«Крутится-вертится шар голубой»

Из своего домашнего скарба Тарловским почти ничего спасти не удалось. В первую ночь после изгнания из дома Йосель, после побоев едва держась на ногах, сумел пробраться в свой сарай на краю участка, куда немцы еще не успели наведаться. За несколько ходок он с помощью сыновей вынес предусмотрительно спрятанные там запасы муки, гороха, картошки и другой снеди. На чердаке сарая хранились теплые носильные вещи, убранные туда на лето. Их Йосель тоже забрал.

Время шло, запасы продуктов таяли, и отец решил выменять на еду свое теплое пальто. Это было хорошее драповое пальто с каракулевым воротником, которое отец купил с первой своей зарплаты управляющего, очень им гордился и носил аккуратно. До зимы еще далеко, думал он, а кормить семью надо сегодня.

Этот день Гершон не забудет до конца дней. Вместе с Матесом и отцом он пошел на маленький стихийный базар, расположенный на поселковой площади. На базаре местные жители обменивались теми вещами и продуктами, которые им еще удалось сберечь. Йосель бродил по площади, перекинув через руку расправленное пальто. Плотная шерстяная ткань слегка отливала на свету, выдавая качественную вещь. Когда люди подходили и разглядывали товар, Йосель встряхивал пальто, взяв его за плечи; при этом атласная подкладка дорого сверкала на солнце.

И тут на площадь зашел немецкий патруль. Шум и оживление, царившие на площади, разом смолкли; люди отворачивались, старались отойти в сторону, убрать с глаз свой товар. Солдаты по-хозяйски шагали по площади, оглядывая скудные пожитки, выставленные сельчанами на продажу. Увидев Йоселя, держащего в руках пальто, они подошли к нему. Громко переговариваясь, немцы тыкали пальцами в драп, дергали пуговицы, щупали каракуль воротника, а затем один из них решительно потянул вещь к себе. Отец двумя руками вцепился в плотную ткань. Дальнейшие события Гершон помнит плохо. Йосель пытался что-то объяснить немцу, тот смеялся и тянул пальто к себе. Его напарник стоял рядом. Отец уже почти было отвоевал свою вещь, как вдруг раздался глухой хлопок. Йосель больше не сопротивлялся; он уступил, выпустил пальто, медленно опустился и сел на землю, навалившись всем телом на ногу немца. Гершон хотел было сказать отцу, что не надо сидеть на земле, что уже прохладно, да и брюки будут грязными, но тот как-то странно смотрел на сыновей, и изо рта у него текла тонкая красная струйка. Немец брезгливо дернул ногой, оттолкнул Йоселя и сделал шаг в сторону. Йосель неловко завалился на бок, продолжая смотреть прямо в глаза Гершону. Народ на площади замер; в тишине раздавались лишь неестественные булькающие звуки, вырывающиеся из горла отца.

Пронзительный женский визг вывел людей из оцепенения. Все пришло в движение: кто-то побежал прочь, другие начали суматошно собирать разложенные на земле вещи. Немцы же, как ни в чем не бывало, деловито скатали пальто, один из них сунул сверток подмышку, и патруль зашагал прочь. Гершон в оцепенении уставился в остекленевшие, неподвижные глаза отца, пока Матес, всхлипывая и дрожа, не схватил его за рукав и не потащил прочь с базара.

Гершон плохо помнит дальнейшие события. Вот он стоит возле дома во дворе, прислонившись к плетню. Рядом Матес, бьющийся в беззвучных рыданиях. Мать трясет их поочередно за плечи и раскрывает в немом крике рот. Ребе пытается оттащить ее от сыновей и что-то говорит. Гершон ничего не слышал. Он словно находился в непроницаемом коконе, ограждающем его от всего происходящего. Он взирал на окружающее равнодушно, со стороны, а голове сидела мысль: почему они оставили папу одного на площади и не позвали с собой? Что он там делает? Уже пора обедать, а отца нет дома. Из этого состояния его вывел Соломон, наотмашь ударив брата ладонью по щеке:

– Гершон! Гершон! Ты что? Очнись!

Кокон рассыпался, и вся действительность разом навалилась на Гершона со всеми ее звуками, криками и плачем.

Пойдем за отцом! – крикнул ему в ухо ему Соломон. – Абрам, беги за Барухом и Мойше – они у бабки Оксаны дрова колют. Матес, ты останешься с мамой, – продолжал командовать старший брат.

Дальше все было, как в тумане. Вдвоем с братом они принесли мертвого Йоселя в дом и положили в комнате на лавку. Под молитвы старого ребе они обмыли тело отца, и завернули его в простыню, которую ребе достал из сундука. Простыня белая, большая, метров пять-шесть в длину – так Иисуса хоронили. Затем ребе с помощью братьев положил Йоселя на пол, ноги вместе, руки на груди; в изголовье же поставил зажженную свечу. Все это время Лея, раскачиваясь, сидела у лавки. Она уже не плакала, а молча шевелила губами. Дочитав молитву, ребе подошел к ней:

– Помолись, помолись, милая. Так и тебе будет легче, и Йоселю.

Лея шептала слова, обращенные к богу, умоляя его позаботиться о муже, сжалиться над ней, над ее сыновьями и не забирать у нее больше никого. А перед глазами ее плыли образы из глубоко детства, когда старенькая бабушка рассказывала маленькой Лее о Малхемувесе, Ангеле Смерти. Никто Малхемувеса видеть не может; он только тому покажется, по чью душу пришел. Вот муж ее повстречал Малхемувеса. Лея ясно видела, как пришел Йосель на площадь, а Ангел Смерти поджидал его там, с мечом в руке, а с меча того желчь капала…

– Пойдем-ка, милая, лучше воду выльем, – позвал ее ребе.

Лея покорно пошла вслед за ребе в кухонный закуток и открыла окно. Заглядывали в каждое ведро и кувшин, в каждую плошку и кастрюлю, они выплёскивали за окно все, что текло: воду, чай, даже вчерашний пустой суп из чечевицы. А иначе нельзя – Ангел Смерти ополаскивал в этой воде свой меч, и тот, кто выпьет такой воды, умрет.

После ребе принес черепки и положил их на глаза Йоселя – чтобы тот света больше не видел, не возжелал ничего взять с собой из дома в мир иной. Под конец Лея подала ребе большой нож, и тот изрезал ботинки покойного – вдруг кто их наденет и будет топтать Йоселя по голове, не давая покоя на том свете.

Под вечер пришли молчаливые мужчины, принесли только что сколоченные деревянные носилки. Братья положили на них отца и, пока не начался комендантский час, понесли его на местное кладбище на краю села. Село было небольшое, жителей мало, и всех умерших – и иудеев, и православных, и католиков, и мусульман – хоронили на одном кладбище, только с разных сторон. Дно свежевырытой могилы было обложено досками – на них и опустили тело на толстых веревках, а сверху положили грубо сколоченную крышку – чтобы тело земли не касалось. После могилу засыпали.

Гершон молча стоял у свежего холмика, а на сердце его кровоточила рана, оставляя новый, но не последний шрам.

Военные действия продолжались. Немцы осели в Крынках основательно, хозяйничали вовсю, и им требовались дармовые рабочие руки. Началась принудительная мобилизация местных жителей на хозяйственные работы и на строительство военных укреплений. Братьев Тарловских – Гершона, Соломона, Мойше и Баруха – гоняли на такие работы почти каждый день. Труд был тяжелый, а условия нечеловеческие. Один раз в день кормили пустой баландой. Домой братья возвращались смертельно усталые и измученные. Мать с младшими Абрамом и Матесом вели хозяйство у одряхлевшего ребе, работая на небольшом огороде.

Через год после начала войны рабочая сила потребовалась уже в самой Германии. В Гродно и его округе начались облавы на местное население массово: солдаты отлавливали крепких парней и мужчин и отправляли их в немецкие земли.

Соломона с Барухом забрали прямо из дома. После завтрака Лея за домом на огороде пропалывала грядки, Гершон с Матесом ей помогали. Соломон, Барух и Мойше ремонтировали крыльцо. Абрам ушел к соседям чистить колодец. Он первым заметил солдат, точнее, услышал крики и женский плач. Выглянув за калитку, мальчик увидел на дороге вооруженных немцев. Они заходили подряд в каждый двор и выталкивали оттуда мужчин и молодых парней. Абрам быстро сообразил, в чем дело. Чтобы не попасться солдатам на глаза, он задворками помчался к своему дому. Увидев на огороде мать, мальчик крикнул:

– Немцы идут, всех мужиков гребут, прятаться надо!

Гершон хотел было побежать в дом, предупредить братьев, но Лея успела толкнуть его к Матесу и Абраму:

– Сынок, спасай братьев, бегите в рощу!

Матес и Абрам хотя и были еще подростками, но физический труд сделал свое дело: мальчики были рослыми, рано раздались в плечах и выглядели старше своих лет. Мать быстро сообразила, что немцы не будут разбираться, сколько кому лет, и рисковать не могла.

Старших сыновей Лея предупредить не успела. Пока она бежала к дому, солдаты уже ввалились во двор. Не слушая мольбы матери, они прикладами вытолкали Соломона, Баруха и Мойше из дома и погнали по улице. Лея бежала за ними до самой площади. Там уже шла сортировка рабочей силы: юнцов в один ряд, взрослых мужиков в другой. Высокий грузный офицер с блокнотом в руках ходил вдоль шеренг, пересчитывал мужиков и переписывал их имена. Вокруг толпились родные; они гудели и выкрикивали мужей, сыновей, отцов, стараясь привлечь их внимание. Многие понимали, что больше они не увидятся.

Тем временем офицеры сгрудились, о чем-то посовещались. Грузный немец с блокнотом вышел вперед и объявил собравшимся, что можно принести все нужное для отправки мужчин в Германию. Женщины побежали по домам и вскоре выкладывали перед офицерами принесенные вещи. Немцы деловито копались в пожитках, отбирали и уносили понравившиеся им вещи. Подошли подводы, запряженные тощими лошадьми; на них погрузили согнанную рабочую силу и под крики и вой оставшегося народа повезли по направлению к Гродно. Когда подводы выехали с площади на улицу, с одной из подвод вдруг соскочил человек и побежал во дворы. Немцы поздно среагировали, скинули винтовки, начали стрелять.

– Это же Мойше! – крикнула стоявшая рядом с Леей девочка. – Мойше Тарловский!

Лея тоже узнала в бежавшей фигуре своего сына. Она не могла поверить своим глазам, стояла, затаив дыхание, и молила бога, чтобы он отвел пули от ее мальчика.

Больше своих старших братьев Гершон никогда не видел. Мойше действительно удалось бежать, но в Крынках он так и не появился. Про Соломона и Баруха доходили противоречивые слухи. По одним – работа в Германии была настолько тяжелой и непосильной, что мало кто из увезенных земляков пережил военные годы. Но Гершон хотел верить в другую версию. Доходили вести, что некоторым из вывезенных из Крынок мужчин удалось бежать, и члены еврейской общины Германии сумели вывезти их из охваченной войной Европы в Америку.

Гершон пережил еще одну облаву, но на третий раз ему не повезло. Немцы ввалились в дом неожиданно, рано утром, когда семья садилась за стол. Лея попыталась заслонить собой сына, но Гершон решительно отодвинул ее и шагнул вперед – нет смысла противиться и провоцировать насилие, тем более, когда рядом мать и младшие братья.

Гершон попал на подводу к взрослым мужчинам. В сопровождении конного конвоя их довезли до железнодорожной станции, где потянулось долгое ожидание. Через сутки подошел состав, мужчин загнали в товарный вагон, и поезд двинулся в сторону Германии. Для Гершона потянулись томительные годы немецкого плена.

В течение первого года пленных использовали на самых разнообразных работах. Гершон трудился на полях и на стройках, разгружал вагоны, ремонтировал дороги. Со временем практичные немцы разделили людей на группы, в зависимости от того, где их труд можно использовать более эффективно. Гершона, в совершенстве овладевшего кожевенным ремеслом на фабрике «Фиш», сначала определили в скорняжный цех, а со временем переставили на обувное производство, где тачали сапоги для кайзеровской армии. Там он и познакомился с Яковом.

Мужчины долго приглядывались друг к другу, не доверяя первым впечатлениям – жизнь в неволе приучает к осторожности. Яков, польский еврей, родом из Белостока, попал в плен в первые недели войны. За это время он освоился на чужбине, научился выживать и знал множество уловок – как улучить минутку для отдыха, не привлекая внимание охранников, где разжиться лишним куском хлеба, с кем из вольных можно завести знакомства, чтобы использовать их в своих целях. Яков умел расположить к себе людей, мог дать ценный совет вновь прибывшим. Но главное, Гершон увидел, что этот человек не сник, не упал духом. В нем чувствовалась несломленная воля, жажда свободы и независимость. И в этом они были схожи.

Их свел один случай. В конце рабочего дня начальник цеха принимал работу – пересчитывал количество сшитых сапог, придирчиво осматривал швы, ковыряя стыки с подошвой. В тот день немец был явно не в духе; недовольство сквозило в каждом его жесте, в каждом взгляде. Он явно искал, к чему бы придраться, и, наконец, присмотрел себе жертву. Когда очередной работник поставил перед ним свой мешок, немец долго перебирал готовые сапоги, затем выхватил один и принялся тыкать работнику в лицо, осыпая его при этом ругательствами.

Яков молча наблюдал за происходившим, а потом сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь: «Рабский труд не может быть качественным и производительным». Гершон с интересом посмотрел на него – их глаза встретились. Когда после работы началось построение, мужчины, не сговариваясь, встали рядом.

Разговорившись вечером в казарме, к обоюдной радости они обнаружили, что разделяют одинаковые убеждения. Яков тоже оказался анархистом; они читали одни и те же книги, имели одни и те же взгляды на устройство общества. Встреча в плену единомышленника наполнила жизнь каждого из них смыслом, дала импульс к деятельности. Как всякий анархист, и Гершон, и Яков видели в себе творческую личность, способную самостоятельно решать, как практические, так и теоретические вопросы. Они азартно спорили, обсуждая самую важную для них тему – разрушение эксплуататорского строя. Будучи идейным анархистом, Гершон отвергал террор как средство изменения существующего строя. Яков, напротив, был сторонником «эксов» – экспроприации собственности у капиталистов в пользу трудящихся. Но по главному вопросу их мнения сходились – главным орудием порабощения людей является государство с его многочисленными институтами. Значит, государство должно быть низвергнуто.

Плен неимоверно тяготил обоих. Неволя угнетала их свободолюбивые натуры, и сама собой возникла мысль о побеге. Педантичные немцы хорошо продумали систему содержания военнопленных, и в ней нелегко было найти брешь. Гершон с Яковом начали разрабатывать план: они собирали информацию, выискивали слабые места в организации охраны, анализировали различные варианты.

Вскоре прошел слух, что на фабрике будут отбирать группу пленных для отправки в Австро-Венгрию, где на вновь открытое обувное производство требовались рабочие руки. Гершон разузнал, что новая фабрика расположена на венгерской территории. Венгры не такие дотошные, как немцы или австрияки, убежденно рассказывал он товарищу, скорее всего порядки там будут не такими строгими, как здесь, бежать будет легче. Яков проявил свои незаурядные способности втираться в доверие; он убедил кого надо, что без таких ценных работников, как он и Гершон, на новой фабрике не обойтись. В конце концов оба попали в заветные списки.

Через пару недель товарным поездом отобранных заключенных отправили в Австро-Венгрию.

Прибыв на новое место, Гершон с Яковом с удвоенной энергией начали планировать побег.

События начали развиваться стремительно, когда в феврале 1917 года весь мир всколыхнула весть – в России произошла революция. Вот оно – свершилось! Наконец они дождались социального переворота, который должен привести к полному уничтожению государственной машины порабощения. Большевики вместе с эсерами свергли самодержавие, взяв власть в свои руки. Анархисты поддержали революцию, разделяя на тот момент взгляды социалистов. Сейчас предстояло решить важную задачу – строить новый справедливый мир. Гершон и Яков не представляли, как можно оставаться вдали от этих событий, когда их товарищи на передовом крае ведут борьбу за создание нового общества.

Тем временем война продолжала истреблять людские ресурсы: солдаты гибли на фронтах, пленные – в тылу. Германия и ее союзники начали испытывать острую нехватку рабочих рук. Все чаще пленных использовали не только в цехах, но и на других работах, в том числе в качестве грузчиков. Этим и воспользовались Яков и Гершон. В конце мая вместе с другими пленными они допоздна грузили большую партию сапог в крытые грузовики. Улучив момент, когда охранники, устав под конец рабочего дня, ослабили бдительность, товарищи спрятались в кузове, завалив себя мешками с обувью. Когда грузовик прибыл на железнодорожную станцию, они в темноте смешались с грузчиками, а после проскользнули в товарный вагон.

Так Гершон и Яков добрались до самой линии фронта, а дальше двинулись на восток. Скрываясь в лесах, они передвигались по ночам, а днем по очереди отсыпались. Однажды, во время такой «дневки» на них натолкнулись разведчики из Винницкого летучего отряда. Подобные повстанческие отряды создавались жителями оккупированных территорий. Они боролись с Кайзеровской армией посредством так называемой «малой войны», проводя в тылу противника диверсионную и подрывную работу.

Изможденных долгим скитанием по лесам пленников доставили в отряд. Каково же было удивление Гершона, когда первым, кого он увидел, был Дорон. После первой облавы немцев в Крынках он отправил семью к родственникам в Россию, а сам ушел в леса. Расспросив Гершона о его товарище, Дорон поручился за обоих. Так отряд пополнился еще двумя бойцами.

Гершон с Яковом участвовали в вылазках: они разрушали пути сообщения и телефонно-телеграфные линии, уничтожали обозы и штабы противника, взрывали склады и железнодорожные мосты. В то же время бойцы не оставались в стороне от мировых событий. В летучем отряде было немало анархистов; большинство из них считало необходимым разогнать Временное правительство. Они поддерживали большевиков и выступали за то, чтобы передать власть Советам, землю крестьянам; рабочие же должны установить контроль над промышленностью.

Когда осенью до отряда дошло известие о свершении Октябрьской революции, Гершон с товарищами восприняли это событие с восторгом. Сейчас главная цель – как можно скорее положить конец войне, чтобы люди могли вернуться к мирной жизни, восстановить производство, взяться за созидательную работу. Но до мира было еще далеко – шла война, и летучий отряд продолжал сражаться.

В конце 1917 года разведчики отряда обнаружили подходящее для крупного набега «окно» в дислокации немецких войск. Гершон был одним из тех, кто вызвался участвовать в предстоящей операции. Поздним вечером, подобравшись к противнику с помощью местных крестьян-проводников, бойцы преодолели проволочные заграждения, без единого выстрела сняли часовых и ворвались в деревню. Началась рукопашная.

То ли данные разведки были неточными, то ли немцы накануне подтянули новые подразделения, но силы оказались неравными. В результате несколько десятков бойцов летучего отряда были убиты, часть же попали в плен. Среди них был и Гершон.

Все повторялось, как в кошмарном сне: голод, лишения, тяжкий труд под дулами немецких винтовок. Чем дольше длилась война, тем хуже становились условия содержания военнопленных: паек сократился до минимума, тяжкий труд истощал, свирепствующие болезни и эпидемии уносили жизни тысяч людей. Каждое утро в барак, где ночевали военнопленные, приходила специальная бригада; она состояла из четырех санитаров, которые сами едва таскали ноги от голода. Они медленно обходили ряды нар, расталкивая тех, кто не вставал. Большинство из них оказывались мертвы. Эти мертвецы уже не походили на людей – кожаные мешки с выпирающими из них костями. Тела грузили на брезентовые носилки, выносили во двор и сваливали у ворот. Позже приезжал грузовик и увозил трупы.

На этот раз Гершон пробыл в плену около полутора лет. К концу войны, зимой 1919 года, началась репатриация пленных из Германии. В первую очередь на родину вернулись подданные стран Антанты. Судьба тех, кто был родом из бывшей Российской империи, оказалась сложнее. На переговорах о перемирии Англия и Франция потребовали подождать с отправкой русских пленных на родину, чтобы созданная к тому времени Красная Армия не имела возможности использовать их в качестве подкрепления в гражданской войне, охватившей Россию.