Кто знает, какого цвета была волосы у его прабабки? А какого цвета были глаза у прадеда Ирины Ильиничны? Многое из того, что было, умерло вместе с обладателями умершего прошлого. А чтобы помнить о том, что и как было, но потом исчезло, надо было видеть собственными глазами. И то спустя годы память начинает дополнять фрагменты прошлого небылицами, а спустя еще годы мозг уже верит в то, что сам придумал, кощунственно искажая былую действительность. Нельзя полагаться на детали в рассказах бабушек, они могут быть неактуальными. Ни Николаю Борисовичу, ни Ирине Ильиничне никто не рассказывал историю их семей, к счастью, с одной стороны, ограничив их бесхребетные попытки воссоздать то, что мертво.

Ночью, когда все спали, Ирина Ильинична открыла глаза. Внезапно. Живо. Как будто до этого она вовсе не спала. Открыла и уставилась в потолок, покрытый черным крылом ночи. Проснулась она от жуткого чувства страха, сцепившего вокруг ее тела свои руки-крючки, крепко сжимающие, давящие на грудину, мешая дышать. Словно на груди у женщины сидело или лежало что-то большое, металлическая плита как минимум, непросто бездушная плита, а редкостная страшила. Монстр. Чудовище, сжимающее грудную клетку и горло, которого Ирина Ильинична видеть не могла из-за жестокой темноты, но ничто на свете не смогло бы переубедить ее в том, что никакого монстра рядом не было! Она чувствовала его и на ментальном, и на физическом уровне. Ее тело, парализованное небывалым страхом, отказывалось делать какие-либо движения. Язык отказывался говорить. Он лежал, спрятавшись за рядом нижних зубов, словно каменный по весу и в то же время дрожал как лёгкие иссушенные листочки, бренно подрагивающие на ноябрьских деревьях. Ирине Ильиничне хотелось кричать. Визжать. Истошно вопить от страха, но ни звука, даже ничего похожего не смогло вырваться из ее онемевшего горла. Женщина просто безмолвно, с раскрытыми от ужаса глазами, смотрела вглубь черноты, терзающей ночной потолок.

Рядом с кроватью выросла тень, облачающая человеческую фигуру. Ирина Ильинична перевела глаза на фигуру около нее и задрожала еще сильнее.

– Саша? – удивленно глотая звуки, едва смогла спросить она, вглядевшись в темную фигуру. – Что такое? Что ты тут делаешь? Что-то случилось? – Ирина Ильинична старалась изо всех сил контролировать свой голос, чтобы тот не дрожал, говорил четко, так словно, ничего необычного не происходит. Ничего не получалось, волнение было слышно, страх проходил сквозь голосовые вибрации, выбрасывая в воздух злосчастное паршивые газы. Дыхание было столь частным, что комната наполнялась страхом и вот-вот должна была превратиться в планету Венеру, устланную отчаянием, лишенную нормальной атмосферы, лишенную жизни, истощенную и пустынную.

Девушка ничего не отвечала, лишь смотрела сканирующим взглядом в лицо испуганной женщины.

– Саша! – чуть погромче позвала Ирина Ильинична, понимая, что дочь в очередном приступе транса, частом явлении для нее. Но Саша не была парализована трансцендентальностью, как хотелось верить Ирине Ильиничне. Девушка чуть улыбнулась, что, ввиду темноты, не заметила женщина и медленно вытянув указательный палец, прижала его к губам, призывая тем самым женщину к тишине.

– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствую и с увлечением примут свои дела, – раздался звук странного голоса, который был похож и совершенно не похож на голос Саши. Более того Ирина Ильинична была уверена, что дочь не сказала ни одного слова. Ни одного! Ни единого звука не было произнесено! Все, что прозвучало, прозвучало 100% в голове у женщины. Она не могла поверить в то, о чем думала. Не бывает так. Не могут звучать чужие голоса в ушах, которые не слышали звука. В голове, которая не принимала импульс от слухового аппарата, потому что не было момента звучания речи! Его не было! Но несмотря на это, Ирина Ильинична отчетливо слышала искаженный голос дочери.

– Все… – повторила Саша и оторвав указательный палец от своих губ, приложила его к губам матери. Женщина хотела было возмутиться, отвернуться, даже хлопнуть девчонку по руке, но не смогла пошевелиться. Ни на миллиметр! И снова страх с новой силой принялся душить ее, вырывая через ребра уже истерзанные лёгкие, заставляя беззвучно вопить. Саша легонько сжала кулак над лицом матери и замерла.

– Откройся мне, – снова прошептал жуткий, болотистый голос, – я проведу тебя по быстрому пути к твоим собственным делам.

Ирина Ильинична послушно открыла рот, понимая, что не может сопротивляться приказам дочери. Хочет, но не может! Да и вообще, все тело вожделенно ждет, когда его поведут вперед по заветной обещанной дорожке, предчувствуя увлекательное путешествие и неизгладимое впечатление после.

Из сжатого кулака, нависающего над ротовой полостью морально испуганной женщины и благоволящей физически, легким потоком опустилась струйка жидкости, капающая на губы женщины, самостоятельно скатываясь в рот, пробираясь в горло, вниз по пищеводу, омывая желудок. На дрожащем языке, силящемся что-то сказать, может воспротивиться как-то, осталось мягкое виное послевкусие, тут же чарующее разум. Напиток действительно был необычно вкусным, бархатистым и нежным. Ирина Ильинична жаждала испить еще. Панический страх уже отступил, не в силах противостоять искушению.

– Вот твой путь, – и вновь голос, который Ирина Ильинична не хотела никогда слышать, разрезал ночную тишину, не проронив ни звука, ни слова в физическом пространстве. – Поглоти его и вместе с ним ты шагнешь в мир, неизвестный тебе, в мир, над устройством и возможностью которого, вы смеётесь. А ты больше не будешь смеяться. Ты поверишь и займёшься своими делами. Нерешенные вопросы генетики вряд ли будут волновать тебя вновь.

Вино меняло цвет, приближаясь к темно-темно-вишневому, насыщало тело больше и больше. Блаженство, которое испытывала женщина, наполняло тело и душу. Нирвана, которую Ирина Ильинична внезапно постигла, обернулась настоящей райской сказкой, но настолько реальной, что в нее нельзя было не верить. Чудеса, творившиеся в комнате, убили в ней последнюю нотку скептицизма. Она купалась в блаженной неге. А может ей все это снилось? Конечно! Иначе и быть не может. Только сон способен на создание рая и сказки. Реальность слишком сурова для таких малодушных для нее экспериментов. Это всем известно. Теперь она могла видеть мир сверху, как будто паря над землей, наблюдая ее утонченные изгибы сферы, разглядывая сетки разноцветных полей и лесов, почв и рек. Вокруг проносились облака и тучи, грозы и лучи теплого солнца. Рядом летели птицы, кто на моря, кто возвращался с морей. Кричат, гогочут. Здесь дует легкий ветерок, а тут порывы яростного урагана хлещут по щекам. Чувство безграничного счастья, то чувство, когда все! Понимание того, что все сделано, все в срок, все хорошо. Больше ничего не надо! Все достигнуто, все получено. И вот успокоение опустилось на сердце ласкового потрепав его, шепча, что пришла пора успокоиться.

Часть III

1

Слава рассматривал осунувшееся лицо Макса, сидя в открытом летнем кафе на Тверской улице. Как сильно изменился Макс! Он выглядел как старик, а ему ведь всего 31! Когда-то насыщенного цвета волосы поседели у корней, придав пепельный осадок волосам. Брови тоже не устояли перед внезапной напастью седины и частично окрасились. Ресницы на правом глазу были полностью белыми, как у альбиноса, и становилось даже немного жутко глядя на их движение, бросающееся в глаза. Под глазами все явственнее проявлялись черно-синие синяки, словно Макс не спал уже несколько дней подряд, при этому смертельно устал, работая не покладая рук. Носогубной треугольник обрамляли 2 широкие, глубокие морщины, свойственные очень пожилым людям, но никак не тридцатилетним мужчинам, которые едва только вчера перестали быть безусыми юнцами. Его высокий лоб изрезали три продолговатых морщины, так же неясного генеза. А глаза потускнели, стали походить на глаза мертвеца: практически лишенные цвета, едва реагирующие на свет зрачки. Губы испещрены сетками морщин, сухие, где-то виднелись корочки подсыхающих язвочек, а где-то кожа трескалась прямо на глазах и тут же в трещинках появлялася кровавая субстанция. Глазные яблоки были изрезаны красными тонкими линиями, словно не смыкались уже несколько дней. За последней полгода это был третий раз, когда друзьям удалось совместить выходные, освободив их предварительно от иных обстоятельств и уделить друг другу время.

Каждый раз Слава смотрел и ужасался столь страшным, неестественным переменам во внешности своего друга. Каждый раз Слава хотел спросить, что происходит и чем он может помочь Максу, но странные чувства неловкости и стеснения глушили его благие намерения, нашептывая, что если бы Макс хотел, он бы рассказал сам. Догадки продолжали бороздить его разум. Неужели смерть Ани, девчонки, в которую Макс был оказывается так сильно влюблен, могла сыграть столь злую, уничижительную шутку с Максом? Слава не мог поверить в это. Такого могло случиться с кем угодно, но не с Максом. Он всегда трезво и здраво рассуждал, и скорее в итоге отнесся бы более рационально к измене и смерти подруги. Даже, если вдруг Макс оказывался таким сентиментальным, что прошлые, уже действительно мертвые отношения уже столько времени тревожат его искажённую, нервную систему, то Слава упорно и эгоистично считал, что это все равно не повод так себя вести, загоняя в могилу, умирая, будучи живым молодым человеком в рассвете сил. То ли дело Слава! Он полгода назад похоронил мать, ни какую-то там псевдо-любовницу, чувства к которой могут зиждиться на эмоциях, да и только, а собственную мать! И сейчас, конечно, легкая пустота где-то внутри осталась, не давала о себе забывать, но жизнь-то продолжается. Надо жить дальше. Что толку чахнуть по тому, что уже зачахло? Как это поможет? Разве страдания по смерти смогут вдохнуть жизнь в бренность? И уж Макс, почти судмедэксперт, повидавший множество трупов, и рыдающих около них родственников, как никто должен знать, что это так не работает. Что с фактом констатации смерти надо смириться и принять. Мысленно отчитывая своего друга, Слава все сильнее заводился.

– Слушай, Макс, ты бы прекращал это! – не выдержав собственный поток негативных мысленных изречений, выдал Слава. Максим поднял непонимающий взгляд и озадаченные глаза, полные смертельной усталости.

– Что прекращал? – переспросил он.

– Вот это все. У тебя маниакальная депрессия. Так нельзя. Ты чахнешь на глазах. – Буркнул Слава. Макс отвел глаза, озадаченно и даже удивленно рассматривая идущую мимо девушку. Он так плохо слышал Славу. Практически не слышал. Не понимал смысла сказанных слов. Девушка. Такая красивая! Как своенравная волна, она приближалась к брегу, на котором задумчиво сидел Макс, с наслаждением рассматривая водную пучину, приближающуюся к нему, готовящемуся убрать угрюмость с лица, улыбнуться, притвориться счастливым человеком, независящим от внешних обстоятельств и факторов, не знающим горя и печали. Но ни один мускул ни дрогнул на его лице. Мышцы напряглись и стоически, без единого шанса, продолжали поддерживать физиономию полноценной депрессии, меланхолии, боли, которую едва можно было выдержать. Он действительно хотел улыбнуться, понравиться, но не мог. Она прошла мимо. Она даже не заметила опустошённое, бренное тело, сидящее под раскрытыми зонтами в летней кафетерии, потому что то, что сидело за столом, больше напоминало призрак. Изнеможённый, лишенный всего, уничтоженный, избитый, опустошённый. Его бы никто не смог заметить. Никто! Славка замечал и то только потому, что знал, что напротив сидит его друг, когда-то вечно улыбающийся, переполненный оптимизмом, таким детским и наивным, что даже было смешно. И только Славка видел ту безграничную пустыню, иссушенную, никогда не знавшую, что такое дождь, что может сделать всего лишь капля дождя. Он видел эту пустоту, покрытую затхлыми песками, слипшимися под весом поверхностной иллюзорной блажи.

– Наверное, ты прав, – Макс горестно опустил глаза, чуть надавив большими пальцами на глаза, чтобы вызвать хоть какое-то изменение света.

– Что-то случилось? – с опаской и почему-то с легким недоверием спросил Слава. – Я чувствую, вижу, что с тобой что-то происходит. Это из-за Ани? – Слава набрался смелости и спросил.

– Нет, – Макс отрешенно покачал головой. – Нет. Ни в коем случае. Ее смерть здесь совершенно ни при чем. – Глаза Макса светились поистине девственной чистотой, той самой, которая может излучаться только непрочными детьми, которые еще не познали обратной стороны, черную и изъеденный опарышами. Блеск его глаз пугал и воодушевлял одновременно, так и не дав возможности склониться к чему-то одному.

– Тогда что? – с надеждой в голосе спросил Слава, не спуская глаз с друга, всячески сопереживая ему.

Макс долгое время не отвечал. Он безжизненно опустил глаза, поджал нижнюю губу, застыв в нерешительности. Кончики его пальцев несознательно шевелились, комкая уголки торчащих салфеток, губы вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то важное, но опасались, не смогли издать ни одного звука.

– Я не знаю, – пожал он плечами, а в глазах блеснули слезы. – Я бессилен диагносцировать себя. Бессильны и мои коллеги. Все разводят руками, а результаты анализов и исследований указывают на то, что я старею. Мой организм стареет, разваливается, словно я 90-летний старик. Жизнь уходит из тела.

– Куда она может уходить? – возмутился Слава. – Такого не может быть. Просто так жизнь не может уходить! Ты сам это прекрасно знаешь.

– Знаю, но факт остается фактом! – огрызнулся Макс, поднимая глаза.

– Это психологическое! Тебя жрет какая-то меланхолия. Ты пробовал сходит к психиатру?

Макс обиженно посмотрел на друга и глотнул горячий чай, оставив вопрос без ответа.

– Извини, – Слава чуть смутился, решив, что слишком сильно давит на друга. – Я не хотел обидеть тебя или давить. Но мне кажется, что это психологическое.

– Нет, – Макс покачал головой. Он точно знал, что это никак не хандра и меланхолия, и уж тем более не психосоматика. У него были догадки, но он не мог говорить о них со Славой. Просто не мог. – Все нормально. Не обращай внимания.

– Слушай, – усмехнулся Слава, – я знаю тебя не первый день. Даже не первый год. Я знаю, когда у тебя нормально. То, что происходит с тобой сейчас – не нормально! Я вижу, что ты не хочешь говорить и это твое право!

– Я встречаю с девушкой, – Макс внезапно перебил Славу.

– Эм-м, – Слава опешил от внезапно резкой смены темы разговора. – Я рад за тебя. Давно?

– Не очень. И встречаюсь – громко сказано. Я сплю с ней. Хотя буду откровенным, это она спит со мной.

Слава не понимал, для чего Макс завел интимную тему, вдаваясь в подробности и Слава не знал, да и не решался ответить что-либо на это. Что он мог ответить? Его никогда не интересовало кто с кем спит, кто инициатор и кому, как нравится, единственное, что интересовало его в плане чужой интимной жизни – это увлечения его сестры. Вот с кем она спит, если спит, он хотел знать, но Саша не спешила открываться брату.

– Я думаю, мое состояние как-то связано с этой девушкой.

– Кожвен? – тут же спросил Слава, не задумываясь о эстетичности вопроса.

– Нет, – Макс улыбнулся, отмахнулся и снова сделал глоток чая. – Я здоров. По всем показателям.

– Тогда как это может быть связано с девушкой?

– Не знаю, но думаю, что отношения с ней опустошают меня, – Макс замолчал на секунду, но взглянув на изумленное лицо Славы, продолжил. – Она приходит ко мне и словно высасывает очередную порцию жизни. Я отдаю ей себя в буквальном смысле.

– Что за девушка? – спросил Слава с недоверием. Нет, он знал и верил, что у Макса могут быть девушки. Его харизма и вычурная внешность всегда приковывали к себе противоположный пол и односложные лейблы бабника. Никто не мог поверить, что Макс неисправимый однолюб и это знал лучше всех именно Слава. Он помнил, как однажды Макс встречался с некой Леной. Ту новогоднюю ночь они решили праздновать за городом у знакомых на даче. И перед самым праздником Лена приболела и ехать с ним отказалась. Макс, естественно, решил остаться с ней. Как же сильно злился тогда Слава. Пара грамм соплей и кашель еще не повод отказываться от праздника и лишать присутствия его друга, но высказаться он не мог, понимая, как эгоистично звучали бы его слова. Но к Славиному счастью Лена оказалась не такой эгоисткой и практически силком выгнала Макса к друзьям на дачу. Он поехал под натиском жесткого ультиматума с ее стороны. На даче одна дамочка не отходила от Макса ни на шаг, пораженная его депрессивным видом. Всем известный факт – женщины зачастую проявляют излишнее сострадание, внимание и жалость к «несчастненьким». Макс не стал исключением. Она вилась вокруг него как дикий виноград, стелящейся по дачной веранде, стремящийся достичь крыши. Слава и другие ребята говорили Максу обратить внимание на девушку. Макс обратил. Обнял, пару раз улыбнулся, сказал мягкие словечки и все. Все! Дальше он заговорил о своей девушке с температурой и о своем скотском поведении, отдыхающего мужлана, веселящегося в компании юных дев, вина и сигаретного дыма. Слава говорил, что Максу надо просто расслабиться. Барышня сама настояла на его тусовке. Но Макс не слушал и не слышал, а к середине ночи вызвал такси и поехал к своей девушке, не в силах совладать с уколами совести. Дома он застал свою возлюбленную с другим…

Много было похожих ситуаций, когда Максу казалось, что вот она любовь, на всю жизнь. А о все казалось фальшью. И каждый раз он так мучился после очередного фиаско, что Слава просто не мог поверить в то, что Макс так опустошён из-за девушки, с которой встречался. Сейчас он скорее опустошён из-за Ани и ее измены, и внезапной кончины и ее самоубийством, которое повесили следователи на это дело.