Генеральный инсект. Господин ощущений – 2

Часть четвертая

Глава первая. Послушать егорова

Послушать Егорова – не было Анны Карениной.

Всего лишь разноцветные червячки, складываясь определенным способом, могли представлять любую из женщин; мужчин представляли вещи – когда червячки заползали внутрь вещей, действие набирало обороты; червячки (окукливаясь) замирали – динамика пропадала и действие уступало место пространным досужим рассуждениям.

Была Анна или не была – предстояло дать жизнь сыну, который уже точно был бы (Сережа оставался под вопросом): таким вполне мог оказаться Алексей Стаханов.

Анна поднапряглась.

Своего Алексея Стаханова Толстой записал в декабристы – Анна же Аркадьевна сына видела застрельщиком патриотического движения: ребенок, родившийся на бархате и атласе, впрочем, чувствует такое же страдание от завернувшегося розового листка, как ребенок, родившийся на камнях, – от острого кремния, очутившегося у него под боком.

Думали сентенциозно.

Француженка, к примеру, ругала Ибсена, рассуждая, что у него круглый рот.

Колокольчик заливался ярким звоном – приходил судебный следователь насчет алмаза.

– Откупайся! – призывал Анну Каренин из задорного чувства против женщины вообще.

Кокорев доставил очередной стол – из морской березы, затейливого фасона с бронзовыми украшениями.

Анна перебирала пальцами, вплетая укосник; ей представлялось вдруг, что Егоров подкрадывается сзади, чтобы —

– Никакого Егорова не существует! – Анна успокаивала других и себя.

– Кто же тогда вместо него, – спрашивали другие и она самое себя. – Кто или что?

– Пушкин, Толстой, Грибоедов, – Алабин принимался суфлировать из укрытия, – бархат, атлас, листок, кремний —

Послушать Анну, прекрасно понятия согласовывались с представлениями: Пушкин – бархат, Толстой – листок и т. д.

Сознательно или нет, к понятиям Анна не отнесла Ибсена, и старый манекен подкинул ей категорий.

– Свобода, равенство, братство?! – она зашаталась от непомерной навалившейся тяжести, и даже Алабин примолк в суфлерской будке: отсебятина!

Послушать Ибсена, свобода, равенство, братство были неразделимы, а, следовательно, неразличимы: свобода и братство оказывались равны между собою!

Их (полная) неразличимость уничтожала синтетическое мышление, требовавшее вот чего: два содержания, которые в суждении уравниваются, должны при этом все же как-то различаться между собою.

В прямой эмоциональной передаче голос оппонента всегда непропорционально визглив: показывая Ибсена, Анна своими методами выставляла его на всеобщее осмеяние.

Глава вторая. Упорные стремления

Ударник Алексей Стаханов должен был увидеть свет в угольной комнате.

Побаиваясь, что возникнет Менделеев и пожрет младенца, Анна

распорядилась —

Были заготовлены кучи бархата, рулоны атласа и альтернативные камни: где, на чем предпочтет он появиться?!

Заключали пари.

Специальный человек следил, чтобы личное мужество не переходило в пустую браваду. Нужно было забыть все, что было и вспомнить все, чего не было.

Не было ни малейшего —

Вперед, только вперед!

Если тысячу раз написать «Алексей Стаханов», он обязательно появится. Грудь Анны блестела, как река; ее раздувшаяся сфера понятий искала выхода. Мысли более не удовлетворяли ее. Местами пюре играло на солнце.

Алексей Александрович между тем не сказал ничего приличного случаю и даже обязательного для мужа.

Она откупалась: женщина вообще: любая Анна.

Цвет лица: Анна Аркадьевна.

Блеск глаза: Анна Андреевна.

Туго натянутые чулки: Анна Сергеевна.

Руки выхухоля: Анна Ивановна.

Слово «чулок» будет держаться, когда не станет самого чулка.

Свободу непременно нужно было показывать с голой грудью.

Равенство – с повязкой на лбу.

Братство – у входа передавать меч.

Ибсен, хихикал, а без него эмансипация была проблематична.

Человек-мысль, человек-слово и человек- (знак) препинания ходили туда и сюда по бумаге; в семьсот двадцать третий раз Анна писала «Алексей Стаханов».

«Свобода должна быть шаловливой, – сверху спускались тезисы. – Равенство задорным, а братство – сардинок!»

– За мной! Вперед! Ура! – напоминал о себе Александр Константинович Ипсиланти.

Всем начинало делаться совестно перед ним: упорные стремления не то чтобы встречали отпор, но вязли во всеобщей неохоте.

Когда в гостиной загремели колеса, специальный человек выкатил прочь буфет: ничтожно мелкие факты всплывали в памяти Анны помимо ее воли как представление.

У молодой женщины зарождался философский взгляд на афиши.

Представление всем на удивление!