Лето придёт во сне. Запад

Говорят, существует некий природный закон, по которому молния не ударяет дважды в одно и то же место. Иначе я не могу объяснить то, каким чудом не сорвалась вниз во второй раз, когда остановилась на обрушившейся кромке моста, закачалась, размахивая руками, и упала на колени, снова и снова выкрикивая имя Дэна.

Но Дэн уже не мог ответить. Я видела, как он упал в реку, упал легко, почти без всплеска, но сверху рухнули бетонные и асфальтовые обломки, вспенили тёмные воды Амура, сломали ровный узор волн. А когда речная гладь снова выровнялась, под ней уже ничего не было видно.

После полудня последние остатки туч исчезли с неба, и оно засветилось бледной голубизной. От тумана не осталось и следа: теперь даже не верилось, что совсем недавно он застилал окружающий мир непроницаемой мокрой пеленой. А без него вид с моста открылся удивительный. Вокруг раскинулись солнечные дали: синий Амур, зелёные берега, размытый, чуть изогнутый горизонт. Красивыми выглядели даже мёртвые города двух держав: одной – исчезнувшей, другой – существовавшей поныне, пусть и в извращённом виде, напоминающем насмешку над её былым величием. Разрушаемые временем здания больше не казались встающими из могил мертвецами, они напоминали скорее надгробные камни, строгие, но безобидные. Белоснежное колесо обозрения отражалось в воде Амура диковинным цветком.

Мост, точнее, то, что от него осталось, – подобие бетонного островка с пятачком асфальта, возвышающееся над рекой на одной свае, – постепенно нагревался на солнце, и находиться здесь становилось тяжело. Будь у нас возможность уйти, мы бы сделали это: дед Венедикт умер несколько минут назад, перед этим кротко извинившись за задержку. Дульсинея Тарасовна прикрыла его лицо курткой, и теперь старик словно прилёг отдохнуть на солнышке.

Прилегла и я. Отошла к разлому, на котором в последний раз видела Дэна, опустилась животом на асфальтовое крошево и стала смотреть вниз, в пробегающие подо мной пологие волны. Скоро ко мне присоединилась Яринка, и я почувствовала, как её плечо прижимается к моему. До сих пор мы ничего не сказали друг другу: этого больше не требовалось. Когда-то давно, сначала в приюте, потом в Оазисе, когда в целом мире у нас не было никого, кроме друг друга, мы умели обходиться без слов. Потом у Яринки появился Ян, у меня – сначала Ральф, затем Дэн, и это подобие телепатии исчезло. Как я думала – навсегда. Но теперь оно вернулось, легко и естественно, как умение дышать. Мы снова были вдвоём против всего мира, и наши мысли свободно текли сквозь друг друга, делая всякие слова пустыми и ненужными.

– Девочки. – Голос со стороны выдернул меня из странного состояния, в котором наша общая с Яринкой боль потери переживалась на двоих. Состояние это было почти приятным, потому что несло в себе облегчение, какое бывает, когда твою непосильную ношу вдруг подхватывает кто-то ещё. Отвлекаться от него не хотелось, но голос прозвучал снова: – Девочки, мне очень жаль.

Дульсинея Тарасовна стояла сзади. Она не подошла вплотную, а говорила с расстояния несколько метров, но её скрипучий голос всё равно уничтожил тишину.

– Девочки, уйдите с края. Мост может продолжать разрушаться.

Я понимала её беспокойство, но каким-то образом чувствовала – больше здесь ничего не разрушится. То немногое, что осталось от асфальта подо мной, ощущалось абсолютно прочным, даже незыблемым. В ближайшие годы остатки моста не дрогнут, если, конечно, как предполагал бедный дед Венедикт, здесь не пройдёт ураган или не случится землетрясение.

Поскольку ни я, ни Яринка не пошевелились и вообще никак не отреагировали на её слова, Дульсинея Тарасовна пустила в ход тяжёлую артиллерию:

– Ваши мальчики не хотели бы, чтобы вы так глупо погибли теперь, когда столько уже пройдено и стольким уплачено.

Я начала подниматься. Не потому, что слова Дульсинеи Тарасовны попали в цель – просто больше не могла смотреть на медленно текущие воды Амура, отнявшие у меня Дэна. Это было всё равно, что глядеть в смеющиеся глаза смертельного врага, только что одержавшего верх. Яринка поднялась следом за мной, всхлипнула тихо, без слёз.

– Может… может, их течением унесло ниже? И там они выплыли?

– Может, – согласилась я без всякой надежды.

Если кто-то успел выбраться из камнем идущего ко дну вертолёта и пробиться к поверхности, сумел бы он доплыть до берега? Берега руссийской и китайской сторон были одинаково далеко, но вполне в пределах досягаемости хорошего пловца. Вот только пловца, не обременённого обувью и верхней одеждой, как Ян. Что касается Дэна… я видела, как на него падали бетонные обломки.

– Пить хочу, – снова всхлипнула Яринка и беспомощно оглянулась.

Наши рюкзаки, что мы сбросили с плеч, убегая от вертолёта, теперь наверняка покоились на дне Амура вместе с рухнувшим туда дорожным полотном. Белёсый забрал свою поклажу в вертолёт. Остались только вещмешки деда Венедикта и Дульсинеи Тарасовны, но была ли там вода?

Загребая ногами по нагревшемуся асфальту, я добрела до тела убитого Бурхаевым старика, потянулась к его вещам, но увидела рядом куртку Дэна, сброшенную им незаметно для меня. И эта знакомая до каждого шва парусиновая куртка выглядела так обыденно, так привычно, словно одним своим существованием опровергала только что случившуюся непоправимую беду. Словно сам факт того, что она лежит здесь, терпеливо ожидая своего хозяина, может гарантировать возвращение Дэна…

У меня закружилась голова. Впервые я почувствовала, как реальность угрожающе качнулась вокруг, утрачивая стабильность, истончаясь, поддаваясь порывам безумия. Чтобы спастись от этого безумия, от иллюзий, страшных своей несбыточностью, я подняла куртку Дэна, прижала к себе, начала укачивать, как осиротевшее, оставшееся без хозяина животное. Из горла вырывались звуки, похожие на рыдания, но слёз не было.

И снова Яринка подхватила неподъёмную для меня ношу, разделила мою боль на двоих, просто подойдя ближе и позволив мне увидеть свою тонкую тень рядом с моей. Напоминая, что есть только я и она. Против всего мира.

Чувствуя, как реальность возвращается в привычные границы, незыблемые, пусть и невыносимо горькие, я повернулась к Дульсинее Тарасовне:

– Вы сказали деду Вене, что всё помните и сделаете. Куда нам дальше?

В глазах матери Михаила Юрьевича появилось неприкрытое облегчение. Наверняка она думала, что теперь ей придётся долго возиться с двумя сломленными утратой малолетками, утешать, приводить в чувство и всячески убеждать двигаться дальше, в уже выбранном ею стиле а-ля «ваши-мальчики-не-хотели-бы…». Не бойся, бабуля, не придётся. Но я буду очень благодарна, если ты знаешь, куда и, главное, как нужно и можно выдвигаться с высящегося в полутора десятках метрах над водой мостового островка…

Я оглянулась на Яринку. Она стояла с поникшими плечами и осунувшимся от горя лицом, но не безвольная, не сдавшаяся. Спокойно встретила мой взгляд и чуть заметно кивнула.

– Нам осталось сосем недалеко, – обрадованно засуетилась Дульсинея Тарасовна. – На тот берег и…

Она осеклась и начала озираться, словно только что обнаружив нас в захлопнувшейся ловушке.

– На тот берег, ага, – равнодушно кивнула Яринка. – Вы плавать умеете, баба Дуся?

– Когда-то умела, – ответила старая женщина, не обидевшись на «бабу Дусю». – Может быть, и сейчас смогла бы, но до берега мне точно не доплыть. Ни до того, ни до другого. Да и вам тоже.

С последним утверждением я могла бы поспорить. За месяцы пребывания в Оазисе мы с Яринкой не теряли времени и, пользуясь тем, что море было – вот оно, только выйди за дверь, научились плавать очень даже неплохо. Но озвучивать эту мысль я не стала. Ведь даже если оставить все вещи и верхнюю одежду, даже если вода не окажется слишком холодной и не скрутит нас судорогами на середине пути, то не бросим же мы Дульсинею Тарасовну одну на разрушенном мосту!

Яринка считала так же.

– Нужно осмотреть вещи, – вздохнула она без всякой надежды в голосе. – Может, удастся найти что-то, что поможет держаться на воде?

Предложение не выдерживало никакой критики: ведь не найдём же мы в оставшихся вещмешках спасательные жилеты или брёвна для изготовления плота! Но подруга хоть что-то предложила, в то время как у меня в голове царила абсолютная пустота.

Дульсинея Тарасовна тяжело развернулась лицом к оставленному нами (надеюсь, навсегда) Благовещенску. Замерла, глядя вдаль слезящимися старческими, но, как выяснилось, по-прежнему зоркими глазами. Странно вытянулась.

Мы проследили за её взглядом и увидели, что вдоль руссийского берега в нашу сторону плывёт похожая на спасательный круг оранжевая надувная лодка.

Я не почувствовала ничего. Ни удивления, ни страха, ни надежды. Просто отметила про себя сухие факты: вот лодка, надувная, плывёт к нам. Яринка, судя по равнодушному взгляду, тоже не испытала особых эмоций по такому случаю, зато Дульсинея Тарасовна оживилась. Засеменила через дорогу, приложив руку козырьком ко лбу, забормотала что-то.

В лодке, что приближалась со взмахами таких же ярко-оранжевых вёсел, поднялась в полный рост мужская фигура, подняла руки, приветствуя, несомненно, нас, и Дульсинея Тарасовна махнула в ответ, всё так же напряжённо вглядываясь в нежданных гостей.

Яринка собрала растрепавшуюся запылившуюся рыжую гриву в конский хвост и ровно заметила:

– А с вещами всё-таки надо разобраться.

Я кивнула. Мы взяли оставшиеся вещмешки и оттащили подальше от мёртвого деда Венедикта, который, хоть и находился в прежней позе, больше не выглядел прилёгшим отдохнуть, и оставаться рядом с ним не хотелось.

Лодка приближалась. Дульсинея Тарасовна топталась у перил моста, вглядываясь в её пока не узнаваемых пассажиров. Мы с Яринкой сложили необходимые вещи из двух вещмешков в один, и только тогда я вспомнила картину, которую отчаянно гнала прочь от себя последние часы. Дэн на кренящемся пласте асфальта… взмах рукой… чёрный предмет описывает дугу в воздухе… Пчёлка!

Сумка Ральфа лежала там же, где упала. Она почему-то была застёгнута на молнию, хотя я не припомню, чтобы застёгивала её. Если только Дэн успел это сделать.

– Правильно, – серьёзно сказала Яринка, когда я вернулась к ней. – Оружие может нам понадобиться.

И, словно подтверждая её слова, Дульсинея Тарасовна вдруг издала сдавленный крик. Мы подскочили как ужаленные, не от страха – от неожиданности, успев уже привыкнуть к царящей над Амуром солнечной тишине. А затем бросились к старой женщине, которая быстро шла вдоль перил моста, не сводя глаз с приблизившейся лодки.

– Что случи… – начала Яринка, обогнавшая меня на корпус, и внезапно резко остановилась, замолчав на полуслове.

Я налетела на неё, чуть не упала, уже открыла рот, чтобы в свою очередь поинтересоваться: что же, чёрт возьми, опять случи… Но снизу долетел знакомый голос:

– Даша! Ярина!

И, ещё до того как Дульсинея Тарасовна назвала прибывшего по имени, я уже знала, кто это. Во всём мире Дашей по старой привычке меня мог назвать только один человек – Михаил Юрьевич.

Когда я увидела его худощавую фигуру, покачивающуюся в лёгкой надувной лодке, то впервые с момента исчезновения Дэна в водах Амура испытала что-то, кроме безысходности и горя. Удивление. Ведь Михаил Юрьевич никак не мог находиться здесь, разве нет? Если верить словам Бурхаева, ему полагалось сидеть в следственном изоляторе, ожидая суда. Разве мог он оттуда убежать, да ещё столь быстро переместиться на несколько тысяч километров?

А такая обычно насмешливая и решительная Дульсинея Тарасовна тем временем превратилась в суетливую квочку. Она, всплёскивая руками, бегала вдоль перил моста, не сводя глаз с уже приблизившейся почти вплотную лодки, и, наверное, Михаилу Юрьевичу повезло находиться вне зоны её досягаемости – иначе он был бы задушен в счастливых материнских объятиях.

– Ма! – крикнул он, явно осознавая грозившую ему опасность. – Мам, всё хорошо! Я в порядке, успокойся!