Картофельный обряд

– С кем это? – Скорик замер.

– С Володей, – рассердилась Аглая. – С кем же еще?

Тяжело вздохнув, Скорик машинально провел ладонью по затылку и кивнул.

– И что он? – Аглая впилась глазами в смущенного Скорика.

– Да ничего особенного, – пробормотал Скорик, глядя в пол.

– Он хотя бы сказал, где он голову так повредил?

Скорик покачал головой, не решаясь посмотреть Аглае в глаза.

– А что же он тебе тогда сказал?

– Расти картошка большая-пребольшая. Пусть тебе хватит солнца и воды, – сказал Скорик и болезненно поморщился, словно проглотил что-то кислое или словно у него заныли зубы.

Повисла гнетущая тишина. Аглая вытаращилась на Скорика. Он сжался и понурился. Аглая покачала головой и поежилась словно от сквозняка.

– Расти картошка… Его на ней совсем замкнуло. Только ее и жрет.

– Поди жареную? – предположил Скорик и сглотнул. Вспомнил, что с утра ничего не ел.

– Если бы! Так ведь он сырую! Сырую жрет! – в сердцах сокрушенно проговорила Аглая. Вдруг она задумалась, вытягивая и скашивая рот, поводя носом; она стала похожа на мелкого грызуна.

– Большая-пребольшая, – пробормотала Аглая. Она прищурилась и кончиком языка облизала обветренные губы. – Может, это и к лучшему.

– Что к лучшему? – спросил Скорик, недоуменно помаргивая.

Проговорившаяся Аглая спохватилась, вспыхнула и сердито посмотрела на Скорика

– Как же мне все это достало! – сказала она и выскочила за порог.

Скорик захлопнул дверь и облегченно выдохнул. Горло сжала судорога. Во рту пересохло. Сильнее чем поесть, захотелось накатить.

10

Уже больше недели Палёнова словно подменили. Он редко выбирался из дома. А выбравшись, тихо и неподвижно сидел на скамейке и смотрел в одну точку. Он напоминал картофельный куст, а не человека. Ночью он больше не ломился к Аглае, словно напрочь забыл о ней. А днем не матерился на весь двор и не клянчил у всего двора мелочь, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье. Все недоумевали и гадали, что такое произошло с Палёновым.

– Палёнов катается на розовом слоне, – заявил расшатанный Виталик и многозначительно поглядел на мрачного Скорика. – У него белая горячка.

– Да он просто траванулся паленой водкой, – возразил Фрол Пшеничный и рыгнул. – С ним уже было такое. Скоро он оклемается и будет как огурчик. – Фрол протяжно и громко рыгнул. Отчего сидевшая в полосатой коляске некрасивая девочка с пучком светлых волос на темени, вздрогнула и испуганно заплакала. Толкавшая полосатую коляску полноватая молодая женщина в длинном сером полосатом джемпере, с темно-рыжими висками и черным хвостиком, затылком и теменем, гневно посмотрела на долговязого Фрола. Он открыл рот, чтобы извиниться, но вместо этого машинально и виновато рыгнул. И растерянно вытаращился на женщину с полосатой головой и коляской. Та испепелила его глазами и поспешила пройти мимо подъезда, под козырьком которого собралась дворовая шатия-братия. – Он же непотопляемый, как.. дредноут. Непотопляемый! Паленый обязательно всплывет. Обязательно, – и Фрол убежденно рыгнул.

– А я ведь его недавно видел – сказал Сбоев, плешивый чудик и очкарик, который непонятно на что и зачем жил. – И даже поговорил с ним.

– Да ну? – сказал Виталик.

Все уставились на тщедушного Сбоева. Фрол удивленно рыгнул. Скорик побледнел и часто заморгал. А плотный, с красным оплывшим лицом Кабанов, сказал:

– Внимание, тормози заранее.

– Когда это было? – спросил Виталик.

– Пардон, – Сбоев отошел к краю крыльца и, нагнувшись, облевал цветы. Вытерев рот рукавом замызганной ветровки, вернулся и сказал: – После полуночи это было.

– Да, поди померещилось, – с усмешкой перебил и отмахнулся Виталик.

Сбоев обиженно поправил очки с дужкой, перевязанной скотчем и трещиной на левом дымчато-сером стекле. Его часто видели у торгового центра «Берлин», он рылся в мусорных контейнерах.

– В первом часу я встретил Палёного около «Ивушки».

– И что он? – спросил Скорик, напряженно заглядывая в серое похмельное лицо очкарика.

– Он брел в сторону гаражей. Я его окликнул… пардон, – отойдя и исторгнув из себя на газон, Сбоев вернулся.

– Ну и? – торопил Скорик, охваченный состоянием уже виденного и слышанного.

– Он тормознул у ларька. Подхожу, спрашиваю, как он вообще? А он… – Сбоев отошел, из него еще выхлестнуло, он крякнул и вернулся: – не узнал он меня. Он и себя не узнал бы. Такой он был… никакой. Он стал бормотать. Говорю: « Что-то? Я тебя не понимаю» А он знай себе, бормочет под нос. Словно молится или кается. И смотрит на меня так, словно выглядывает из глубокой ямы. Так-то вот.

Все переглянулись.

– Что же он там такое бормотал? Неужели ты ничего не разобрал? – спросил Виталик.

– Кое-что все-таки разобрал, – сказал Сбоев.

– И что же? – рыгнул Фрол.

– Секундочку… – тряхнув указательным пальцем, Сбоев отошел и вскоре вернулся, вытирая рот тыльной стороной ладони: – Как же он там? Ага… вот: ««Земля-землица, дай картошке уродиться. Пусть растет она большая пребольшая, не гния и не плошая»

– Так и сказал? – спросил Виталик, недоверчиво скривив рот.

Сбоев отошел, бурно стравил на цветы и, как ни в чем не бывало, вернулся:

– Так и сказал. Да, и еще этот запах от него…

– Запах? – вглядываясь в очкарика, Скорик почувствовал, как затылок и предплечья вымораживает, а ноги слабеют. – Чем же он пахнет?

– Погребом, – Сбоев задумчиво вытер рот тыльной стороной ладони и покивал. Вот именно: сырым холодным погребом.

– Я же говорю: розовые слоны и черти на ободе унитаза, – усмехнулся Виталик.

Фрол протяжно и печально рыгнул.

– Трансформация трансформаторов, – сказал багровый мордастый Кабанов. – Слушайте радио, остальное видимость.

– Скорый, ты чего такой? – заметил Виталик, заглядывая Скорику в лицо.

– Какой? – Скорик растерянно посмотрел на Виталика, словно тот застал его врасплох.