Фамильное древо

– Вега, – перебил меня Третий, – Вы мудрая женщина. Позвольте охране работать спокойно, не отвлекаясь на внезапные порывы подопечных, вызванные родственными чувствами. И не светите своими связями с Орденом Королевы. Я распорядился принять на работу Эрдана ри Сайерза, и, поверьте, он приложит все усилия, чтобы Джоана была в безопасности, но Вам перед ним лучше не мелькать.

– Как скажете, Ваше Высочество. Но для протокола – я против и, держу пари, охрана – тоже, только ее никто не спрашивает… мы будем на выставке, – я неуверенно покосилась на запертую дверь библиотеки. – Я передам Джоане рекомендации касательно платья и постараюсь держаться поближе к ней, чтобы принцесса смогла облить нас обеих.

– Я восхищен Вашим благоразумием, – церемонно сообщил Третий. – Вы уделите время Ее Высочеству?

– Разумеется, – с легкой душой согласилась я. – Она хочет рисовать что-то конкретное? В прошлый раз, кажется, в списке пожеланий был пирокластический поток…

– А теперь – Расселиновая система перепускных труб, – доверительно сказал принц, и вместе со словами пришел отголосок веселого смеха, причем, кажется, не его. – Прошлой ночью там была авария, и на месте базарной площади образовалось озеро.

– Ее Высочество видела аварию?

– Во всей красе. К счастью, ее гораздо больше заинтересовала радуга над свищом, чем то, что плавало в озере, не то тема для рисунка была бы еще экзотичнее. После, признаться, я показал ей радугу над спиральным фонтаном в Облачном квартале, но в отсутствии видимых труб под давлением она должного впечатления не произвела.

Я поймала себя на мысли о том, что, даже если бы трубы фонтана были видны, то все равно не произвели бы должного впечатления: в трубу перепускной системы запросто прополз бы сам Третий на карачках. Что после этого значит та медная мелочь, которая снабжает водой фонтан?..

– Вы не учили ее чертить? – спросила я.

– Нет, – с легким удивлением откликнулся принц. – Учитывая проблемы с поиском учителя рисования…

– Да, разумеется, найти учителя черчения было бы еще сложнее, – смутилась я. – Просто мне пришло в голову, что трубы было бы гораздо интереснее чертить, чем зарисовывать… или, к примеру, совместить чертеж с пейзажем.

На том конце на несколько мгновений воцарилась удивленная тишина, и я уже подумала, что предложение оказалось излишне авангардным, когда сенсоры снова ожили:

– У нас сохранилась готовальня, – тоном опытного змея-искусителя сообщил Третий, и я, не выдержав, все-таки фыркнула в чашку – по счастью, уже пустую.

Оставался, впрочем, один неизменно сложный вопрос. Он и раньше порой вызывал у меня затруднения, но теперь я и вовсе не знала, как к нему подступиться.

Какое платье надеть?..

***

Убедить тетушку отпустить нас с Джоаной на прогулку после столь опрометчивого разговора тет-а-тет с бароном Джинринн оказалось проще, чем я ожидала. Достаточно было напомнить, что в Лиданге свежий воздух отсутствовал как класс, что плохо сказывается на цвете лица, и деликатно намекнуть, что на выставке собирались показаться весьма высокопоставленные персоны.

Леди Джейгор мгновенно припомнила, кого из высокопоставленных персон я умудрилась уговорить на посещение моего творческого вечера, и тотчас сдалась. Третий мог вить из людей веревки, не произнеся ни одного слова, не показавшись на глаза и понятия не имея, что, собственно, вьет веревки.

Мне ужасно хотелось поделиться с тетушкой своими неожиданными выводами, вполне объяснимыми, но неискоренимыми страхами и заранее попросить прощения за то, что будет происходить с репутацией семьи весь следующий год, а то и не один; попросить совета, показать список требований – вдруг я что-то упустила? Жизненный опыт все-таки не заменить одной только логикой… но пришлось в очередной раз промолчать и пойти радовать Джоану внезапной сменой планов.

День выдался чудесный. Пожалуй, следовало выйти из дома пораньше и действительно посвятить некоторое время прогулке, но предстоящее приглашение во дворец отчего-то вогнало меня в состояние, близкое к мандражу, и я почти все утро провела в ванной комнате, изведя половину пузырьков с полосканиями, пенами и гелями. Выйти меня убедила старая камеристка, вежливо намекнувшая, что леди, конечно, должна кушать как птичка и весить как перышко, но это вовсе не повод бурчать голодным животом на престижной выставке. Пришлось прислушаться к голосу разума и спуститься к ланчу, чтобы лишний раз убедиться: одна небезызвестная леди в минуты стресса ест вовсе не как птичка, и компания за столом ей просто необходима, чтобы не терять лицо (и фигуру). К счастью, тетушка и Джоана знали меня как облупленную, и сразу после чая мы с кузиной без лишних разговоров отправились на Оплавленную Аллею.

Выставка уже открылась; художники расставили свои картины вдоль прогулочных дорожек, в тени деревьев, и солнце и листва рисовали поверх готовых изображений свое собственное творение. Художники из Гильдии никогда не выставлялись на открытом воздухе именно из-за причуд естественного освещения. По их мнению, картины нужно рассматривать в том же свете, в котором они были нарисованы.

Свободные художники же никогда не выставляли свои творения в галереях – потому что картины должны быть прекрасны в любой обстановке.

Мы с Джоаной скоро остановились, очарованные танцем солнечных зайчиков на полотне с изображением королевского дворца с гигантским перепускным каналом между башен. Настоящие блики на нарисованном водопаде, низвергающемся с желоба на крыше древнего строения, оказались настолько к месту, что, пожалуй, достигнуть подобного эффекта нарочно не удалось бы даже самому талантливому художнику.

Чрезвычайно довольный собой творец дежурил у своего полотна и рассказывал всем желающим историю строительства королевского дворца и все те хитрости, которые пришлось применить строителям, чтобы пустить горный ручей прямо по кровле. Когда он пошел по второму кругу, мы с Джоаной опомнились и отправились дальше. Картина, что говорить, была сказочно хороша – на солнце, с резными тенями листвы и золотистыми бликами на воде; но в сдержанном свете комнат особняка она смотрелась бы совершенно по-другому. Да и тетушка вряд ли бы сочла уместным вешать на стену изображение того, на что можно преспокойно полюбоваться из окон третьего этажа.

Слегка охрипший художник поглядел нам вслед с откровенной досадой, но окликать не решился.

Вдоль южного окончания аллеи выстроились пейзажи Нальмы – не всей, разумеется, а исключительно верхних районов. Площадь со спиральными фонтанами со всех ракурсов, десяток изображений королевского дворца, Государственного Драматического театра, Королевской оперы и Национального музея Ирейи – и я поймала себя на внезапной мысли, что маленькой принцессе здесь было бы скучно. Все это Ее Высочество видела изо дня в день, и оттого, что привычная архитектура оказалась перенесена на полотно, она не стала ни загадочней, ни красивее. Всего лишь изображения, вызывающие не больше чувств, чем обычные голограммы – просто предмет интерьера. Ничего нового, ничего действительно интересного.

Но в гостиных приличных домов другого и не вешали, и художники привычно реагировали на спрос.

– Мама решит, что мы ее обманули и гуляли с Эрданом и Аиданом, если вернемся без картины, – уныло прокомментировала Джоана, отвернувшись от очередного изображения школы Изящных Искусств.

В малой гостиной, граничащей с библиотекой, у нас уже висело очень похожее полотно – разве что автор был куда как именит.

– Если не найдем ничего интереснее, вернемся к виду на спиральные фонтаны с верхней точки Облачного района, – вздохнула я – и тут же резко остановилась, встревоженная и еще не до конца понимающая, что привлекло мое внимание.

Этот художник был вопиюще молод и хорош собой; он определенно напоминал мне кого-то, но в первое мгновение я лишь скользнула по нему взглядом и застыла, как привороженная, перед его триптихом.

Для своего творения он выбрал не привычное полотно, не дешевую бумагу и не экзотичные папирусы. Это было толстое стекло с легким голубовато-зеленым отливом на срезе.

Сюжет отсутствовал как таковой. На трех витражах радужной волной взлетали ввысь десятки, сотни бабочек – и ни одна не повторялась, не совпадала ни оттенком, ни рисунком на крылышках, ни их формой; но что-то общее пронизывало всю картину, заставляя ее казаться цельной, завершенной и невероятно волнующей в своем стремлении вверх.

Солнечный свет беспрепятственно проходил сквозь изображение и падал на траву многоцветными лучами.

– Павеллийские самшитовые крылатки, – прокомментировал художник, заметив наш интерес, – в течение своей жизни постоянно меняют окрас. Их миграция – просто невероятное зрелище.

– Они ведь ядовитые, – тихо сказала Джоана и чуть сильнее сжала пальцы на моем предплечье.

– Леди прекрасно эрудирована, – ослепительно улыбнулся художник. – Крылатки становятся ядовиты, как только превращаются в бабочек.

Я наконец смогла оторвать взгляд от смертельной радужной волны на стекле – и снова прикипела.

Пожалуй, я впервые в жизни видела мужчину, способного поспорить красотой с Третьим.

То есть… менее похожие типажи было еще поискать. Его Высочество собрал в себе лучшие черты старой ирейской аристократии: изящное телосложение, точеное лицо, великолепные манеры и поставленная самыми именитыми хореографами пластика движений. Вся его внешность – сдержанная, исполненная достоинства; над его образом работал не один десяток человек. Перед принцем хотелось склониться, признавая его превосходство.

Стоящий передо мной мужчина чем-то ассоциировался с нарисованной им волной. Легкая небрежность в одежде – воротник рубашки, распахнутый чуть сильнее, чем следовало бы, свободно развевающийся конец пестрого шелкового шарфа, торчащая из кармана узких брюк тонкая перчатка; невозможного оттенка глаза – темно-голубые, как небо над морем перед грозой, – темные брови вразлет, будто он всегда немного хмурится, и асимметричная улыбка, наполняющая все черты лица каким-то неуловимым внутренним светом, отличающим действительно красивых от рождения людей.

Склоняться перед ним не хотелось определенно. Он вызывал совершенно ошеломительное желание прижаться губами к его вечно приподнятому левому уголку рта или хотя бы немедленно сменить старое платье, сшитое по эскизу для дам, готовящихся в скором времени снять траур, на что-нибудь более светлое и подходящее молодой леди.

– В этот период жизни они ярче всего, – продолжил художник, вежливо не замечая моей реакции, и указал на первый витраж – действительно самый яркий, розово-рыже-сиреневый, как закат над водой. – Через две-три недели крылатки переходят в цвета холодного спектра, – плавный жест, привлекающий внимание к второму изображению триптиха, – и утрачивают ядовитые свойства. Из чешуек на крыльях синих и голубых бабочек делают основу для укрепляющих средств по уходу за волосами. А к концу жизни, – художник перешел к последнему витражу, – крылатки выцветают до бледно-сиреневого цвета и прячутся. Бледно-сиреневые крылатки больше всего ценятся коллекционерами, поскольку их очень сложно найти.

– Вы рисовали с голограммы? – спросила я и сама не узнала свой голос.

– Нет, миледи, – художник улыбнулся чуть шире, левый уголок его рта приподнялся еще выше – и на щеке обозначилась сногсшибательная ямочка. – Я имел счастье побывать в Павеллийском Национальном заповеднике, где лично наблюдал за самшитовыми крылатками. Впрочем, должен признаться, что первую, ядовитую, фазу видел исключительно через стекло скафандра.

Я поспешно отвела взгляд от углубившейся ямочки на его левой щеке и вдруг поняла, что не имею ни малейшего представления, о чем говорить дальше.

К счастью, рядом со мной была Джоана, прочно и надежно влюбленная в сына баронета Сайерз и твердо уверенная, что мужчины слегка за тридцать – второсортный товар. Ее ничуть не тронула ни красота художника, ни его манеры, и настрой кузина сохраняла чрезвычайно деловой.

– Сколько вы хотите за триптих, господин?..

– Крейг Ривз, – понятливо представился художник и назвал цену, явно завышенную в расчете на торг.

Что ж, сегодня ему повезло вдвойне.