Марсельская сказка

Я в предвкушении затаила дыхание придвинулась ближе. Он поймал мой горящий взгляд и, отложив карту в сторону, покачал головой.

– Хорошо. Все, что угодно, говоришь? Ладно. Так уж и быть, – в паузу, которую Реми выдержал нарочно, моё сердце едва не остановилось. – На мне брюки серого цвета.

Улыбка перекочевала с моего лица на его. Плотно сжав губы и сощурившись, я с трудом сдержала рвущееся наружу ругательство. Мерзавец.

– Что за ребячество? – рявкнула я.

– По-твоему, эта идиотская игра – не ребячество? – он встал с дивана и, взъерошив волосы, подошёл к окну. – Ты не у себя в поместье, Эйла, здесь нет слуг, которые будут тебя развлекать.

– Мне не нужны развлечения, – тихо сказала я, ужаленная его словами.

Оставив эти проклятые карты, я направилась к мужчине и остановилась за его напряжённой спиной. Удивительное чувство безопасности обволокло меня. Он словно был стеной, отгораживающей меня от шторма, способного уничтожить меня в щепки. Природа неистовствовала за окном, барабаня ливнем по тонкому стеклу, но мне не было никакого дела до этого. Призрачное ощущение уюта в его размеренном дыхании, потрескивании керосиновой лампы на столе, мягкости жакета на моих плечах и даже в пугающих вспышках молний в ночном небосводе. Я вдруг на секунду представила, что этот дом всецело принадлежит нам, а мы – пожилая супружеская пара, на несуществующей плите свистит чайник, и я, уставшая тяготами минувшего дня, могу шагнуть ближе к своему мужчине, обнять его за талию и уткнуться носом куда-то между лопаток, вдыхая любимый запах. И хотя фантазия граничит с абсурдом, а я скорее поцеловала бы грязный пол в сыром подвале, чем обняла Реми, выдуманный мною мир не может не согревать. И, улыбнувшись своим мыслям, я снова забываю о том, что не просто не доверяю этому человеку, но и боюсь его. В те редкие моменты, когда не увлечена разглядыванием его мышц.

– Ты как маленький капризный ребёнок, Эйла, – вдруг заговорил он, не оборачиваясь. – Тебе нужно внимание, нужно, чтобы тебе подчинялись, чтобы к тебе прислушивались, и ты из кожи вон лезешь, чтобы казаться взрослой. Тебе на самом деле не особо и важно, сколько мне лет или кто мне там снился, куда важнее, – Реми усмехнулся и, повернувшись ко мне, прошагал к дивану, чтобы схватить колоду карт, – чтобы я сделал так, как ты хочешь. Иначе какой в этом смысл? Я же ещё ни разу не предал твоё доверие. Какие-то ничтожные крохи информации обо мне ничего не изменят, и ты сама это понимаешь. Но если так тебе будет спокойнее, если без игр ты не можешь, что ж, ладно, давай играть.

Его тонкие длинные пальцы вытащили случайную карту из колоды, когда он двинулся на меня – решительный и чужой. Я неотрывно следила за его руками, и когда подняла взгляд к глазам, ужаснулась – холод, который они источали, был почти осязаем, и кожа моя немедленно отреагировала на него безжалостной толпой мурашек. Я обхватила себя руками и рефлекторно шагнула назад.

– Пиковый валет, – мужчина продемонстрировал карту, усмехнувшись. – Мне тридцать четыре года, – ещё одна карта оказалась зажата меж его пальцев, и едва я успела среагировать на откровение, как он сократил расстояние между нами и продолжил: – Смотри-ка, как тебе везёт. Крестовый туз. Мне снилась моя родная сестра. Восьмёрка пик. Мою мать и сестру убили на границе, когда они пытались сбежать в Швейцарию во время войны. Снова пики. Я хотел оставить тебя в этом доме сегодня утром и никогда больше не возвращаться сюда, не видеть тебя, не иметь с тобой никаких дел, – карты выпали из его рук, когда он встал с дивана и подошёл ко мне, обескураженной и остолбеневшей, обхватывая ладонями моё побелевшее лицо. – Тебе нравится эта игра, Эйла? Хочешь, чтобы я продолжил?

Новый раскат грома поразил маленькую комнату, освещенную лишь тусклым оранжевым светом лампы, и окна задребезжали от голоса стихии, грозясь не выдержать его натиска. Тонкие стёкла могли разбиться на тысячи осколков, вот только в этот момент со звоном разбилось что-то внутри меня.

Глава 17. На рассвете

Ближе к пяти утра воздух на улице, подобно изысканному вину, пьянит и дарит призрачное ощущение свободы. Каждая клеточка кожи насыщается одурманивающим кислородом, и так восхитительно кружится голова… Мне говорили, в первых минутах утра есть своя магия, неведомая тем, кто просыпается позже, а я смеялась и отвечала, что этот фокус со мной не пройдёт. Я никогда не вставала так рано. И дело не в моем «совином» режиме, вовсе нет, у меня просто не было в этом нужды. В пять утра Морна уже хлопотала на кухне. Мисс Синклер собирала лакеев в половину шестого. Мой отец любил заставать рассвет в своём кабинете с чашкой неприлично горячего кофе. А я умудрялась опаздывать даже на первый семинар, который обычно начинался в девять.

Однако теперь у меня сложилось чёткое понимание того, что есть магия самого раннего утра. Если отбросить жуткую усталость, потребность в мытье и обиду на всё живое и неживое, можно уловить момент – а он такой мимолётный – когда солнце только-только появляется на горизонте, и природа замирает в ожидании своего повелителя, встречая его с благоговением и чистой любовью, ведь солнце каждый день дарит ей жизнь, всем нам. Так удивительно, ведь ещё больше часа назад здесь господствовала стихия: лил мощный ливень, небеса сотрясали раскаты грома, а ветер срывал листья с деревьев. Теперь же о минувшей ночи напоминала лишь примятая трава и прохлада, ласкающая кожу. Мне пришлось теплее укутаться в жакет, чтобы не замёрзнуть, хотя сейчас это едва ли могло меня волновать.

Неторопливо бредя по дороге вслед за Реми, я не могла оторвать глаз от тонкой линии, не захламлённой туманом или одинаковыми высотками, с огненным шаром, стремительно поднимающимся ввысь, и кроваво-алыми разводами на бескрайнем танзанитовом небе. Поистине волшебная картина, и все её краски лишь для нас двоих: насыщенная зелень обрамляющих проселочную дорогу кустарников, перламутр обретающих силу солнечных лучей и фиалковые облака, плывущие по небу. А позади мы оставили море – сейчас вид с берега на полыхающие рассветом воды наверняка захватывает своей манящей и устрашающей красотой. Но нет, ни под какими пытками я бы не вернулась туда, в этот злосчастный дом, в эту сырость и темноту.

Страшно вспоминать, с каким треском хлопнула дверь крохотной уборной, куда я влетела, повинуясь детской привычке сбегать от проблем и желая как можно скорее избавиться от общества этого мерзавца. Впрочем, маленькую тёмную комнатушку размером с чулан трудно было назвать уборной – в узком пространстве находилась лишь дыра в полу, отделанная гнилыми досками, и старая заваленная газетами тумбочка. На неё я и взобралась, обхватив колени руками и в оставшееся до будильника время заставляя себя возненавидеть Реми или хотя бы попытаться обидеться на него. Большим удивлением для меня стало то, что, тщательно покопавшись в своих чувствах, я не нашла ничего, кроме сожаления о судьбе его семьи. Реми был ещё мальчишкой, когда война началась, и ужас, который он пережил, вполне объяснял его тяжёлый характер. То, что он сказал… это было слишком резко, как пощёчина, как пуля в лоб, как удар в живот. Досадно признавать, но в этом была моя вина. Глупо предполагать, что такой закрытый человек, как Реми, согласится выдавать что-либо о себе таким путем, ещё глупее было такой путь ему предлагать. И это так странно – признавать свои ошибки. У меня было много времени наедине с собой, чтобы смириться с этим, но недостаточно, чтобы разработать план перемирия. К тому же, стоило мне выйти из уборной и встретиться с его хмурым взглядом, как всё сожаление куда-то испарилось, уступив место раздражению и гордости. Он посмотрел на меня, как родитель смотрит на свое дитя, которое мешает ему жить, со вздохом схватил сумку и молча вышел из дома.

Так мы начали и продолжили наш путь – молча.

– Долго ещё идти?

Всё же я продержалась недолго: тишина давила на виски. Мы шли больше пятнадцати минут, и пейзажи, обступившие нас, не менялись – с обоих сторон холмистые поля, утопающие в летней зелени, и ни намёка на цивилизацию. Солнце почти взошло на небосводе, а с запада заходили редкие тучи, но воздух казался наэлектризованным далеко не из-за вероятности очередной непогоды. Со мной был мой личный шторм, и он грозился стереть меня в порошок одним своим взглядом, своим ледяным безмолвием. Конечно, я не была намерена это терпеть.

Но вместо ответа Реми остановился, да так резко, что если бы я шла за ним, а не чуть поодаль, то непременно вписалась бы носом в его спину.

– В чем дело? – я вперила взгляд в его затылок, а затем посмотрела в сторону – туда, где начиналась развилка. У обочины дороги, уходящей направо, припарковался старый грузовик – он рычал и пыхтел, пожалуй, весьма недружелюбно. Я нахмурилась, не в силах унять охватившую меня дрожь. Помнится, именно на грузовике меня доставили в это захолустье. – Это твой друг?

– Да. Пошли.

Хвала небесам! Он заговорил со мной!

Воодушевленная, я двинулась за ним к грузовику, когда ржавая дверь авто со скрипом отворилась, и из салона буквально выпрыгнул молодой мужчина. Он встречал нас, широко улыбаясь и выглядя самым приветливым человеком на свете. Рост у него был невысокий, непослушные русые кудри почти закрывали карие глаза, а улыбка… улыбка была обезоруживающей. Он был как солнце – всё в нем излучало свет. Я непременно улыбнулась в ответ, когда мы встретились посреди дороги.

– Вот видишь, Реми, я тебя не подвёл и встал ни свет ни заря! – мужчина протянул мне руку. – Я знаю, что этот невежа нас не представит, так что позвольте сделать это самому, – он принял мою руку и оставил лёгкий поцелуй на тыльной стороне ладони. Я почувствовала проснувшихся в душе бабочек, что вознесли меня на вершину блаженства – этот жест, маленький, когда-то такой привычный и раздражающий, мгновенно унёс меня в родную обстановку, к чопорным британцам, всегда до скрипа в зубах галантным. И всё в нем было такое родное, такое знакомое… – Меня зовут Артур. Вы можете мне доверять. Если хотите, конечно.

Артур выпрямился, задержав мою ладонь в своей, когда боковым зрением я уловила чужой пристальный взгляд, обращённый к нашим рукам. Он опалил мою кожу, рассыпал по ней толпу мурашек, но когда я повернулась, чтобы уличить Реми, то не встретила ничего, кроме холодного равнодушия и пустой отрешенности. Он смотрел вдаль, поджав губы. Я вернулась к Артуру.

– Эйла. Эйла Маклауд, – улыбка заплясала на моих губах, когда взгляд его карих глаз заметно потеплел. – У вас знакомый акцент.

– О, моя семья эмигрировала из Западного Уэльса ещё до войны.

Бабочки в животе защекотали внутренности, отчего из горла вырвался радостный детский смех. Это просто невероятно!

– Правда? Как замечательно! А я из Шотландии! – мне хотелось хлопать в ладоши, как маленький ребёнок, узнавший, что занятия в школе отменили из-за пурги.

Артур перевёл взгляд на Реми, что суровой стеной стоял за моей спиной, а затем с сожалением посмотрел на меня.

– Реми рассказал мне о том, что произошло. К сожалению, такое у нас не редкость, и вы просто умница, что всё же избежали встречи с жандармами. В лучшем случае они бы просто выкинули вас на улицу, а в худшем передали бы обратно этим сволочам.

Я активно закивала, не заметив, как мы медленно двинулись в сторону грузовика.

– Я хочу придать этой истории международную огласку, но сначала мне нужно добраться до безопасного места, – озвучила свои мысли я.

Артур приобнял меня за плечи и, клянусь, я услышала раздавшийся за нашими спинами тяжёлый вздох. Захотелось обернуться, но я сдержалась, сделав вид, что Реми здесь нет.

– Эйла, вы меня раскусили, уловив мой акцент. Но где же ваш? Шотландцев ни с кем не спутаешь.

На мгновение я поколебалась: так странно, оба они живут в деревне, в самом что ни на есть захолустье, а разговаривают так, словно родились в светском обществе, им, вернее, Артуру, не чужды манеры. Когда дети в Дирлтоне открывают рот, создаётся впечатление, будто полвека они отсидели в тюрьме или отслужили в армии, а здесь всё совершенно иначе. Любопытно, с чем это связано?

Мне пришлось вырваться из паутины мыслей, чтобы ответить Артуру, но едва я разомкнула губы, как Реми прошёл вперёд, бросая колючее:

– Полюбезничаете в пути. Мы опаздываем.

Закатив глаза, я повернулась к Артуру и ответила на английском:

– Как приятно вернуться к родной речи, зная, что тебя понимают. Позвольте мне воспользоваться мгновением и сказать, что Реми – напыщенный идиот.

Когда Артур прыснул смехом, а я была на полпути к тому, чтобы к нему присоединиться, Реми вдруг резко остановился и обернулся. Его взгляд горел огнём – такого пожара я ещё никогда не видела.

– Позволь напомнить, что этот идиот – твоя первая и последняя надежда добраться до дома, – неожиданно ответил он на моем родном языке.

На мгновение я забыла как дышать. Полностью растворилась в звучании этого голоса. Он изменился, и в какой-то момент мне показалось, что я узнала его, но затем Реми подозвал Артура на французском – тембры и акценты смешались в моей голове, и эти слетевшие с его уст слова остались лишь призрачным воспоминанием, теряющим силу с каждой секундой, будто он и вовсе ничего не говорил, а я ничего не слышала. Но разве Реми не говорил мне о том, что не понимает английскую речь? В глазах потемнело, в нос ударил запах сырости подвала, чёрный образ широкоплечего мужчины нарисовался в голове, но странные видения рассеялись дымкой, когда кто-то бережно взял меня за локоть и повёл в сторону рычащего автомобиля. Часто заморгав, я подняла голову. Реми смотрел на мой лоб.

– Где ты выучил английский? – спросила я хриплым от морока голосом. – У тебя хорошее произношение.

– Жизнь заставила, вот и выучил. Залезай в машину, – буркнул Реми, открывая дверь.

– До этого, я уверена, ты говорил, что не знаешь английский.

– Не помню, чтобы я говорил что-то подобное.

Поставив носок на подножку, я в ожидании уставилась на руку Реми, но он так и не протянул ладонь, чтобы помочь мне забраться. Артур в это время обходил грузовик, и мы почти одновременно заняли свои места. Последним в салон забрался Реми. Как же вдруг стало тесно! Я чувствовала бедро Реми своим бедром, каким оно было крепким, горячим, и я совершенно не знала, куда деть свои руки. Пришлось сложить их на коленях, наблюдая за тем, как трясутся кисти от рычания заведённого мотора. Голова всё ещё кружилась от странных видений, так что, когда грузовик тронулся с места, а Артур завёл какую-то беседу, я не сразу поняла, о чём речь. Реми продолжал молчать.

–… для того и нужны друзья! Ты, приятель, спас меня, а теперь я возвращаю тебе должок. Знаете, Эйла, я бы и до Парижа вас подбросил, если б этот упрямец позволил.