Охота на мудрецов. Неизданное

Ветер свистит в ушах, сердце колотится, захлебываясь моим страхом. Что буду делать, если умерла? Откину брезент, а там окоченевшее от холода тело любимой женщины. Смерть для меня всегда пахнет гарью, вязнет за зубах привкусом пепла. Столько раз видел резаных, битых, разорванных на части, а на нее смотреть не смогу. Есть потери, которые нельзя пережить. Обниму и стану кричать: «Вернись!», но мертвые не слышат, а богам наплевать. Была и нет. Остекленеет взгляд, высохнут губы, почернеют кончики пальцев. Больше не Дэлия, сколько не целуй и не умоляй остаться. Хоть все свое тепло отдай, а в ней не вспыхнет жизнь. Не обнимет за шею, не прижмется доверчиво, шепча мое имя. Никогда больше не услышу звонкого смеха и не почувствую аромата волос. Время не лечит, воспоминания не заменяют собой утраченной радости, только мучают бесконечно одним и тем же вопросом: «Зачем отпустил?» Раз за разом прокручивая запись той проклятой ночи, когда поворачивается спиной и уходит в темноту, как в бездну. Родная, любимая, прости, это я виноват. Вернись ко мне. Живи.

Брезента в руках не чувствую, ладони соскальзывают, а пальцы хватают пустоту. Со второго раза отбрасываю тяжелое укрытие и в нос ударяет тошнотворный запах свернувшейся крови. На дне лодки, скрючившись и обнимая себя руками, спит Дэлия. Вижу, как медленно поднимается и опадает живот. Блузка разодрана и пропитана потемневшей кровью, сквозь прорехи угадываются глубокие борозды, влажные от сукровицы. Ноги мудреца по колено в грязи, а вместо волос на голове слежавшийся бурый комок. Нужно вынуть ее из лодки, а я боюсь прикоснуться, чтобы не сделать больно.

Дэлия вздрагивает и открывает глаза, а у меня равнина под ногами превращается в болото, затягивая вниз и не давая пошевелиться. Тянусь к ней, касаясь пальцами лица и чувствую, как жар волной прокатывается по телу, вышибая сознание. Там вдалеке маячит уже не срыв, а безумие. Мне до него последний шаг, один вздох, но теперь есть, ради чего остаться по эту сторону.

– Публий, она здесь.

Собственный голос выдергивает в реальность, туман уходит, и сквозь него проступают знакомые черты, только Дэлия смотрит и, кажется, не узнает.

– Наилий, не бледней, – совсем рядом говорит капитан, – рваных ран никогда не видел?

Военврач осторожно тянет руку Дэлии к себе, рассматривая порезы. А меня не отпускает, повторяю себе, как приказ: «Жива, все хорошо», но поверить не могу.

– Брезент на землю стели, – командует Публий, и я подчиняюсь на автомате, как робот с заданной программой.

Звуки сливаются в один фон: шорох тяжелой ткани в руках, голоса за спиной, щелчок замка на багажнике машины, шелест пневмоприпода, открывающего крышку. Достаю из машины канистры с антисептиком и большой медицинский кейс с хирургическими инструментами. Ставлю все на землю и понимаю:

– Шить будешь?

– Разумеется, – отвечает военврач и опускает на брезент израненную Дэлию, – через край, как я люблю. Руки мой, ассистировать будешь.

Запущенная программа прерывается тихим шепотом в спину:

– Наилий?

Оборачиваюсь и склоняюсь над ней, всматриваясь в искаженное мукой лицо. Она облизывает пересохшие губы и спрашивает:

– Почему…ты приехал?

Замираю на вдохе, и осознание ложится тяжестью на плечи. Звонила ведь не мне, а Публию, его просила о помощи, не меня. Не звала и не ждала, а я приехал.

Почему? Потому что люблю. Простил, как только услышал, что ранена, а потом метался, как кадет, и не мог разобраться в себе. Ревновал, ненавидел, подозревал в предательстве.

Почему? Я так и не научился жить без тебя за эти три дня, Дэлия. Мой дом пуст, на щеках щетина, а в планшете сотни неоткрытых писем. И знаешь, мне плевать, насколько ты рада меня видеть. Заберу и увезу обратно.

– Потому что захотел, – нервно дергается Публий и подносит инъекционный пистолет к сгибу локтя мудреца, – сел ко мне в машину и поехал. Потом поговорите. Дэлия, я рад, что ты в сознании, но шить лучше под наркозом. Считай.

Она послушно начинает:

– Один.

Ее взгляд мутнеет, а у меня неожиданно появляются силы.

– Два.

Бардак в голове приходит в идеальный порядок.

– Три…

Голос затихает, а я тянусь за канистрой с антисептиком, уже зная на десять ходов вперед, что буду делать. Не важно, сколько бронетехники и личного состава Агриппа пригонит на границу. Это моя женщина и я увезу ее с собой.

Глава 11. Поединок

Публий

Только в полях начинаешь осознавать, какая роскошь операционная. Удобный стол, внятное освещение, молчаливые и расторопные санитары, понимающие тебя с полувзгляда. Чистота, стерильность, контрольные приборы, анестезиолог, в конце концов. Все это, увы, сказка, оставшаяся далеко за границей секторов, а здесь грязь под ногами, насекомые и Мотылек с рваными ранами лежит на брезенте. В который раз гоню прочь воспоминание о пророчестве Дианы. Не умрет Мотылек. Не сегодня. Обмываем раны вдвоем с Наилием. Хватило бы воды, антисептик есть с запасом. Я мысленно считаю будущие стежки швов и думаю, как бы не превратить Дэлию в лоскутное одеяло. Генерал молча льет воду на бурые от крови волосы Мотылька. Кожа на голове тонкая, а сосудов там, мое почтение. Выбривать нужно волосы, чтоб добраться до раны на затылке. Собираюсь об этом сказать, но Наилий заговаривает первым:

– Столько крови потеряла.

– При таких ранах нормально, – пытаюсь успокоить, но слова сложно подобрать, – крупные сосуды не задеты, остальное я зашью.

Генерал кивает и промакивает волосы Дэлии полотенцем. Молча и сосредоточенно, как механоид на марше в режиме автодвижения.

– Наилий, ты сам как?

– Нормально.

По мутному и пустому взгляду понимаю, что ушел в себя. Не первый раз мне ассистирует, но никогда прежде на брезенте посреди равнины не лежала любимая женщина. У любого руки затрясутся и выдержка тут не при чем.

– Ты можешь подождать в машине, я один справлюсь, – осторожно предлагаю ему, а Наилий резко мотает головой.

Не знаю, какая буря у него сейчас внутри, но могу представить. Помню, как я впервые вынимал пули из майора Лара, зная только в теории, как это делается. Его трое держали, чтобы не дергался и не мешал. Молчал Наилий, только со свистом тянул воздух носом и скрипел стиснутыми зубами. Наркоз? Не было его тогда. Из инструментов пинцет и швейная игла. Я тащил пулю и думал, что лучше бы он орал и проклинал меня, может быть, тогда сделалось легче. Комбинезон на мне насквозь промок, пот заливал глаза, хотя в заброшенном амбаре на краю полей Эридана гулял ледяной ветер. Пальцы скользили по крови, пинцет срывался в ране с куска металла, а я думал, что причиняю больше боли, чем самый безжалостный враг.

– Держись, Ваше Превосходство, – шепотом говорю ему, – страшно только в первый раз. К этому нельзя привыкнуть и перестать думать, что ранен кто-то из близких, но ты сейчас и Дэлии, и мне нужен спокойный.

– Знаю, – медленно кивает генерал, – и спасибо, что ты здесь.

Я не мог иначе. Никогда не умел.

– Приступаем, – бормочу под нос и беру инструменты.

Всегда завидовал четырехруким гнарошам, вот у кого проблем у операционного стола нет. Иглодержатель в одну, пинцет в другую, ножницы в третью и зажим с томпоном в четвертую.

Забываю в такие моменты, где я и что творится вокруг. Звучат ли выстрелы или надрывно гудят двигатели техники. Мир сжимается до маленького участка тела пациента и нитки с иглой. Четыре узла на каждый стежок.

– Режь, – говорю Наилию и вижу, как он щелкает ножницами.

Едва убирает, как я снова оттягиваю край раны пинцетом, чтобы уколоть хирургической иглой четко под углом в девяносто градусов. Руки давно работают отдельно от головы, наматывая два витка на иглодержатель и захватывая короткий конец нити. Так быстро, что не уследить.

– Режь.

Нельзя не ускоряться, не замедляться, иначе собьешься с отработанных движений, и нить запутается. Четко, как робот-манипулятор, думая только о том, где сделать следующий стежок.

– Режь.

Филин рвал когтями руки Дэлии, не заботясь об аккуратности и красоте. Нападал несколько раз, где-то цепляя поверхностно, а на правом предплечье глубоко вонзившись в мышцу. Чудом ничего важного не задел.

– Режь.