Марсельская сказка

– И что теперь? – когда молчание затянулось, нетерпеливо спросила я.

– Я просил не заваливать меня вопросами, – он фыркнул. – Теперь мы идём в дом матери Фабриса. Тебе надо подыскать одежду, эта никуда не годится. Заодно и мои вещи заберём.

– С ума сошёл? Дом в этой же деревне? Да эти сволочи же каждый двор вверх дном перевернут, чтобы меня найти!

– Не перевернут. У Зоэ безопасно. А у нас будет около двух часов, чтобы покинуть деревню.

С ног до головы оглядев своего спутника, я в подозрении сощурилась.

– Занятно. Говоришь так, будто больше не вернешься сюда.

– У тебя будут еще вопросы? Или ты умолкнешь, наконец?

Все внутри меня затряслось от раздражения. Боже, как же хочется снова отвесить ему пощечину! И не одну! Прежде никто не осмеливался говорить со мной в таком тоне, а теперь будто бы вся грубость, вся желчь и всё хамство мира обрушились на меня в лице этого негодяя! Щёки мои раскраснелись от сдерживаемой злобы, и я рявкнула:

– Я вверяю тебе свою жизнь, разумеется, у меня есть еще с сотню вопросов! А ты даже имени моего узнать не хочешь!

Он посмотрел на меня с самым непроницаемым выражением во вселенной, будто ждал, когда моя злость поутихнет. Я сделала несколько глубоких вздохов, сосчитала до пяти и посмотрела вдаль, успокаиваясь. Узкая дорога, проложенная между старыми домиками, будто настроенными друг на друга, держащимися вместе, как оборона от неизвестного врага, уходила в самую глубь не меняющихся пейзажей. И всё же она манила меня обманчивой надеждой на свободу, она обещала большее, обещала вернуть мне всё, что у меня забрали…

– Успокоилась? Мы можем, наконец, отправиться в путь? Или сядешь здесь и будешь бандитов ждать?

– Как далеко нам идти? – голос мой дрогнул.

Реми несколько секунд помолчал и двинулся вперёд, бросив через плечо:

– Её дом в конце деревни.

Я так и осталась стоять, привалившись к столбу. Возмущение бурлило в крови, грозясь вырваться наружу не самыми лицеприятными выражениями, пока я стояла здесь, сверля его спину разгневанным взглядом. Держи себя в руках, Эйла. Ты справлялась с вещами и похуже.

Для начала нужно было как-то начать идти без опоры. Я попробовала переместить вес на носок раненой ноги, но тотчас вскрикнула от боли – вероятно, от пореза распухла вся ступня. Нет, это просто какое-то безумие. Почему я должна стоять здесь и решать, как мне добраться до дома, между прочим, в самом конце деревни, когда есть этот здоровяк? Да пошёл к черту он и его «условия»!

Судорожно вздохнув, я прокричала:

– Эй! Я не могу идти! Мне больно!

Реми что-то ответил, я точно слышала это недовольное, а может быть, насмешливое бормотание, но всё же не обернулся. Я насупилась и воскликнула ещё громче:

– Ты слышишь меня? Почему бы тебе не вернуться и не помочь мне?!

История повторялась: я снова стояла в одинокой панике и пыталась до него докричаться, а он уходил, с каждым своим широким шагом увеличивая расстояние между нами. Меня всю затрясло от гнева и возмущения, и я наклонилась, подбирая с дороги небольшой камень, чтобы бросить его рядом с этим хамом, привлекая к себе внимание, но, вероятно, недооценила свои силы – удар пришёлся в точности по его затылку.

– Чёрт подери! – ругнулся Реми, снимая с себя фуражку и потирая ушибленное место.

Он обернулся, и моему взору предстала копна слегка вьющихся и непослушных светло русых волос. Без фуражки Реми выглядел иначе, он был совсем другим человеком, внезапно помолодевшим, хотя я до сих пор не могла дать ему меньше тридцати, и уже не таким серьёзным и раздражающе холодным. И хотя на лице его отразились все виды гнева, я не могла невольно не залюбоваться им.

– Что ты делаешь?! – грубо гаркнул он, надвигаясь прямо на меня. Я вздрогнула, отдёрнув себя от неуместных мыслей. – Что за детские выходки?

– Как, по-твоему, я должна добраться до этого несчастного дома? На одной ноге? Ты должен мне помочь, а не вести себя, как последний нахал!

Остановившись передо мной, Реми вздохнул и провёл пятерней по своим густым волосам.

– Я тебе ничего не должен. Ты не понимаешь? Времени у нас мало, они могут вернуться сюда в любой момент.

– Тогда что же ты медлишь?

– Я медлю? – брови его подлетели вверх. – Чёрт с тобой. С опорой идти-то сможешь?

Разумеется, я могла идти, опершись о его руку, но сейчас, стоя перед ним и глядя в его наглые кианитовые глаза, мне так хотелось ему насолить, хотелось стереть это раздражённое выражение с его лица раз и навсегда. В самом деле, так ведь не пойдёт! Мы едва знакомы, а общество друг друга нам уже в тягость. Что же будет завтра, он пригрозится убить меня? Пульсирующая венка на его лбу весьма недвусмысленно на это намекала.

– Не смогу! Не видишь, я ранена. Из-за тебя, между прочим.

Реми уже было приблизился ко мне, но внезапно замер, уставившись на меня.

– Из-за меня? Не я гвозди по дороге рассыпал!

– Они могли выскочить из твоей дряхлой тележки, это раз. А во-вторых, я ведь бежала за тобой.

– Боже, ты просто сплошное несчастье! Я больше не хочу тратить время на твои капризы. Давай, обопрись на мою руку, и пошли.

Взглянув на его предплечье, я нахмурилась. Мне пришлось покрепче ухватиться за него, чтобы, прыгая на одной ноге, начать этот тернистый путь. Теперь, когда мои мысли не были заняты неистовым обдумыванием способов удержать Реми и спастись, я могла почувствовать холодный и слегка влажный асфальт под ногами, мелкие камни, больно царапающие ступни, это неприятное грубое давление на нежную кожу моих ног… Мне срочно нужна была обувь. Это ощущение просто невыносимо, а прибавить к этому пульсирующую боль в кое-как перевязанной левой ноге, так меня вообще на руках носить надо!

Вдруг осознав это, я замерла и уставилась на Реми так, будто увидела впервые. Он уже двинулся вперёд, чтобы начать наш нелёгкий путь, но я его остановила.

– Я не дойду так. Я не могу прыгать на одной ноге.

– Ты ранила не всю ступню, симулянтка, так что будь добра, наступай на носок, или мне учить тебя ходить? – сквозь зубы прорычал он.

Мой взгляд остекленел.

– Я не могу наступать на носок, моя нога опухла, откроется кровотечение.

– Ты хочешь, чтобы я нёс тебя на руках, принцесса? – последнее слово из его уст прозвучало, как оскорбление. – Ни за что. Я не собираюсь идти на поводу у тебя и твоих прихотей.

– А я не собираюсь идти на одной ноге!

– Тогда счастливо оставаться!

Он отпустил меня, оставив шатко балансировать в одиночестве, а сам направился прочь по дороге. Едва не упав, я всё же попыталась найти точку опоры на раненой ноге, но этого было недостаточно, чтобы идти вперёд. Слёзы обиды обожгли глаза, а гордость сдавила горло тугим комом – я больше не могла настаивать, больше не могла просить у него помощи. Очевидно, этот мужчина настолько каменный, что пробиться сквозь непробиваемые слои и найти где-то внутри хотя бы унцию человечности просто невозможно, а я и не буду пытаться – велика честь. Как-нибудь сама доберусь до этого дома, будь он хоть на конце деревни, хоть на конце Франции.

– Черт, – невольно сорвалось с губ, когда я попыталась начать свой нелёгкий и очевидно долгий путь.

Наступать на ногу было невыносимо больно, будто кто-то изо всех сил давил на рану, а оттого в глазах потемнело, и неизвестная слабость разлилась по всему телу. Услышав шаги, я подняла голову и встретилась с недовольным взглядом Реми. Он сжал губы в тонкую полоску, подошёл ко мне почти вплотную и без единого слова схватил под бёдра, поднимая на руки, будто я не весила ни фунта. Я изумлённо вздохнула, обхватив его шею руками, и воспоминание тотчас меня ослепило: он уже нёс меня на руках, когда я наступила на гвозди и потеряла сознание, но тогда я болталась у него на плече, как вынужденный груз, как мешок с картошкой или, судя по его отношению ко мне, с навозом.

Тогда лёгкая улыбка тронула мои губы, и я прижалась к нему теснее, позволяя ему нести себя и бормотать что-то под нос исключительно на жаргонном французском, который прежде мне не доводилось услышать. Я вдохнула запах моря, его запах, который теперь трудно будет не узнать, и отвернулась, разглядывая окружившие нас с двух сторон деревенские пейзажи. Это была узкая улочка, набитая маленькими одинаковыми домами из камня: черепичные крыши покосились, а неприветливые окна, забранные решётками, смотрели на меня с укором, и я задумалась о том, как же они, эти дома, устроены внутри, ведь я жила и гостила только в роскошных поместьях и апартаментах, а наша с Уллой квартирка в Кембридже вряд ли могла бы вписаться в местные пейзажи. Я закрыла глаза и представила внутреннее убранство этих домиков, но ничто не шло мне на ум, кроме позолоченной лепнины, высоких потолков и бесконечных анфилад. Нет, то были маленькие скромные жилища с маленьким миром, может быть, на заднем дворе располагался такой же маленький огород, где работала маленькая семья, и это «маленькое» на самом деле было больше, чем что-либо, практически необъятным, ни с чем несравнимым.

Реми угрюмо молчал, пока я дышала ему в шею, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Вскоре дома начали редеть, вдали зазеленели холмы, дорога разветвилась: самая широкая, которая вела нас, продолжала устремляться вглубь деревни; на деревянном указателе у мощёной дороги было написано «marchе», что означало рынок; а по извилистой поросшей травой тропе пастух гнал стадо овец. Так спокойно, так безмятежно… словно нет здесь никаких кровожадных мафиози, и они не ищут меня, не идут за мной по пятам.

Заворожённая пейзажем, я не сразу заметила, как мы подошли к самому концу деревни, к последнему дому, за которым не было ничего, кроме этой дороги, ведущей в неизвестную даль. Реми подошёл к калитке и вдруг замер, глубоко задумался о чем-то, а затем повернул голову ко мне и тихо сказал: