Разговоры с мёртвыми

Прежде чем оценить последствия глупости, решил навестить Юлю.

– Я ждала тебя, – сказала она.

По крайней мере, хоть кому-то я нужен.

– Юля, ты слышишь меня?

– Сомневаешься? Ты можешь не говорить вслух.

– Юля, скажи одну вещь. Ты ведь меня хорошо слышишь?

– Не надо было этого делать.

Мне плевать. Плевать, что надо и что не надо.

– Скажи, я…

– Не надо было этого делать.

Ты можешь закрыть рот?

– Неделю назад я…

– Он не просил тебя.

Я опустил голову. Под ногами нет ничего интересного.

– Никогда, запомни, никогда не лезь к тем, кто тебя не просит. А тем более ради своей выгоды. А ты подумал, чем он будет платить за твою глупость? Да что ты знаешь о нас? Что ты знаешь о настоящем страдании?

Я развернулся.

– Стой! Не уходи. Побудь ещё со мной. Просто посиди. Ну.

Ты капризный ребёнок. А непослушных детей ставят в угол.

Я вернулся, сел на лавку.

– Ты не знаешь просто, как это – быть одной.

Я не знаю? Одиночество – моё второе имя. Спросите, как меня зовут, и я скажу: «Одиночество». Фамилия? Оно же. Отчество? Догадайтесь сами.

Я запустил пальцы в волосы. Какой укор был в стеклянных глазах матери. Почему я жив?

– Цени жизнь, дурачок.

Я закрыл лицо ладонями.

– Что мне делать?

– А? Что? – услышал я удивлённый мужской голос.

Из-за веток берёзы появился мужик, он растерянно оглядывался вокруг. Старое кладбище постоянно меняется, обрастает новой зеленью и могилами. Поэтому каждый раз приходится заново искать своих мертвецов.

– Ничего. Иди, куда шёл.

Мужик остановился:

– А чего ты мне грубишь?

– Ничего. Извини.

Я хотел подобрать нужные слова. Не хватало ещё подраться среди крестов и памятных дат, но все слова были ненужными.

– Извини, – буркнул ещё раз.

Мужик из-под бровей буравил мою переносицу. Недовольство потянуло вниз уголки его губ и подбородок.

– Придурок, – процедил мужик сквозь зубы и продолжил поиски знакомых.

Кто хоть раз бывал на кладбище в родительский день, видел, как легко люди от скорби переходят к злости. Им неуютно в царстве гнилых симфоний, поэтому раздражение берёт верх над благоразумием.

Я больше не боялся, что меня разоблачат. Как бы там ни было, что бы я не натворил, памятник надо поставить на место. Разве брат виноват в том, что я повёл себя, как сумасшедший?

– А знаешь, какая у меня была самая любимая игрушка?

Я почти забыл о Юле.

– Кукла?

– Плюшевый мишка. Большой-большой. Когда шла гроза, я обнимала его и смотрела в окно на стрелы молний. Мишка был такой мягкий, что мне ничуть не было страшно. Наоборот, мне нравилось следить за молниями, от самого неба до верхушек домов. Мама говорила, что их бросает Зевс. Я представляла себе огромного красивого мужчину с длинными волосами и лицом из камня. Как кузнец из мультфильма. Он добрый, но сердитый. Просто дети не слушают его и он за это их наказывает. И знаешь что?

Откуда я могу знать, что в твоей голове? Мёртвой голове.

– Нет никакого Зевса. Никого нет. Ты один на один с пустотой. Понимаешь? Меня сбил автобус. Я несколько раз перевернулась в воздухе и уткнулась лицом в асфальт. Из автобуса выбежал водитель. Он что-то кричал матом. Я не виню его, ты не подумай. Перевернул меня. Врачи сказали: «Если бы осталась на животе, был бы шанс выжить». Я захлебнулась кровью. Водитель убил меня дважды. Один раз – когда сбил на переходе, второй – когда перевернул. Я не хочу ему плохого. Нельзя. Самое худшее – наполнить пустоту ненавистью. Я не сразу поняла, что умерла. Я думала: у меня переломы и, наверное, мне светит инвалидное кресло. Но умерла? Я могла бы, конечно, догадаться, что произошло, но не хотела верить. Мне всего двенадцать. Понимаешь?

Детский голос маленькой девочки.

– Я хочу… – она запнулась. – Хочу… Нет, не стоит…

Я представил девочку в тесноте гроба. Худенькие руки на груди, два метра земли давят на доски.

– Так мало жила. Даже вспомнить нечего. Несправедливо. У меня мысли взрослого, а я ребёнок навсегда. Родители стояли надо мной. Я кричала им – они не слышали. Представляешь? Я думала, они притворяются, играют со мной. Какая плохая игра. Меня положили в деревянный ящик, закрыли крышку, прибили её гвоздями. Я билась в истерике, а родители не замечали. Я их почти ненавидела: и папу, и маму. И сразу поняла, что мертва. Потому что постарела в один миг. Я вдруг поняла, что всё изменилось. Мне стали смешны и куклы, и книжки с картинками. Мне стало стыдно, что я до сих пор в них играю. А сейчас у меня, кроме них, ничего больше нет. Я рано умерла. Понимаешь? А эти люди в халатах. Представь, что тебя раздевают, режут, протирают мокрыми тряпками, как стул или шкаф. А тебе и не пошевелиться. Я тогда и слова из себя выдавить не могла. Это в гробу появился дар речи. Только зачем? Кроме тебя, никто не слышит.

Юля осеклась:

– Ой. Спасибо тебе.

Я встал.