Пристанище пилигримов

Он часто-часто заморгал, словно ему попала соринка в глаз, и поспешно вышел из номера.

– Вот так, Андрей Григорьевич, – прошептал я, – расставили все точки над «i». Вообще не осталось вопросов.

Я пристально изучал в зеркале туалетного столика своё отражение. Окна были зашторены. В номере царил полумрак. Из тёмных глянцевитых недр на меня смотрел в упор незнакомый мне человек с большими несчастными глазами на вытянутом лице. Густая щетина покрывала впалые щёки. Глазницы были чётко очерчены. Брови стояли дыбом, как и волосы на голове. Если бы я встретил такого человека на паперти, я бы с брезгливой жалостью сунул бы ему пятак и шарахнулся бы от него прочь.

– Побитая бездомная собака, – произнёс я, глядя на своё отражение.

Указательным пальцем отодвинул нижнее веко на левом глазу: склера была воспалено-красной, палец предательски дрожал.

– Что удивительно, какие-то бабы ещё крутятся вокруг тебя. Неужели кому-то ещё интересен такой девиант? Или просто не понимают, с кем имеют дело?

Бодрым шагом я отправился в ванную. Там, насвистывая популярный мотив, я начал бриться. Смывая пенку холодной водой, я радовался как ребёнок, а потом полез под душ, врубил его на полную мощность и наслаждался тем, как ледяные струи секут моё худое измождённое тело, наполняя его энергией.

– Нет, не надо меня раньше времени хоронить, – повторял я как мантру. – У меня было много врагов, но я их всех пережил… И вас переживу!

– Я размотаю ваше змеиное кубло! – крикнул я, глядя в отражение зеркала; там какой-то смешной, мокрый, совершенно незнакомый мне парень корчил воинственные гримасы и напрягал сухожилия на плоской груди.

– Я вернулся, мать вашу так! – сказал я и выключил воду.

.25.

После завтрака я вышел из отеля и отправился к морю. Ветер нёс по небу угрюмые облака, срывал пожелтевшие листья с платановых деревьев. Солнце иногда просвечивало сквозь пасмурное небо, раскрашивая горные хребты яркими осенними мазками – бурыми, жёлтыми, карминовыми, бледно-зелёными…

На крыльце отеля, под козырьком с лаконичной надписью «ЮГРА», ждали своего трансфера отъезжающие домой туристы. Повсюду стояли сумки и чемоданы. Проходя сквозь толпу, я опустил козырёк бейсболки и смотрел себе под ноги через тёмные стёкла солнцезащитных очков, потому что не хотел столкнуться с кем-то из знакомых и травить потом нудные, бессмысленные разговоры на тему: «как всё было классно» или «увидимся в будущем году». Я пытался проскочить невидимкой, но вдруг кто-то прикоснулся к моей руке…

– Эдичка…– Я вздрогнул и оглянулся. – Гордо проходишь мимо?

Это была Анюта. Выглядела она довольно скромно: потёртые джинсы, кроссовки, ветровка с капюшоном, невыразительные черты лица без признаков макияжа.

– Привет, золотце, – сказал я без особой радости.

– А я не гордая – решила остановить тебя и попрощаться.

Её бледно-голубые глаза, полинявшие после многократной стирки, были окутаны такой неподдельной грустью, что вызвали в моей душе ответное чувство.

– Уезжаешь? – спросил я, вложив в этот риторический вопрос нотку сожаления. – Сезон охоты закончился?

– Перестань, – парировала она, а потом молча смотрела на меня, словно подбирая прощальные слова; хотела что-то сказать, но не решалась, накручивая вокруг пальца малиновую резиночку для волос.

Я не люблю подобные ситуации: чувствую себя моральным уродом, не способным на элементарное человеческое сострадание.

– Ты решил свои проблемы? – спросила она.

– А никаких проблем не было, – ответил я. – У меня всё хорошо. Всё просто замечательно!

– Я вчера подходила к твоей жене… Спрашивала, как у тебя дела. Она послала меня в долгое эротическое путешествие.

– Не может быть! – Затряс я головой в праведном возмущении. – Она очень интеллигентный человек. Она не способна на такое.

– В том-то и дело, что она послала меня очень интеллигентно. Мне даже обидно не было.

Повисла неловкая пауза. Я смотрел поверх её макушки куда-то вдаль.

– Ну ладно… – Я сделал маленький шажок назад, пытаясь ретироваться. – Хочу пожелать тебе всего самого наилучшего. Дай Бог тебе огромного счастья и успехов…

– Знаешь, я хочу тебе сказать… – прервала она мою прощальную тираду – тут же запнулась и тонкая струйка побежала по щеке; она наклонила голову, пытаясь спрятать от меня лицо, а я почему-то обнял её и прижал к себе.

– Я хочу сказать, – продолжила она, хлюпая носом, – что ты дал мне хороший урок. Я только потом всё поняла. Злилась, ненавидела тебя, но всё-таки оценила твой урок. Теперь я знаю, что нельзя так жить. Я хочу измениться… Всем сердцем, каждой клеточкой своего организма хочу этого. Я презираю себя. Я себя практически ненавижу.

Я ещё сильнее прижал её к себе.

– В Сургуте – девять градусов, льют проливные дожди, – бормотала она где-то у меня подмышкой. – Что меня там ждёт? То же самое болото. Я не хочу туда лететь. Я ненавижу этот город.

– Я никогда тебя не забуду, – пообещала она, – хотя мне нестерпимо хочется забыть всё, что здесь было за эти три недели. Я раскаиваюсь. Я ненавижу себя. Мне вены хочется вскрыть, так я себя ненавижу. – И она начала активно хлюпать носом.

– Успокойся, Анюта. Ты ещё молодая, а в молодости все ошибаются, для этого она и дана. Плохо, если человек жизнь прожил и ничего не понял, а у тебя ещё есть время измениться. Главное – не повторяй ошибок. Слышишь?! Не возвращайся в прошлое. Беги от него прочь. Разомкни этот порочный круг!

– Я ненавижу… – с ослиным упрямством повторила она и оттолкнула меня довольно грубо, резанула исподлобья холодным взглядом; в глазах её повисла петля…

Правильно говорят англичане: «Не будите спящую собаку».

Я оглянулся по сторонам – хотелось бежать от этой безумной девчонки. Люди вокруг нас расступились и создали интимное пространство. Они втянули в себя воздух и замерли как на флюорографии. Никто даже не смотрел в нашу сторону – всё это напоминало трогательное прощание двух влюблённых. Именно так заканчиваются курортные романы, но это был другой случай.

Вдруг я почувствовал чей-то взгляд на своём затылке и оглянулся…

У меня всегда было звериное чутьё, поскольку я был пуганным с детства, но особенно оно развилось в лихие девяностые, когда я занимался криминалом, – я легко распознавал чей-то мотивированный интерес к моей персоне: достаточно было одного взгляда, чтобы вычленить такого человека из толпы.

За матовой пеленой стеклянных дверей я увидел знакомый силуэт в холле гостиницы. Наверно, она подошла к стойке администратора по какому-то вопросу и увидела меня в момент трогательного прощания.

Я не видел выражение её лица, – может быть, оно было безразличным, может быть, заинтересованным, может быть, презрительным или насмешливым, – но мне вдруг стало неловко, от того что я на глазах своей законной супруги путаюсь с какой-то сомнительной особой, обнимаю её, нежно сбрасываю слезинки и провожу пальчиком по мокрой щеке. Хотя какое это имело значение, если всё уже закончилось и мы стоили на грани развода?

– Ладно, не грусти, Анюта… Прощай, – сказал я и пошёл от неё прочь, как от прокажённой.

«Чтобы заставить человека эволюционировать, его нужно сперва дестабилизировать», – подумал я про Аню и тут же осёкся: ведь это в первую очередь касается и меня.

Начиная с июня 2000 года, я совершенно потерял контроль над своими поступками и мыслями. Моя жизнь, как лодка без вёсел, плыла под влиянием каких-то подводных течений. Я всегда был ярым экзистенциалистом и считал, что человек свободен в своём выборе и сам определяет своё существование, но в тот период своей жизни я чувствовал как никогда влияние незримых сил на всё происходящее вокруг меня. Именно тогда я понял, что мы – люди – просто шахматные фигурки в хитроумных комбинациях влиятельных игроков.

Самый послушный раб – это тот раб, которому внушили иллюзию свободы. Поэтому многим людям кажется, что они вольны в своём выборе, но рано или поздно каждый понимает, что он всего лишь достояние великого промысла. В такие моменты люди осознают полную свою ничтожность и зависимость от внешних обстоятельств. Риторическая фигура «раб божий» приобретает новый смысл, в котором уже не остаётся лёгкой самоиронии, но появляется отчётливое понимание того, кто ты есть на этой земле и чего ты стоишь.

Таким образом из самовлюблённого нахального типа я превратился в неприкаянного скитальца, гонимого по жизни невидимым хлыстом. Я не понимал, куда идти, что искать, для чего мне дана жизнь и ради чего мне столько раз её сохранили. «Неужели у Всевышнего есть для меня какой-то план?» – думал я, спускаясь по каменистой тропинке к ревущему морю; я слышал, как шлёпают о берег огромные волны и шелестит галька.

Моя душа летела вперёд, опережая тело, – она словно искала другое пристанище, и я уже не мог её оседлать. Я был совершенно пуст, как древнегреческая амфора, покрытая многовековым слоем пепла. Я был словно Дракула, рождённый четыреста лет назад, повидавший всё многообразие жизни и умудрённый бесконечным опытом, но утративший связь с Богом и проклятый Им.

В тот час я понял главное: душа сгорает в страстях человеческих, а иногда она сгорает дотла. Покаяние не решает эту проблему, а так же – трусливое признание Бога. Процесс саморазрушения бывает настолько необратимым, что остаётся только сунуть голову в петлю.

«И что за карма у меня? – размышлял я, а перед глазами распахнулась бушующая стихия, накрытая свинцовыми облаками. – С самого детства во мне столкнулись добро и зло… Столкнулись не на жизнь, а на смерть. Я стал для них вечным полем брани. У отца и у матери – совершенно другая сущность. Они всю свою жизнь прожили праведно. Это самые порядочные люди из всех, кого я знал».

– В кого я получился такой урод?! – крикнул я. – На мне клейма ставить негде! Я чувствую в себе иную кровь – тёмную!