Ловцы снов

Чёрт. Я так привык воспринимать Голос как нечто отдельное. Иногда – как часть себя. А теперь придётся как-то осознавать, что у него есть имя и человеческое тело. И крючковатый нос, да.

Но это полбеды. Или даже треть беды. Его ведь теперь ещё и выключить нельзя. Ну, то есть, можно. Но это, во-первых, называется «вырубить». Во-вторых, преследуется по закону. И, в-третьих, очень проблематично.

И да, оказывается, у Альбина Кейна действительно есть друзья. Ну, наверное, в детстве он был не такой занудный. Хотя… судя по подслушанным пикировкам, он всё ещё умеет говорить по-человечески. Просто тщательно это скрывает. Да что там, у него даже чувство юмора есть, страшно представить. Он весьма достойно держался во всех перепалках.

Ещё я понял, что они оба, Кейн и Марсен, за словом в карман не лезут. И хотя оба довольно безжалостны, мне, как оказалось, по-настоящему ни разу не доставалось. Пока.

Интересно, когда мы с Эгле станем «друзьями детства», будем ли мы так же обмениваться колкостями? Будут ли у нас пикировки, свидетели которых будут то ржать до упаду, то беспокоиться, не пора ли нас растащить?

Размечтался, ехидно одёрнул я сам себя, приличные люди столько не живут. Слышит Изначальная Гармония, я – первый кандидат стать приличным человеком. Из нас двоих, по крайней мере.

И мне вдруг стало отчаянно обидно. За окном мерзопакостная солнечная погода, в которую глаз толком не открыть, море наверняка вот этого вот противного золотисто-зелёного цвета, ещё и отвратительно тёплое небось. А я лежу тут, как идиот, к тому же, совсем один. Трачу время, которого вообще всем не так уж много отпущено, а мне ещё и порцию урезали. Удивительно, думал я, прислушиваясь к глубокой внутренней обиде. Всегда был спокоен на этот счёт. А теперь – поди ж ты.

Чёртов крючконосый.

Словно в ответ моим мыслям, дверь палаты приоткрылась. В щель просунулась разлохмаченная голова Эгле.

– Привет, – шёпотом сказала Эгле, расплывшись в улыбке.

От неожиданности я тоже улыбнулся. Хотя и не так широко.

– Марсен сказал, что ты уже не спишь, – сообщила Эгле, проскальзывая внутрь. – Так-то я тут уже минут сорок сижу.

Марсен, значит, сказал. Настроение у меня слегка подпортилось.

– Не сплю, – подтвердил я. – Много я пропустил интересного?

Эгле сморщила нос и помотала головой:

– Что тут могло происходить интересного, если ты сутками дрыхнешь и только с боку на бок поворачиваешься?

Я чуть не сказал «подлизываешься?» Но вовремя спохватился. Эгле бы мне этого не простила. А мы видимся впервые за четыре дня, я не мог себе позволить всё испортить.

– Я хочу пнуть тебя в ногу, – серьёзно призналась Эгле. – В правую. Повернись, пожалуйста.

– За что? – Удивился я, на всякий случай отодвигаясь.

– За попытку самоубийства, вот за что. Ты чем думал, когда те песни запустил? Совсем дурак, да?

– Мне было интересно. – Я виновато развёл руками.

– Интересно? – возмутилась Эгле. – Слушай, я ещё могу понять, когда маленькие дети видят красивый блестящий шарик и тащат его в рот. Но ты же знаешь, что плей-лист тщательно подбирается.

– Эй, – возмутился и я, – вообще-то, я был хорошим мальчиком, пока ты не предложила мне свой наушник.

Эгле фыркнула:

– Ты что, наши сонотиции никогда не видел?

– Ну, видел.

– И каких они обычно цветов?

– Похожих, – сконфуженно отозвался я, уже поняв, к чему она ведёт.

– А сонотиций с Нейлер Ренн какой был?

– Не такой. – Я примирительно поднял руки: – Ладно, ладно, я уже понял, это было глупо. И когда ты вырастешь, вы с Кейном напишете книгу и назовёте её «Как жить, если твой лучший друг – придурок».

Эгле на секундочку задумалась.

– Отличная идея, – наконец сказала она. – А что, у Кейна тоже есть лучший друг-придурок?

Ага, насчёт «лучшего друга» возражений нет. Это плюс. Но сам вопрос наталкивает на мысль, что Эгле питает некоторые иллюзии по поводу Марсена. Это минус.

Тьфу. Вспомнишь песню – вот и эхо.

– Конечно, есть, – жизнерадостно подтвердил крючконосый, заходя в палату. – У здравомыслящего человека обязательно должен быть друг-придурок. Чтобы смотреться на его фоне воплощением истины.

Какой же. Он. Отвратительный.

Нет, серьёзно. Нормальные люди так не улыбаются, разве что лошади. У него же зубы треть лица занимают. Это даже «лыбой» не назвать, это «лыбища».

Впрочем, ещё меня могло бесить то, что отсвет этой невыносимой солнечности играл и на лице Эгле.

– Эгле, пусть он уйдёт. – Я демонстративно натянул простыню на голову. – Он мне своими зубами солнечные зайчики в глаза пускает. И не рассказывай сеньоре Элинор, какие подозрительные типы здесь появляются. А то она тебя больше ко мне не отпустит.

Ох, да, я знаю, я очень плохо себя веду, с почётными донорами и жизнеспасателями так не разговаривают.

Но он меня раздражал.

– А они знакомы, – не без злорадства отозвалась Эгле. – Кстати, мама сказала, что из тебя получился красивый человек. Только ты сильно не обольщайся, это у неё специальное выражение такое. Нет, иногда она правда про красивых людей так говорит. Но то же самое она говорила про одноглазую девушку и ещё про какого-то старика.

Ого. Трижды – «ну ничего себе».

Первое – ну ничего себе, я точно только три дня проспал?

Второе – ну ничего себе, этот тип понравился сеньоре Элинор?

Третье – ну ничего себе, а я и не знал, что Эгле так умеет. Поставила меня на место, а крючконосого то ли похвалила, то ли обругала. Вроде как: «А вот и не подерётесь». Или: «Вы меня в это не втянете».

– В любом случае, спасибо, – с лёгкой оторопью отозвался Марсен. – Ладно, я, в общем-то, по делу пришёл.

«Говори и выметайся», – чуть не сказал я.

– Я бы не стал вмешиваться в ваш разговор с Эгле, – неожиданно серьёзно начал он, – но лучше сказать вам об этом до того, как Сим отсюда выйдет.

– В чём дело? – зевнул я. – Снаружи зомби-апокалипсис?