Охотник

– Конечно.

– И указатели всюду расставлены… Держи вот. Еловый! – Яга протянула ему палку. – Дух-то, какой! Дух! Понюхай! Парфюм настоящий, природный! Не химия какая-нибудь!

– Благодарствуйте, Яга-бабушка, – поклонился Илья.

– Ну, какая я тебе бабушка?! – полушутя рассердилась Яга. – Ко мне вон на днях свататься приезжали. Олигарх один. Жизни, говорит, без тебя не мыслю! Всё богатство к твоим ногам брошу!

– А ты его – лопатой! – расхохотался Ил. – Он же пароль не знает!

– Ничего-то ты не понимаешь! – Яга мечтательно вздохнула. – Разве ж можно лопатой, когда в любви объясняются? Не романтичный ты.

– Ладно. Мне пора.

– Раз чаю не хочешь…

– Счастливо оставаться. Да, совсем забыл! – Илья полез в сумку и достал прозрачный пакет с чем-то белоснежным, невесомо пушистым. – Это тебе. Настоящий, оренбургский, сквозь кольцо можно протянуть.

Увязая по колено в снегу, Илья пробирался по лесу и жалел, что не догадался попросить у Яги лыжи.

Небо затягивала плотная, беловатая туча. Скоро из неё посыпались крупные пушистые хлопья предновогоднего снега. Смыкающиеся высоко вверху ветви елей, густо покрытые тяжёлым снегом, образовали подобие туннеля, отчего, несмотря на холод, было уютно и сказочно. Тишина, ничем не нарушаемая, придавала пейзажу величие.

Примерно через час, когда заметно стемнело. Илья вышел, наконец, на широкую поляну, ничем не примечательную среди прочих, кроме огромного, в рост человека, камня. На одной из его граней, гладко стёсанной, ещё можно было прочесть остатки надписи, не тронутые временем «ПОЙДЁШЬ НАПРАВО…». Расчистив перед камнем снег, у самого основания, где соединились две линии, указывая некую точку, Илья воткнул еловый ключ. От камня сразу побежала тонкой нитью извилистая дорожка. Подождав пару минут, Илья вытащил ключ и пошёл по направлению, указанному волшебным клубочком, что катился уже далеко впереди.

Первый Барьер был на месте. Зря надеялся… Ну что ж. Постараемся потихоньку, потихоньку, а вдруг получится, не нашуметь?..

Не получилось. С ветки сорвалась птица, обрушив вниз ком снега, а по лесу покатилась волна, беззвучная, неосязаемая человеком, но прекрасно слышная всем остальным обитателям Заповедной зоны. «Тревога! Тревога! – понеслось по лесу во все стороны. – Нарушена Граница!»

Ну и ладно, решил Ил. Не получилось, так не получилось. И двинулся напролом, набрав в грудь побольше воздуха и приготовившись к неприятным ощущениям.

Он много раз проходил сквозь барьеры, но по возможности старался избегать их: не мог, ну, не получалось привыкнуть к глухой тоске, к слабости и боли в суставах, к совершенно диким желаниям, вроде воя на луну. Всё моментально исчезало, как только кончался барьер, но ведь до него ещё надо дойти, до конца, то есть.

Колдовская дорожка – ей-то хоть бы что! – упрямо бежала вперёд, не замечая никаких препятствий: ни деревьев, ни ям, скрытых сугробами, ни каких-то там барьеров…

Он отряхнул снег с сапог, поднялся по скрипучим ступенькам на высокое крыльцо, толкнул массивную дверь.

В горнице слышались голоса, кто-то оживлённо спорил, но, когда Илья вошёл, за столом возле большой русской печи, украшенной изразцами, сидел один старик. Сухонький, щупленький, с торчащей в разные стороны седой бородой, он сказочным видом своим вызывал лишь умильную улыбку. И никто из людей, кроме знающих его, конечно, не мог заподозрить в смешном дедульке могущественного Хозяина леса.

– Здорово, Осиныч! – Илья бросил свою сумку на лавку, переведя дух, сел рядом. От его ладоней шёл пар.

– И ты здрав будь, добрый молодец, Илья Муромец, – отозвался старичок. – Садись, почаёвничаем. С дороги притомился, поди? Думал, не увидимся, потом слышу – идёшь! Эк, тебя разгорячило-то!

– А что ж ты, дед, если слышал, барьеры не убрал?

– Ох, батюшки! – всплеснул руками Осиныч, – не сообразил! Запамятовал. Ты уж прости старика.

– Ладно, – устало вздохнул Ил. – Проехали. А вот насчёт «запамятовал», другому кому-нибудь сказки рассказывай. Твоей памяти любой молодой позавидует.

– Выходи, Никодим. Свои!

Из-за огромного круглого самовара степенно вышел человечек, ростом не более полуметра. Как и Осиныч, он имел густую растительность на лице, но его борода была аккуратно расчёсана и цвет имела не седой, а густо-каштановый. Никодим явно был моложе. На пару веков…

Человечек сел на чурочку на столе, поставленную для него. На такую же, но повыше, поставил чашку с блюдцем, опять же подходящим по размеру. Глянул из-под косматых бровей на гостя.

– Хоть бы ты, Муромец, повлиял на этого старого вреднюку!

– А что такое?

– Я ведь домовой, а не наездник! Мне для работы покой требуется, тишина, сосредоточенность. А о каком покое и тишине может идти речь, если мало того, что этот пень замшелый целыми днями по лесу шныряет, так он ещё и избу за собой таскает!

– А что ж, – подбоченился Осиныч, – я должен, как волк под кустом ночевать что ли? Старый березняк подправить надо? А стволов, поваленных сколь лежит! И у кромки бора ели сохнуть стали. Фон, значитца, проверить на радиацию придётся. Делов-то не меряно!

– Помочь?

– Справлюсь я, Муромец. Первый день, что ль на посту?

– Вот и поговори с ним, – вздохнул Никодим, налил чаю в блюдце, подул и с шумом выпил.

– Я, вообще-то, проститься зашёл.

– Куда на сей раз посылают? – Осиныч налил чая в большую цветастую кружку, протянул Илу.

– Папаша один дочь ищет.

– А кроме тебя сыщиков нет больше? Попроще, да пониже рангом.

– Дочурка исчезла из запертой комнаты. Замки целы, окно не открывалось… Полиция разводит руками. Папаша в отчаянии: единственное дитя!

– И что? След нашёл?

– Почти сразу, но попутешествовать придётся.

– Далеко?

– Да. И надолго, боюсь.

– Поэтому на душе кошки скребут?

– Заметил?

– Кошек-то? Сразу, как вошёл. Только, чего печалиться? Дело-то благородное! Человека спасти!

– Одного спасти, а миллионы других… – Ил закинул руки за голову, и устало вздохнул. – Паршивая у меня работа, Осиныч. Для неё одно главное качество требуется – хладнокровие. А чего нет, того нет. Ведь по большому счёту от меня лично ничего не зависит. Я не могу не выполнить договор, отказать не могу, если клиент сказал «да». Выбора нет, а что-то внутри всё равно гложет, говорит, не обманываешь ли, мол, самого себя? Прикрываешься запретами, а на деле просто боишься воспротивиться?..

– Это «что-то» – уж не совесть ли?

– Нет такого понятия для Магистра, – грустно улыбнулся Илья. – Если начнёшь задумываться о критериях истины, о том, кому добро несёшь, а кому наоборот, у кого приоритет, а кто и подождать может… Кто это знает? Кто ответственность возьмёт? Нет, Осиныч, не положено нам совесть иметь! А кошки на душе скребутся. Им почему-то всё равно.

Илья встал.