Голубая гортензия

После смерти миссис Дэзери Дебора значительно отдалилась от семьи. У нее появились свои увлечения, на которые родственники, жалеющие девочку, закрывали глаза. Ее заботой стали музыкальные фестивали, пикники на природе, фургоны и трейлеры, полные разгоряченных молодых басистов. С одним из них она даже уехала на гастроли, и мистер Колман не предпринял ничего, чтобы удержать дочь. Когда Дебора вернулась в Брэмфорд уже с будущим мужем – не басистом, а отбившим свое барабанщиком, – и родила детей, то навещала отца нечасто. Но вряд ли такие визиты доставляли кому-либо удовольствие. А теперь она ночует в родительском доме, когда в собственном ее ждет младенец. Патти зла. Мистера Колмана подозрительно нет. Значит, тайные события всплывают на поверхность, поднимая за собой всю морскую грязь.

Поздним воскресным утром Гарольд завтракал и разбирал почту. Весь субботний день шел жаркий ливень – привычная перемена настроения для Хармленда. Панорамные окна открывали вид на серое небо и мрачно-голубую полоску океана, которая блестела среди сочной зелени. На стеклах еще оставались крошечные капли дождя, как пар, осевший после горячего душа. Бранч проходил для Гарольда в полной тишине; стол, за которым некогда встречалась целая семья, теперь принадлежал лишь ему одному. И, признаться, стал несколько большим. Садясь за него, он чувствовал себя потерянным и одиноким – слишком много места, слишком много пустых стульев.

В доме зазвонил телефон, и Гарольд нервно шелохнулся. Лула подняла трубку. Пока она произносила краткое «алло», он уже интуитивно знал, кто заговорит на том конце провода.

– Сэр, это мистер Барид.

Гарольд молча обернулся и выставил руку, дожидаясь, когда в нее опустится переданный телефон.

– Слушаю.

– Дружище, до тебя никогда не дозвониться напрямую: у телефона дежурит твоя крутобедрая мадам. Что у тебя с ней?

– Что случилось?

– Я надеюсь, ты уже читал утреннюю газету? – голос Бозорга звучал необычайно весело.

Газета, принесенная вместе с прочей утренней корреспонденцией, лежала на столе поодаль других бумаг. Гарольд опасливо покосился на нее. Обычно он не притрагивался к городской прессе, пока не разбирался с деловой перепиской. Любую глупость можно прочесть в этих колонках и испортить себе настроение на весь день. Особенно когда связался с Бозоргом – теперь каждое действие иранца словно бросало тень и на него.

– Нет. Не читал.

– Тогда рекомендую сделать это прямо сейчас.

– Я занят.

Послышался смех Бозорга, и Гарольд быстро положил трубку. Почувствовав себя сытым, – и от жареных яиц, и от чужих выходок, – он принялся мерить шагами столовую. Эхо каблуков раздавалось по этажу, залитому серо-зеленым цветом от пасмурного неба. Его руки напряженно прятались в карманы бежевого костюма. Откуда-то сверху послышался кашель домработницы. Не выдержав, Гарольд бросился к столу и схватил газету. На ощупь он выдвинул стул и медленно сел, поглощенный чтением. Новость не заставила себя долго искать – ведь из-за нее редакция не спала всю ночь. Гарольда не интересовало описание происшествия; взгляд его мигом пробежался вниз к списку жертв.

Пятнадцать человек. Он откинулся на мягкую спинку и попробовал осознать в эту мысль. Бозорг способен одним точным выстрелом превратить в прах пятнадцать человек лишь потому, что один из них отказался продать ему прибыльные ранчо. А за что пострадали еще четырнадцать, многие из которых очутились на этой яхте по воле случая?

Имя Тома Шелтона значилось в списке пострадавших первым. Следом за ним шла Регина Джессика Колман. Остальных Гарольд так и не прочел. Женское имя отдавало смутными воспоминаниями. Они зашевелились где-то под самым горлом и напомнили о старых поражениях, когда он чувствовал себя слабым и неопытным. Он вспомнил Фредерика Колмана – темноволосого стареющего мужчину, слишком заметно прятавшего раннюю седину под краской, с абсолютно пустым лицом и бескровными губами. Однако, несмотря на невзрачность, мистер Колман, как назло, пользовался необычайной популярностью среди женщин.

Гарольд скомкал газету, стараясь избавиться от навязчивых картинок прошлого, и бросил смятую на стол.

Сквозь сладкий утренний сон Патриция почувствовала, как мягкая рука матери погладила ее по волосам, желая разбудить. Значит, мама и папа уже вернулись – вместе. Тринадцать дней назад они говорили в последний раз, ели мороженое и брызгались новыми духами мамы. Она лениво потянулась и скорее распахнула глаза, чтобы увидеть ее.

Но в комнате никого не оказалось. Дверь была закрыта. Лишь мрачные лучи пасмурного солнца падали на противоположную стену, где висели фотографии. Их стекла и рамки странно сияли. Патриция приподнялась на руках. После ночи тело болело, будто она немного простыла. Видимо, прикосновение мамы ей приснилось, но отчего ее пугала такая реалистичность миража?

Сам мир все еще походил на сон. Все вокруг пронизывала парализующая тишина: не было слышно ни птиц, ни работников в саду, ни лабрадора, играющего в траве. Патриция взглянула на часы: дело близилось к обеду. Неужели она так долго проспала? Наверное, и вправду заболела.

Спускаясь по лестнице, она на ходу заплетала косу, как вдруг услышала из кухни тихие голоса и редкие плаксивые всхлипывания. Приехал отец. Прибавив шаг, Патриция спрыгнула на три ступеньки вниз и побежала к нему. А голоса тем временем усиливались:

– Я не в состоянии говорить с ней…

– Но кто, кроме тебя, папа?

Она так и застыла в дверях. Отец сидел спиной к ней, а над ним стояла Дебора. Ее лицо выглядело заплаканным, и рыжие волосы лишь подчеркивали красноту кожи. Рядом с ними была и Кларисса; она тоже плакала, сжимая в кулаке свой серенький носовой платочек. Поникшую голову отец держал ладонью, локтем упираясь в столешницу. Казалось, еще немного ему наклониться вправо, и шея отвалится.

Когда Дебора заметила Патрицию, ее тонкие брови прыгнули под челкой вверх.

– Патти!

Фред обернулся к дочери, и Патриция испугалась еще сильнее. Его вытаращенные глаза словно не видели никого и ничего, кожа побледнела, а запекшиеся в уголках губы что-то медленно и беззвучно бормотали. Он раскрыл объятия, одной рукой позвав дочь к себе, но Патриция осталась на месте.

– И где мама? – недовольно спросила она.

Взгляд Фреда совсем потух и соскользнул куда-то вниз. Кларисса не прекращала тихонько плакать, быстро утирая ресницы.

– Патти, подойди к папе, – попросила Дебора, – сейчас он кое-что тебе расскажет.

Не зная, зачем, Патриция послушалась сестру. В обычной жизни она бы так не поступила – будет еще эта Дебора указывать, что ей делать! Но с самого пробуждения жизнь уже была не совсем обычной. Всего за одну ночь она стала другой.

Фред обнял дочь и уткнулся лицом ей в грудь. Патриция услышала, как он плачет, и растерялась окончательно. Их взгляды с Деборой пересеклись над головой отца, и в распухшем лице сестры появилось какое-то новое чувство, еще не понятное Патриции. Словно ту парализовало жалостью и давно забытой тоской.

Отец собрался с духом и немного отстранился. Он взял ладони Патриции в свои, глядя на нее снизу вверх. Она чувствовала прикосновение его холодных, влажных рук, и время замирало. Каждая секунда, проведенная на кухне, растягивалась, превращаясь в час. На столе лежала раскрытая газета. Краешком глаза Патриция увидела крупное слово «ЯХТА», но не успела ничего прочесть, как отец заговорил надломленным где-то изнутри голосом:

– Патти, а мама уже не вернется. Она умерла.

Все трое взрослых ждали всплеска слез, крика девочки, словом, чего угодно, кроме тишины. В итоге растерялись. Они даже подались вперед, уже готовые успокаивать Патти, но этого ей не потребовалось.

Она стояла перед отцом, молча обдумывая его слова. К горлу уже подобрался ком, а в глазах защипало, как вдруг все схлынуло и окаменело. Она понимала, что сейчас вот-вот заплачет, и даже шмыгнула носом, но слезы вмиг исчезли. Только веки резануло болью.

– Патти, ты меня слышишь, дочка?

Она кивнула.

Фред обернулся к Деборе, и та непонимающе покачала головой. Никто уже не представлял, как нужно себя вести в таком случае.

Мысли в голове Патриции крутились настолько быстро, что еще не успевали причинить ей боль от осознания трагедии. Губы не слушались и не могли ничего произнести.

Мама уже не вернется. Она умерла.

Что тут еще добавить? Исчерпывающе и понятно.

Хотелось одиночества и больше никогда не видеть Дебору.

– Я не выспалась, – пробормотала она деревянным шепотом потерянному отцу, – пойду наверх.

Освободив запястья от его дрожащих мокрых пальцев, она действительно пошла наверх, преодолевая по ступеньке в минуту.

Кларисса первой ощутила груз ответственности того, кто должен вернуться к жизни во время потрясения. И вернуть за собой других.

– У ребенка просто шок, – пояснила она, – сейчас я заварю ей чай с ромашкой, пусть успокоится. И вам не помешает. Господи! Да и мне…

– Я ничего не понимаю, – Фред едва ли начал приходить в себя, – она даже не вздрогнула. Промолчала. Как девочка может не заплакать, когда умерла ее мама? Дебора, я ведь помню. Ты рыдала несколько дней.

Та раздраженно отмахнулась.

– Папа, ты нашел что вспомнить. Патти совсем другая. Наверняка она убежала, чтобы поплакать в одиночестве.