Марсельская сказка

– Я подумал, что было бы неплохо остаться на время в Марселе. Побродить… побродить по местам своей юности. Верно, Лоретт?

Подняв голову, я растерянно взглянула на Реми и кивнула. Ещё бы знать, о чём они говорили! Зоэ поглядела на меня с сочувствием.

– Ты, наверное, ужасно истосковалась по мужу? Помню, как мой дорогой Поль уходил на фронт… я часами стояла вон у этого окна, – она кивнула в сторону маленького окошка у раковины. – И ждала, ждала… Но я понимаю тебя, милая, родители – дело святое. Какая трагедия, боже правый, какая трагедия! Но бог послал тебе эти испытания, значит, судьба тебя больше обидеть не посмеет. Да и Реми тебя в обиду не даст, с ним точно бояться нечего. Хотя ты и сама это знаешь получше меня.

Мы с ним встретились взглядами, и я поджала губы, пытаясь не скривить их в презрительной усмешке. Ну, конечно. Нечего. Кроме него самого. Он же для меня – дремучий тёмный лес. И я осознанно иду в эти дебри, правда, он ещё не знает, что я здесь далеко не Красная Шапочка и даже не Серый волк. Я дровосек. И бояться надо ему.

– Я тут с ним, как за каменной стеной, – продолжила Зоэ. – Когда Фабрис наклюкается, знаешь, порой и страшно становится, родного сына страшусь, вот как. А потом вспомню, что Реми тут, и как камень с плеч спадает. Уж Реми-то ему спуску не даст. А я даже от дремоты отойти не успею, как этот поганец, мой сынок, перестанет буянить.

– Ну, кончай меня нахваливать попусту, – смутился Реми.

Я усмехнулась, подперев голову рукой и чувствуя приятную сытость впервые за долгое время, даже несмотря на то, что с тарелки на меня с укором смотрела ещё половина порции. После стольких дней практически голода сейчас набивать желудок было опасно, как бы мне этого ни хотелось.

– А что? Правду же говорю! Скажи, Лоретт, правду ведь?

– Конечно, – неискренне улыбнулась я.

Молния, которую метнул в меня Реми, казалось, осталась незамеченной Зоэ. Она продолжила лепетать, уже вставая из-за стола:

– Лоретт, милая, ну что же ты ничего не съела? Расскажи мне что-нибудь о себе! Вы давно с Реми-то знакомы? Ах, я нисколько не удивлена, что он спас тебя от пожара, нисколько! В своё время он и меня спас, он как сын для меня. А теперь вот уезжает, – Зоэ с укором взглянула на Реми и покачала головой. – Но это дело житейское, я понимаю, как не понять…

Реми, похожий сейчас на огромную тучу, готовую в любое мгновение разразиться громом и молниями, глубоко вздохнул и уже собирался прорычать что-то явно неприятное, как всегда, но в дверь вдруг кто-то с силой затарабанил. Мы с ним уставились друг на друга, и ужас, захлестнувший меня, очевидно передался ему самому. Зоэ с укором посмотрела в сторону двери, содрогающейся от яростных ударов.

– Ах, Фабрис, ах негодяй! Средь бела дня напился! Ну, что ты будешь делать!

Она уже двинулась к входной двери, когда, резко встав из-за стола и обронив стул, Реми преградил ей путь. Колени мои затряслись, тошнота подкатила к горлу, и я уставилась на кота, усевшегося на узком подоконнике, мысленно умоляя себя: «Думай о шали Морны, думай о том, что скоро вернёшься домой, он не даст тебя в обиду, слышала? Все будет хорошо!» А что уж там Реми пытался сказать Зоэ, я даже не слышала – кровь зашумела в ушах, пока точка болезненно пульсировала на шее в такт глухим ударам по двери.

– Открывай, старуха! Или я выбью эту чёртову дверь! – вдруг прокричал знакомый хриплый голос, и голова моя закружилась.

Кто-то схватил меня за запястье, буквально выдёргивая из-за стола. Я ничего не видела, ничего не слышала, мертвенный ужас захлестнул меня, были только эти проклятые удары, только дикая боль в висках, всё напрасно, моё спасение было напрасным, это конец, точно конец…

Вдруг кто-то положил ладонь на моё плечо.

– Идите через огород в сад, он выведет вас к дороге, – услышала я голос Зоэ. – Идите же!

Реми потащил меня, хромающую и остолбеневшую, к маленькой дверце прямо на кухне, и в тот момент, когда холодный воздух опалил наши лица, а дверь захлопнулась за нами, в доме послышался хлопок. Они вошли туда, они были там, я слышала, слышала этот голос! Я положила ладонь на грудь, в надежде унять бешеное сердцебиение, а Реми, прислонившись к стене, выглянул из-за угла дома. В одной его руке, к моему огромному удивлению, была зажата сумка саквояжа, в другой – моя ледяная ладонь. Мы стояли на маленьком заднем дворе, перед густым пышущим огородом, распростёртым среди еще десятка чужих небольших участков, а узкая тропинка, проложенная между кустами томатов, вела прямо в сад, стеной простирающийся в десятках ярдов от нас. Голоса вдруг стали слышны громче и чётче. Сглотнув, я отвернулась от Реми и увидела окно всего в нескольких дюймах от меня. Чёрт возьми.

–… она здесь появится, ты знаешь, кого звать! – выплюнул голос, один в один похожий на голос Левши. Я знала, что это был его брат, я чувствовала в его голосе ярость, его боль и его желание отомстить мне, даже если последнее чувство было скорее выводом из первых двух. – Ты меня поняла?!

– Мы знаем твоего сына, Зоэ, он у нас на плохом счету, и если ты что-то решишь утаить, первым отплатит он. Ты же понимаешь, о чём мы?

Реми наклонился вперёд, и мне пришлось отстраниться от окна. Второй голос не был знакомым, но звучал он ещё более угрожающе, чем первый. Мне вдруг стало так нестерпимо страшно, я представила, как они открывают эту дверь и, выходя на задний двор, видят нас. А дальше… я зажмурилась, ослепленная ужасом. Тарелки! Они могли увидеть тарелки на столе! И догадаться, что Зоэ была в доме не одна!

– Мальчики, да что ж вы так с порога… голодные, я же вижу. Садитесь, я как раз ждала…

Её речь прервалась, когда Реми потянул меня на себя в сторону огорода. Я ненароком наступила на рану, до крови закусила губу и оглянулась на окно: оно выходило прямо на сад, в котором нам нужно было скрыться. Но Реми так уверенно шёл вперёд, уверенно и до невозможности быстро, не задевая кусты томатов ногами и не создавая шум, в отличие от меня, хромающей и запредельно напуганной. Я снова и снова спотыкалась, оборачиваясь, чтобы убедиться, что мы не попали в зону видимости, и когда где-то позади захлопнулась дверь, сердце моё с грохотом рухнуло в пятки. Реми чертыхнулся и резко присел на корточки. Я сделала тоже самое. Кусты томатов могли скрыть нас только наполовину. Вжав голову в плечи, я прислушалась к звукам. Они вышли через заднюю дверь? Или через парадную? Мы не шевелились ровно до тех пор, пока откуда-то со стороны улицы не послышался угрожающий рёв мотора – звук, хорошо мне знакомый. Плечи опустились от облегчения, но я не спешила вставать, впрочем, как и Реми. Только когда грузовик тронулся и, судя по удаляющемуся звуку, уехал, мы позволили себе выдохнуть. Обернувшись, Реми с беспокойством и тревогой уставился в сторону маленького дома с покосившейся черепичной крышей.

Я знала, о чём он думал.

Я думала о том же самом.

Глава 11. Кукурузник

Чувство вины – наш злейший враг.

Кто может ещё так искусно и так стремительно уничтожать себя, как не сам человек, терзаемый виной? Ощущение, будто душа сгорает заживо. И тысячи вопросов: как это можно было предотвратить, что будет дальше, возможно ли всё исправить… Человек съедает себя заживо, варясь в собственноручно изготовленном котле, и это, пожалуй, худшая расправа за ошибку. Никто не накажет человека сильнее, чем он сам, никто не сделает ему больнее, никто не окажется настолько жестоким. Вот почему простить себя так сложно. Для этого придётся сломить столько барьеров, убить столько внутренних демонов, переступить через множество собственных принципов и построить такое же множество новых.

Я знала об этом не понаслышке. Чувство вины преследовало меня с самого детства, как болезнь, проявившая себя в раннем возрасте и развивающаяся по сей день. Розалинда прекрасно способствовала множественным рецидивам, стоило симптомам угаснуть хотя бы на миг. Любая маленькая оплошность и великая трагедия сопровождались её укоризненным взглядом. «Ты виновата, юная леди, ты всегда во всём виновата». Порой мне казалось, что и в смерти отца она винит именно меня. Я ведь была его любимой дочерью, абсолютным его отражением, и сделала ему так больно – покинула отчий дом в самый разгар кризиса, чтобы моя будущая жизнь не была похожа на то, что тогда творилось в Роузфилде. Я знаю, что ему нелегко далось меня отпустить, но… как я могла быть в таком виновата? Или во множестве других несчастий. Вероятно, она и сейчас считает меня виновной в моем похищении. В её воображении я как-то этому поспособствовала или просто не оказалась достаточно сильной, чтобы не допустить этого.

Лишь одного я не понимала: как такая эгоистка, как я, вообще может терзаться чем-то подобным? Из раза в раз, раздирая душу в кровь, погружаясь в себя так глубоко, до самой черноты? Парадокс, не иначе.

Сегодня мне снова пришлось с этим столкнуться. Вне всяких сомнений, полнота этого чувства сейчас была всеобъемлющей и ни с чем не сравнимой. Успокаивало меня лишь то, что Реми выглядел не лучше. Он тоже винил себя – это не было очевидно, но витало в воздухе.

– Что теперь будет? – решив хотя бы как-то прервать гнетущую тишину, даже если это было сущим самоубийством, я прочистила горло.

Реми даже не посмотрел на меня, продолжая ковырять землю сухой веткой. Мы сидели на спиленном дереве в глухом лабиринте яблоневого сада всего несколько минут, да и то для того, чтобы прислушаться к шуму мотора на дороге и дождаться момента, когда можно будет выбраться отсюда и не наткнуться на этих бастардов. Никаких сантиментов. Никакого сочувствия к моей раненой ноге. И атмосфера хоть и казалась весьма воодушевляющей с этим пьянящим ароматом поспевающих яблок и приветливо жужжащими над нашими головами насекомыми, таковой на самом деле совсем не являлась. Вездесущая зелень просто меркла на фоне внушительной чёрной фигуры, сгорбившейся и старающейся дышать хотя бы через раз. Я посмотрела на Реми и сжала губы. Очевидно, он не хотел обсуждать услышанное и увиденное всего несколько минут назад. Да и обсуждать здесь было нечего: бездумно явившись к Зоэ в разгар побега, мы сами обрекли её на гибель. Чувство вины кольнуло сердце острее, чем когда-либо, и я крепко зажмурилась. Сделала глубокий вздох и посмотрела на своего сгорбленного спутника. Он был таким бледным, таким… отчаявшимся. Невольно я подумала: вот оно, то, что толкнуло его на эту безумную авантюру. Отчаяние. У него не было выхода, кроме как сбежать отсюда, кинуться лишь по ему одному известным причинам в неизвестность с человеком, имени которого он даже не хотел знать. Реми был в отчаянии. Он не имел своего дома, был угрюмым и холодным человеком, абсолютно не способным общаться с людьми, и кто знает, может быть, Зоэ была его единственным другом.

Горло знакомо сжалось, и я сглотнула, как если бы приняла касторку, ослабившую боль лишь на мгновение.

– Мне жаль, – тихо сказала я, впервые искренне раскаиваясь. Я не привыкла делать этого, нет, совсем не привыкла, мой нрав противился любым проявлениям человеческой слабости, а извинения были её высшей степенью, но я не хотела, чтобы он, терзаемый чувством вины и обвиняющий во всём меня, вдруг развернулся и ушёл, оставив меня одну. Поняв, что он никак не реагирует, я добавила чуть громче: – Я втянула тебя в это. Мне очень жаль.

Слова дались мне нелегко. Почти физически больно оказалось снимать с себя маску – уж слишком уязвимой я чувствовала себя без неё. Поёрзав на неудобном стволе дерева и вжав голову в плечи, я стала нетерпеливо ждать его реакции. Конечно, против любого проявления его гнева я была готова обороняться, но сейчас мне казалось, что он не в состоянии даже головы поднять. А ведь гул мотора давно стих, и нам предстояло отправляться в путь.

Я серьёзно вгляделась в черты его лица. Глаза Реми были скрыты козырьком старой потертой фуражки, но вот губы его на мгновение дрогнули, и это не ускользнуло от моего ждущего взгляда.

Лишь спустя минуту или две он тихо ответил:

– Они не убьют человека средь бела дня и без доказательств его вины, просто ради забавы, в этом и отличие мафиози от обычных гангстеров.

Меня будто парализовало. Глаза остекленели, и я с усилием моргнула, чтобы прогнать незнакомую пелену.

Я ожидала услышать всё, что угодно, только не его своеобразную попытку меня успокоить. Это почти умиляло. И совсем не помогало. Разумеется, мысль о том, что Зоэ жива и невредима, радовала, но ведь это не отменяло того факта…

Я сглотнула, собираясь с мыслями:

– Но они придут к ней, если Фабрис скажет, что видел нас.

Тогда Реми впервые за долгое время посмотрел на меня. Я ожидала встретить всё: отчаяние, гнев, непримирение, но только не эту почти мертвенную пустоту. Вины внутри меня стало так много, что она грозилась выйти из берегов, не знаю, как, но я до удушения чувствовала её чрезмерность. Она притупляла во мне очевидное желание напасть первой и обвинить его во всех смертных грехах, возможно, это и спасло меня от очередного скандала с ним.

Внезапно его взгляд ожесточился. Я приготовилась встречать речь, знакомую мне с детства. Расправив плечи и подняв подбородок, Реми быстро проговорил:

– Я скажу это один раз, повторять не стану, так что лучше тебя слушать меня внимательно и помалкивать. Ты свалилась на мою голову, и я этому не рад. Я предпочёл бы быть позорно вздёрнутым на рее, чем терпеть твои капризы, а я видел только малую их часть. Но даже несмотря на твои бестолковые попытки пригрозить мне пистолетом, это был мой выбор. Или нет, это было следствие отсутствия выбора, хотя какая разница? Суть в том, что если бы я не посчитал нужным согласиться, ты бы не сидела сейчас здесь со мной, а продолжила выпрыгивать из-за кустов на случайных бедолаг, требуя тебя спасти и попутно проклиная меня. Улавливаешь мысль? Да, я хочу сию секунду освободиться от камня, привязанного к шее, в виде тебя. Но я ещё здесь. Я привёл нас в дом Зоэ – это было моим решением, а не твоим. Почему-то мне показалось, что ты для них не столь уж и крупная рыба, чтобы броситься на твои поиски сиюсекундно и нарушить своё главное правило – не лезть к местным.

Он закончил, а у меня перехватило дыхание. «Это был мой выбор». «Я ещё здесь». «Это было моим решением». Боже мой. Каждое его слово тушило адское пламя в моей душе, может быть, не полностью, но уже довольно весомо, чтобы ощутить облегчение. Не нужно было читать между строк, чтобы понять – таким образом Реми пытается убедить меня в том, что я не виновата. Снова. Конечно, я по-прежнему чувствовала себя таковой, но его слова значительно всё упрощали. Что ж. Мы оба привели в дом Зоэ бестирийцев, мы обманули её, хотя я не уверена, что перед нашим уходом Реми не сказал ей правду – всё было так хаотично, а я и вовсе пребывала в крайней степени паники и отчаяния.

И всё же это было так удивительно. Я знала, что неприятна Реми, даже если мы едва знакомы, точно так же, как он неприятен мне, но никто из близких мне людей прежде не пытался вразумить меня в том, что я не виновата. И этот странный порыв, эта попытка ему поверить, меня очень тронула.

Его жест был своего рода перемирием. Временным и явно недолговечным, но определенно значимым.