Валеркин декабрь

– Малыш, – тихо сказал он, – извини, что уехал. Я за тобой. Понимаешь, – начал торопливо объяснять он, – тебя, как Валеру, в семье никто не воспримет. Их Валера лежит в больнице. А мне никто не поверит. Ты это понимаешь? – Он присел передо мной и посмотрел мне в глаза. – Поехали домой?

Машка свистнула и присела рядом с нами.

«Маш, попробуй написать пальцем на снегу, вдруг получится?» – Попросил я ее. Она задумчиво окунула палец в снег и медленно вывела слово «вечность».

– Всегда хотелось. – смутилась она.

У Алексея расширились глаза, и он ткнул рукой в сверкающие в свете фонаря кристаллы.

– Валер, вот это – ты?

Я помотал головой и сказал подруге: «Объясни ему, пожалуйста, что нас уже вроде как двое. Только поаккуратней, не испугай, а то у него и так сегодня перегруз случился».

Та кивнула и быстро вывела на снегу: «Привет, меня зовут Маша. Я соседка Валерки и привидение».

«Ты что творишь?» – прошипел я.

Она кинула в мою сторону взгляд и продолжила: «Мы с ним в одной реанимации. А мне с вами можно?»

Она вскочила и умоляюще посмотрела сначала на меня, потом на Алексея. Тот аккуратно поднял меня под пузико и потрогал холодные лапы.

– Э, братец, да ты совсем замерз. А что до тебя, Маша… С воем по дому ночью бегать не будешь?

Та отрицательно покачала головой. Я перевел.

– Тогда поехали. – И он быстро понес меня к джипу. Открыв дверцы, поставил меня на переднее сидение. Машка скользнула следом. «Даже лапы не протер», – запоздало вспомнил я. Он завел двигатель, и мы поехали за город.

В теплом салоне я опять начал клевать носом. Алексей молчал и смотрел на дорогу, освещенную светом фар. Из темноты навстречу летел пушистый снег и белые на обочинах ели. Я уже засыпал, когда Маша толкнула меня в бок. Я поднял морду и удивленно посмотрел на нее.

– Знаешь, – начала она, – я теперь не чувствую скорость. И не чувствую запахов. Не понимаю, холодно или тепло. Все, как на экране телевизора. Валерка! Мы должны придумать, как нам вернуться в наши тела! Я снова хочу сесть за руль! – По ее призрачному лицу текли слезы. Сама, того не замечая, она приподняла меня и, уложив к себе на колени, начала чесать за ушком. Я, конечно, удивился, но так хотелось спать! И я заснул.

Проснулся я уже в доме, когда одетый в майку и спортивные штаны хозяин поставил перед моим черным носом миску с куриным бульоном. Такого восхитительного блюда я не ел за всю свою жизнь! Тарелка была вылизана за три секунды. Алексей протер мне мордочку, аккуратно взял на руки и устроился со мной на диване перед камином. В нем горел яркий огонь и тихо потрескивали поленья. Я покрутил головой и увидел Машу в кресле напротив.

– Ну что, девочки-мальчики, – вздохнул Алексей, – нам надо решить, как вернуть вас в ваши тела. Где твоя подружка? – спросил он меня.

Я мордой показал направление.

– Хорошо, – продолжил единственный в нашей компании человек, – что вам мешает? Может быть, какие-то внутренние проблемы? Подумайте хорошенько. Маша. На столике блокнот и ручка. Попробуй что-нибудь написать.

Та поднялась с кресла, подошла к столику и нерешительно потянулась пальцами к бумаге.

“Машка! – заорал я. – Хватит трусить. В машине ты удерживала мое тело целиком! Ну-ка бери ручку!”

Она решилась и, раскрыв пальцы, цапнула ручку.

«Да!» – крикнула она и схватила блокнот. Алексей философски смотрел, как к пустому креслу поплыли письменные принадлежности, спустя некоторое время зависшие над ним.

– Итак, – продолжил он, – Валера, что ты думаешь?

Я подумал.

«Машка, тащи кресло ближе, я буду говорить, ты запишешь. Только, чур, не обижаться и писать все!»

Та пожала плечами, встала и пинком отправила кресло к нашему дивану. Потом села в него обратно. Алексей поморщился. Наверно, было жалко пол.

«Пиши» – приказал я Машке.

«Маша стала привидением, потому что считает, что никому не нужна» – Продиктовал я.

Она, поджав губы, записала. Алексей прочитал и внимательно посмотрел на кресло.

– Ты, правда, так считаешь? – спросил он. – Только прошу, отвечай искренне. Ведь от твоего ответа зависит, будет ли жить ветер в твоих волосах, будут ли чувствовать пальцы холод первого снега, а губы – ласковый поцелуй твоего любимого парня… Не торопись, подумай и ответь. – Он отвернулся и стал смотреть на огонь.

А я подумал про себя. Когда бежал на автобус, я тоже думал, как все это надоело: и вечная бедность, и противная бабка, и ненавистная химия, которую никак не могу понять. И этот щенок. А вдруг я ему позавидовал? Бр-р. Я потряс головой и вернулся в этот мир. Посмотрел на Машу. Она писала. По ее щекам текли слезы. Я подумал: у нее на глазах такая черная подводка и не размазывается. Химия, однако. И начал читать.

«Я их ненавижу, – писала она неровным почерком, забрызгивая написанное слезами, – их, своих самодовольных родителей, которые бросили меня на деда с бабкой, когда мне было всего пять лет. Мать жаждала любви и искала утешения в многочисленных романах. Я в ее планы, видимо, не входила и получилась совершенно случайно. Когда у меня был день рождения, она даже не звонила, а бабушка вручала мне якобы от нее подарки. Однажды она пришла к бабушке за деньгами, когда сбежал очередной поклонник. Я стояла рядом и слушала. Это же мама! Мне так хотелось обнять ее… Но она, взглянув на меня, как на пустое место, сразу прошла к бабушке. Дверь они прикрыли, но все равно до меня отчетливо доносилось каждое сказанное слово. Представляешь, моя мать шантажировала бабушку мной! Говорила, что отберет меня у них и отдаст в детский дом, если та не даст ей денег. Бабушка ругалась, отвечая, что это мать должна им платить за то, что они с дедом воспитывают ее дочь. Не знаю, дала ли она деньги, но с этого момента в моей душе как будто что-то сломалось, и я поняла, что никому в этом мире не нужна. Я искала привязанность в сердцах друзей, но они не очень-то хотели делиться со мной частью своей души. Им было тепло в своих родных семьях. Им не нужна была моя любовь и мое плачущее сердце. Когда я подросла, то уже не искала ничего, потому что поняла, что каждый живет только ради своего удовольствия и это нормально. Только я уже дать это удовольствие кому-либо не могла. Мне нравилось обижать и унижать окружающих меня людей. Я находила радость в том, что они чувствуют то же, что когда-то чувствовала я. Став постарше, я прибилась к байкерам. Мне нравились мотоциклы, машины, в-общем все, что движется. Я любила копаться в их внутренностях, регулируя, ремонтируя и смазывая, потому что знала: машина – не человек, и за внимание ответит стократ. Когда мы ехали в Питер, то остановились на заправке залить бензин и попить кофе. В зале у кассы впереди нас стоял полный лысый мужик и обнимал молоденькую девочку, наверно, мою ровестницу. Я обошла его спереди и “случайно” чихнула им в лицо, а потом с милой улыбкой открыла рот, чтобы начать долгие извинения, но… улыбка застыла на моих губах. Это был мой почти забытый отец. Я смерила его взглядом, плюнула им под ноги и вышла из зала. Сердце колотилось, как бешеное. Я села на мотоцикл и стала ждать друзей. Тут вышел этот урод со своей малолеткой и сел в черный лексус. Я запомнила номера».

Алексей, который читал вместе со мной, спросил:

– За рулем сбившей тебя машины был твой отец?

Ручка, сама по себе бегающая по бумаге, медленно вывела: «Да».

– Вытри слезки, девочка, – попросил он (и как догадался, что она плакала?), – напиши-ка мне его имечко и номера машинки.

Маша хлюпнула носом и посмотрела на него.

«Вы что собираетесь делать?» – синяя ручка неуверенно вывела кривую строчку.

– Буду вас защищать. – просто сказал он. – Я понял, что происходит в семье Валеры. Я понял тебя, Маша. Ты, мой мальчик, спрашивал, почему в этом огромном доме живу я один. Тогда я не ответил на твой вопрос. А сейчас мне хочется вам обоим об этом рассказать.

Он откинулся на спинку дивана, поднял кверху голову и негромко заговорил:

– Пятнадцать лет тому назад я построил этот большой и теплый дом для моей чудесной семьи: жены Светланы и маленькой дочки Аленушки. Счастливее нас не было в целом свете. Светлана занималась хозяйством и дочкой. Два раза в неделю вечерами ездила в город тренировать детишек. Она была хорошей гимнасткой, и у нее была отличная группа. Я работал и старался радовать моих девочек, чем только мог. Зимними вечерами мы с женой думали о летнем отпуске и мечтали, что проведем его втроем где-нибудь на море. В то время денег было не слишком много, все ушло на строительство, и мы пытались найти какой-то бюджетный вариант. Но показать дочке море очень хотелось. С женой Светой мы как раз и познакомились-то во время отпуска, среди морских волн. Просто случайно нырнув друг к другу в объятия. Так вот, продолжаю. Мой сослуживец, хороший и достойный человек, бывавший у нас в доме, и знавший не понаслышке, как идут наши дела, предложил поехать к его родителям на Кавказ, к побережью Черного моря. Поесть виноград со своего виноградника, попить молодого вина, позагорать, покупаться, покататься по красивым местам. Он написал родным. Они очень обрадовались и пригласили нас в гости. И вот всем семейством, вместе с другом и на нашей машине мы отправились в путь. Отпуск прошел замечательно. Мою дочурку баловали все женщины дома. Буквально носили ее на руках. Все было чудесно. Обратно мы выехали рано утром. В ущельях еще плавал туман, а солнце первыми розовыми лучами начинало окрашивать в яркие цвета высокие горные пики…

Алексей замолк и поднес чашку с остывшим кофе к губам. Сделал глоток и замолчал. Мы, не отрываясь, смотрели ему в глаза. Казалось, что он сейчас опять видит серпантин дороги и туман, летящий над горами…

– Так вот, – продолжил он, и глаза его сузились в черные щели, – через пятнадцать километров от села нас остановили люди в камуфляже с автоматами. Проверка документов, сказали они и попросили нас выйти из машины. Мой друг и Светлана спокойно вышли, малышка спала на заднем сидении, а я пытался вытащить из бардачка барсетку: она застряла и все никак не хотела вылезать. Я открыл дверь, хотел сказать, что уже иду, как увидел, что моей жене заломили руки и бросили ее на землю. Димка кинулся на обидчика и получил в грудь автоматную очередь. Я до сих пор вижу в мельчайших подробностях, как жена поворачивает ко мне голову и кричит: «Леха, беги!». Я как-то очень медленно протягиваю к ней руки, а она у меня женщина сильная, гимнастка, выворачивается, и бьет ногой в лицо того, кто ее держал… Ее убили на моих глазах. Не помню, как завел машину, как несся по серпантину вниз, не слышал, как стреляли мне вслед. Когда меня остановили наши бойцы, пальцы пришлось отрывать от руля автомобиля. Там же мне и сказали, что началась война с Грузией, а мы нарвались на их засаду.

Он опять отпил кофе. Закрыл глаза и сглотнул.

– А в Аленку попала шальная пуля. Прямо в сердце. Она даже не мучилась. Когда я ее хоронил, у нее было такое милое личико, словно только заснула… Я этих уродов бил три года.

Он ссадил меня на диван, подошел к высокому шкафу и открыл дверцу. Оттуда достал фотографию и опять присел к нам.

– Вот они, мои дорогие девочки.

На нас из прошлого смотрели молодая красивая женщина и маленькая светловолосая девчушка. Они стояли на песке и махали ладошками фотографу – своему папе Алексею. Я посмотрел на Машу. Она, взглянув на фото, заплакала навзрыд. У меня по белой морде тоже бежали мокрые дорожки. Алексей поцеловал фото, встал и убрал обратно. Машка, всхлипывая, писала в блокноте: