Таёжная повесть

Мишаня пожал плечами, не понимая как на это реагировать.

–Ну, думайте. Вот вы убьёте оленя, а он состоял из воды. Куда она потом? Или срубите кедры для своего будущего дома. Они ведь тоже влагу содержали. Точнее, она в них жила.

После сказанных слов наступила тишина, в которой было слышно, как падали хлопья снега, и Мишаня вдруг понял, на что намекал гость.

–Вода была в них? –неуверенно спросил он, глядя на снежинки.

–Ну да. Ведь не с Марса же снег. Мы рубим и убиваем, а она прибывает. Она становится мятежной. Ей ведь необходимо воплощаться. А где как не в живом теле. Вы не поверите…

–Отчего же, -перебил Мишка.

–Да… Толи ещё будет. -Гость немного съёжился. Ломая снежинки на дороге, гость медленно побрёл от пасеки.

Мишка некоторое время смотрел, как удаляется фигура незнакомца. После недолгого разговора в душе опять затаилась тоска, хотя общение с таким типом сперва даже раззадорило его. Он никак не мог взять в толк, что это был за человек, и как его занесло в эти дебри. Это было вообще непонятным. Но то, что он не навязался на обед или на ночлег, как многие из местных бродяг, делало ему честь.

Он глубоко вздохнул и пошёл в дом. В дверях он остановился и задумался. Что-то было не так в окружающей его действительности. По-прежнему с неба падал неслышно снег. Всё было тихим и белым. Слышно было только, как шумит речка на перекате. Под ногами всё так же крутился Куцый, стараясь, чтобы на него обратили внимание. Он бегал по белому снегу, оставляя на чистом ковре маленькие следы. Мишка оглядел двор и не увидел других следов, кроме тех, что оставил сам, проходя на речку. Это показалось ему странным, но щенок отвлёк его от всяких мыслей, он поёжился от приятного холодка и пошёл в дом.

Особых дел на пасеке не было. Проглотив несколько ложек меда и запив остывшим чаем, чтобы не стошнило, он взял дробовик. Перед этим он его основательно почистил и смазал. Разломив его, посмотрел в стволы: «Не мешало бы ершиком прогнать». Но этого добра у него не водилось. Он взвел курки и проверил на пальце удар бойков. Левый почти не бил. Он зарядил оба ствола картечью. Немного подумав, заменил один, сунув в правый получек пулю, отлитую Толькиным колыпом. «Пуля и в Африке пуля, хотя и дура», – подумал он, с щелчком захлопнув дробовик.

– Ну что, Куцый, пора на охоту. Пойдём освобождать воду.

От этой шутки, сказанной неизвестно кому, его передёрнуло, словно от холода. Перед глазами стояло, как живое, задумчивое лицо недавнего гостя, и словно укоряло. –Теперь в каждой капле мерещиться будет, мятежная вода. –Ну чего под ноги лезешь!

Щенок, зная, что сейчас произойдет, уже виновато поджал хвост и понуро опустил морду.

– Правильно, Куцый, сиди дома. Куда? Ну-ка, стой! – Мишка схватил тапок и запустил его в щенка, уже норовившего прошмыгнуть в кусты. – Ах ты ж, гад такой! Ну-ка, на место!

Увидев, что хозяин не шутит, кобель сделал резкий разворот и пулей влетел на крыльцо, спрятавшись под лавкой.

– Правильно. Вот тут и сиди, сучий сын! – Михаил пригрозил ему кулаком.

Увидев кулак перед собой, щенок прижался к стенке и оскалил зубы, но, услышав смех хозяина, застучал хвостом.

– Чтобы мне под ногами путался! – Мишка достал обрывок веревки и привязал щенка к крыльцу, еще раз дав понюхать свой кулак, на что Куцый отвел морду и показал тонкий клык. – Я тебе! – тихо и довольно рассмеялся Мишка и потрепал собаку за длинные уши. Щенок все больше и больше нравился ему, но на охоте делать ему было пока нечего.

– Сиди дома и никого не пускай!

Разговаривать было особенно не с кем. Поэтому все, что говорилось вслух, щенок воспринимал на полном серьёзе. Собака посмотрела на хозяина преданными глазами и тихо заскулила.

Мишке было искренне жаль пса. Он вздохнул и, накинув дробовик поверх пустого рюкзака, не спеша, вразвалочку пошел в сторону нижней дороги. Пользовались ей редко, и хотя пара машин уже успела проехать вдоль речки, дорога оставалась непуганой для зверя, и на речку вполне могла выйти какая-нибудь козёнка, пощипать троелистку. Снег не был помехой. Не хотелось сбивать ноги, лезть куда-то в сопки, поэтому он решил: «Повезет – не повезет. Куда кривая выведет». Сквозь низкие тучи высвечивало уже зимнее солнце, разбавляя унылый пейзаж веселыми красками. Все походило на многомерную декорацию. Птички беззаботно порхали под самыми ногами и щебетали. Он ощутил внутреннее спокойствие и безразличие к тому, что еще вчера его раздражало. Дышалось легко и свободно. Ноги сами несли его вперед, и, не смотря на дорогу, он

любовался окружающим пейзажем, примечая то новое, что привнёс в окружающую картину свежий снег. От земли исходила приятная прохлада. За ночь земля хорошо промерзла, снег лежал ровно, аккуратно укрыв пожухшую траву и замерзшие лужи. Набрав в ладонь снега, Михаил слепил комочек и приложил к щеке. Шею все еще ломило от вчерашнего праздника. Гости, оставив после себя кучу окурков и недоеденное сало, уехали, словно предчувствовали снег на голову. Дом в который раз выплюнул своего хозяина куда подальше, лишь бы насладиться собственным одиночеством. Мишка давно почувствовал на себе его влияние. В этом доме было что-то не так. И до него на Серпуховке подолгу никто не задерживался. Да и само место было неперспективным, редко когда дававшим хороший принос от серпухи, что росла в изобилии вдоль речки. Мишка шел краем леса, стараясь не нарушать тишины. Про себя он думал, что правильно сделал, что пошел с утра. Было предчувствие, что ему повезет. «Лишь бы дробовик не подвел. Только бы не было осечки», – про себя повторял Михаил. А на зверя ему все же везло. Это подтверждал последний случай.

Чернотроп – лучшее время для охоты. Для любого лесного обитателя первый снег – большое событие. Он выдавал любого зверя и не мешал ходьбе. Особенно хорошо было охотиться на коне. Но коня у него не было. И собак тоже. Был Куцый, но щенок не считался. Сорвав переспелые ягоды барбариса и запихав их в рот, он зашагал веселее. Кислота проникла в мозг, и он почувствовал прилив энергии. Сразу прояснилось в глазах. Даже дальние предметы приобрели четкие очертания. Но зверя нигде не было.

Лес все же дарил ему свои незатейливые богатства, не требуя ничего взамен. Но Мишка понимал, что лес может быть не только добрым. Сколько людей пропало в нем. Просто сгинуло. Даже на его коротком веку.

Дорога, наезженная тракторами, то пропадала в болотистой низине, то упиралась краем в склоны густо заросших сопок, из которых в любую секунду мог выйти зверь.

Он тихо, не спеша брёл по белой пелене, хорошо зная, что спешить некуда и что время сейчас для него остановилось.

Начинался распадок. Он уходил вправо, в сопки и был затянут молодым подлеском. Когда-то по нему трелевали лес с вершины сопок. Лес вырубили, а распадок, обезображенный техникой, постепенно затянуло осинником и берёзой. Раны заживали медленно.

В вершину ему лезть не хотелось, хотя среди деревьев заманчиво проглядывала старая дорога, по которой уже давно никто не ездил, кроме как на конях. Он остановился и прислушался. Какой-то шорох он явно слышал уже не в первый раз, но вокруг не было ни души. Он прогнал наваждение и посмотрел на небо. По времени он прошел не больше пяти километров. Скорость в охоте не имела никакого значения, но чем дальше он уходил от дома, тем труднее предстояло возвращаться. Идти дальше не было смысла. Где-то за ряжем находилась деревня, и хотя до нее было неблизко, перспектива кого-нибудь встретить из местных мало радовала Михаила. Вдруг он услышал шорох. «Опять». Звук доносился из густого кустарника. Михаил тихо снял дробовик и аккуратно взвел оба курка, стараясь не издать металлического звука. В такой тишине любой незнакомый звук мог напугать зверя. Отойдя с дороги, он присел на корточки. Долго ждать не пришлось. Сперва он увидел черную морду, потом из кустов показались и длинные уши.

– Ах, ты ж, сволочь! – сплюнул Мишка, забыв, что он на охоте. Куцый от неожиданности взвизгнул и метнулся в кусты. – Иди сюда, скотина! – заревел Мишка, в досаде с силой ударив прикладом по земле, едва не разломав его. – Иди, кому говорят!

Вся охота пошла насмарку. Услышав строгий приказ, щенок чуть ли не на брюхе, высунув розовый язык, словно улыбаясь, выполз из своего убежища. В двух шагах от хозяина он упал на спину и завилял обрубком.

– Куцый! – Мишка топнул ногой. – Я тебя убью! Ей-богу, убью!

Услышав прямую угрозу в свой адрес, слова хорошо знакомые, щенок замер и даже брызнул на снег.

– Ах ты ж, дурья твоя башка, – смягчил тон Мишка, снимая с шеи щенка огрызок веревки.

Увидев на лице хозяина улыбку, пес преобразился, пружинкой вскочил на лапы и зарычал. Сделав вокруг ног несколько кругов, он важно задрал хвост и побежал по дороге на полных правах такого же охотника, как и его хозяин.

День был испорчен, и можно было возвращаться.

Не любил Мишка возвращаться одной и той же дорогой. Он посмотрел на беззаботного щенка и вздохнул. По-своему пес поступил верно; он благодарен был щенку за то, что тот нашел его по следу, не побоялся. Страха Куцый не знал, и это было главным его качеством. Все остальное можно было привить, но только не храбрость. В раздумье он смотрел на Куцего, не зная, как поступить. Вдруг щенок остановился. Кобель застыл в стойке, приподняв переднюю лапу и превратившись в струну. Вытянув морду, он втягивал носом воздух и поскуливал. Зрелище было великолепным. Мишку распирало чувство восторга за щенка, но собака вовсе не собиралась красоваться перед хозяином. Инстинкт – вот что заставило щенка встать в стойку. За минуту щенок преобразился. Он уже не выглядел бестолковым. Шерсть на холке стояла дыбом, а глаза горели хищным блеском. Правда, почуять он мог что угодно, даже ежа. Но барсуки и всякий мелкий лесной сброд давно спали в своих норах. Щенок чуял то, что не под силу было услышать человеку.

– Куцый, – тихо позвал Михаил. – Ты чего? Пошли. Хорош тебе дурака валять.

Но щенок не двигался, все так же всматриваясь в лесную глушь. Он превратился в сплошной комок энергии. Мишка подошел к щенку и погладил его. Куцый заскулил.

– Что ты услышал? – тихо обратился он к собаке. Щенок вильнул обрубком и опять уставился в сторону распадка. Торопиться было некуда, и Мишка присел на корточки, положил на колени дробовик и стал ждать. Через некоторое время до него донесся едва различимый и очень далекий собачий лай. Он понял, что где-то гнали зверя. «Без причины в лесу собаки лаять не станут». Мишка огляделся. Вокруг не было ни души. Одни только сороки. К горлу подкатил ком. Собаки приближались. Лай шел четко среди сопок и спускался вниз, прямо на него. У Мишки перехватило дух. Он ощутил дрожь в руках. Быстро проверив заряды, он стал искать удобное место, но вокруг было голо и спрятаться негде. Он придавил собаку к земле и показал кулак. Куцый понял, чего от него хотят, и прижался к земле, вытянув морду в сторону лая. Было слышно, как несколько собак гнали зверя. Гнали грамотно, не давая уйти обратно в сопки. Это не был подранок.

Дело свое собаки знали отменно. До Мишки уже хорошо доносился их звериный, переходящий на рев лай. Казалось, что они на ходу отрывают куски мяса от зверя. Это мог быть и медведь. От этой мысли его бросило в жар. Среди общего хора он выделил звонкий, переходящий в истерику лай. «Заводила!»

Собака словно прилипла к зверю и заражала других своим азартом. «Значит, не медведь. Иначе все выглядело бы по-другому. Медведю наплевать на собак. Он может остановиться, даже погнаться. Здесь же собаки шли лавой, как одно сплошное движение. Это был изюбр. Может быть, и матка». До него донесся шелест веток. «Все! Бык». Это шумели рога. Он уже не сомневался, куда выскочит зверь.

Вдруг его осенило – ему повезло. Случай принадлежал ему, одному из тысячи, из миллиона. Это был его случай. Он взвел повторно курки и присел на одно колено. Вдруг шум веток и собачий лай стали уходить вправо. Его охватило отчаяние, но он опять услышал звонкий лай прилипалы. Собака опять взвинтила азарт всей своры, и беспородные дворняги (это чувствовалось по басистому лаю) снова повернули зверя вниз, к открытому пространству. Неизвестно, чем руководствовались собаки и кто их учил этому, но то, что они делали, и было нужно Мишке. Вдруг он четко расслышал звонкий визг. Он засомневался в своих выводах: это мог быть секач. Тот запросто мог подковырнуть обидчика. Встреча с секачём, особенно при его убогом арсенале, могла закончиться чем угодно, но отступать было поздно, да и некуда. Сердце стучало, словно барабан, готовое выскочить из горла. Зверь шел прямо на него, оставив собак где-то сзади, и не было смысла гадать какой. Он уже слышал храп и частое дыхание.

– Всё! Вот он!

Это был царь. Огромный изюбр с мощными рогами вылетел из кустов, и если бы Мишка не вскочил, то он принял бы его за кочку и перепрыгнул. Увидев человека, зверь воткнулся копытами в землю, разрывая, словно плугом, мёрзлую почву. Он резко развернулся, издав резкий и пронзительный рев. От мощного толчка все мышцы на его теле вздулись, а в глазах застыл ужас.

То, что увидел Мишка, было непередаваемо: «Еще мгновение, и зверь исчезнет». Не целясь, он нажал на оба курка, почти одновременно. Страшный удар отдачи откинул его назад. Дробовик вырвало из рук, и Мишка оказался на земле. Падая, он успел заметить, как зверь шарахнулся в сторону, словно скозлил, и скрылся в чаще. За ним, похожий на злую пчелу, кинулся Куцый, почти повиснув зубами на громадном теле быка.

Мишку охватило отчаянье. Мысль мелькнула в голове: «Промазал». Он не верил тому, что происходило. С трудом поднявшись, он огляделся. Рядом лежал развороченный дробовик. Приклад в узком месте разлетелся на две части, но это уже не имело значения. Он мотнул рукой, и его прошила дикая боль в левом плече. Он пощупал кости. Все было цело. Он понял, почему была такая отдача, и еще раз поблагодарил случай и ружье. «Порох». Это был сокол. Бездымный порох категорически запрещалось насыпать меркой. Только весом. Да и заряды были старыми, порох слежался. Вдруг он услышал лай своего кобеля. Куцый захлебывался отборной собачьей бранью. В какой-то момент Мишке показалось, что лает взрослая собака. Уж больно грозно рычал щенок. Его осенило. Зверь! Он не промахнулся. Он забыл про дробовик и, пересиливая боль, с трудом побежал на лай. То, что он увидел, было выше его понимания, его буквально распирало от удивления и восторга. Посреди небольшой полянки, недалеко от дороги, лежал изюбр. Он был мертв. Вокруг него, с оскалом гадюки, ощетинившийся словно ёж, бегал Куцый, не давая подойти к зверю стае собак, столпившихся вокруг. Собаки тяжело дышали, высунув до земли розовые языки. Увидев человека, они подались назад и заскулили. Еще пара секунд – и, возможно, от Куцего не осталось бы и хвоста. Куцый охранял добычу на совесть, не забывая вырывать клочья шерсти из своей добычи.

Мишку охватил такой восторг, что он не смог сдержать эмоций и заорал. Это была победа! Огромная туша зверя возвышалась на белом снегу. На вытянутой шее виднелась небольшая дырочка, из которой стекала тонкая струйка красной крови. Он обследовал тушу и больше ничего не нашел. Заряд картечи пролетел мимо, даже не задев зверя. Это было просто чудом. Всего одна пуля, размером чуть больше горошины, решила исход схватки, скорее всего, задев позвонки. Так оно и было. С трудом приподняв за огромные рога голову быка, он увидел второе отверстие – выход пули. Заряд сделал свое дело. Это была пуля. Пройди она немного в стороне, по мякоти, и зверь ушел бы в глушь и сдох. Не было ничего хуже и позорнее в охоте, чем запропастить зверя, каким бы он ни был.

Вдруг он поймал себя на мысли, что уже совершенно равнодушен. Перед ним лежало двести килограммов мяса с рогами на голове и не более. Азарт неожиданно исчез, и всё вернулось на круги своя. Над головой неслышно проплывали хлопья низких облаков, откуда-то доносился вороний клёкот – лес уже передал по этапу свежую новость о жертве и пиршестве.

Предстоящие дела вернули его с небес на землю. Он вытащил из рюкзака нож и осмотрел тушу. Надо было с чего-то начинать. Он часто наблюдал за подобной процедурой, но разделывать в одиночку огромного быка доводилось впервые. Козы были не в счет.

Собаки улеглись на снег и, высунув языки, стали ждать то, что им полагалось по праву. Он посмотрел на них и увидел ту, которая вела всю свору. Это была небольшая черная лайка с белыми пятнами. Ушки ее стояли торчком, а хвост был закручен в два кольца. На фоне беспородных дворняг она выглядела куколкой. У одной собаки из задней ляжки сочилась кровь. Нога была разорвана в основании и держалась на добром слове.