Лето придёт во сне. Запад

– Нет.

Наверное, очень твёрдо и уверенно сказала, потому что ни Михаил Юрьевич, ни Дульсинея Тарасовна не попробовали меня переубедить, только переглянулись со странным выражением лица – одновременно сожалеющим и пристыжённым.

– Хорошо, – тяжело вздохнул, сдаваясь, Михаил Юрьевич. – Я только прошу вас не пытаться понять всё сразу, а поверить мне на слово. Потом, позже, вы во всём разберётесь. И согласитесь, что иначе было нельзя. Так что вас интересует в первую очередь?

Подруга взяла инициативу на себя:

– Как вы оказались здесь, если вас арестовали?

Михаил Юрьевич опять вздохнул и даже слегка закатил глаза, но ответил:

– Меня отпустили вчера. Сняли все обвинения.

Мы с Яринкой озадаченно переглянулись.

– Как это – сняли все обвинения? Почему?

Снова вздох. Долгий и сожалеющий.

– Потому что Бурхаев нажал на нужные рычаги. Он… не последний человек в столице.

– Бурхаев? А он-то здесь при чём? – Я окончательно перестала что-либо соображать, а вот Яринка – та, кажется, поняла сразу, поникла, съёжилась, словно ожидая удара. И он последовал.

– Он предложил мне свободу в обмен на информацию о том, где искать своего сына. И на договорённость о дальнейшем сотрудничестве.

Глава 17

Плюс три и минус четыре

Ночь опустилась над Амуром, безлунная, зато звёздная. Дневная жара, от которой на разрушенном мосту не было никакого спасения, стала под вечер невыносимой и заставила меня и Яринку трижды спускаться по ступенькам-скобам к воде, чтобы окунуться в неё прямо в одежде. Это приносило облегчение, но я каждую секунду помнила, что где-то внизу, подо мной, на тёмном дне лежит Дэн, безмолвный и неподвижный, разве что его русые волосы колышет медленное придонное течение. Нет, мысли об этом не казались страшными, и я не ожидала, что холодные пальцы вдруг сомкнутся на моей лодыжке, чтобы утянуть в глубину, – бояться Дэна, даже мёртвого, было немыслимо, – но чувствовала себя предательницей, находя спасительную прохладу там, где мой любимый нашёл смерть. Не знаю, были ли подобные мысли у Яринки, но и она не задерживалась в воде, почти сразу возвращаясь на мост, под безжалостное солнце.

Во второй половине дня, когда мы пытались хоть частично укрыться от него в узкой тени остатков парапета, дед Венедикт, лежавший на прежнем месте, громко и протяжно вздохнул.

Я ничуть не испугалась. Напротив – обрадовалась. Ведь мёртвые не оживают, такое невозможно, а значит, весь сегодняшний день – просто страшный сон! Не было преследовавшего нас вертолёта, не было Бурхаева, не рушился мост, никто не погиб, и Михаил Юрьевич, явившийся после всего этого, не сказал нам безнадёжную правду…

Я даже успела представить, как сейчас проснусь в обнимку с Дэном на узком диванчике фуд-корта в бывшем торговом центре, а может быть, и ещё раньше – в поезде. Но тут Яринка сжала мою руку и (тоже без страха в голосе) спросила:

– Ты слышала?

Всё ещё надеясь, что вот-вот этот невыносимо солнечный день над рекой начнёт таять вокруг меня, проваливаться в небытие, как происходит поутру со всеми снами, я всё-таки ответила:

– Слышала…

Мы смотрели на деда Венедикта, но он был по-прежнему неподвижен. Только куртка, которой прикрыла его лицо Дульсинея Тарасовна, чуть сползла, потревоженная недавним вздохом.

– Что будем делать? – так же буднично поинтересовалась Яринка, словно речь шла о невыученных уроках, а не о внезапно подавшем признаки жизни мертвеце.

С каждой секундой я всё больше убеждалась в том, что, к несчастью, происходящее вокруг реально – поэтому начала искать объяснение странной ситуации. Много времени поиск не занял: объяснение висело у нас над головами.

– Солнце. Очень жарко. – Я вспомнила окрестности Маслят и однажды обнаруженную мной на опушке тушу убежавшей у кого-то из соседей овцы с неимоверно раздутым животом. – У… у мёртвых внутри скапливается трупный газ. Он как-то должен выходить наружу, вот и…

Яринка выдохнула с явным облегчением, но сразу снова насупилась.

– Дайка… надо его убрать, значит. Нельзя так…

Дед Венедикт снова вздохнул – на этот раз еле слышно, – и в этом вздохе зазвучала искренняя грусть, словно он скорбел о своей долгой, полной лишений жизни. Меня обдало волной холода, несмотря на солнцепёк, и я торопливо встала.

– Ты права. Надо в реку его… скинуть.

Яринка мучительно сглотнула, но тоже поднялась, попробовала даже уныло пошутить:

– Хорошо, что мы сегодня ничего не ели.

Осуществить задуманное оказалось на удивление просто: старик был совсем лёгким и сухоньким. Мы взяли его за ноги и поволокли к разлому, стараясь не смотреть на потемневшее лицо, с которого сползла прикрывавшая его куртка. Сталкивать тело пришлось ногами, усевшись на асфальт, чтобы ненароком от толчка самим не упасть в реку. Дед Венедикт в последний раз тяжело вздохнул, неуклюже перевалился через край и исчез. Внизу лениво плеснул Амур, и всё стихло. Мы вернулись к парапету, скорчились в его неудобной, слишком узкой тени.

Снова потекли минуты безмолвия. И я, и подруга переживали свою утрату вдвоём, погрузились в это переживание и не хотели отвлекаться, будто думая, что чем больше горя мы испытаем сейчас, тем меньше его останется на потом. Да и что ещё нам оставалось? Деться с разрушенного моста можно было только в воду, но мы медлили с этим. Не потому, что боялись утонуть: просто понятия не имели, что делать потом, куда идти и, главное, зачем? А может быть, даже подсознательно ждали возвращения Михаила Юрьевича, который заберёт нас отсюда. После нашего последнего разговора это был бы ужасный поворот событий, но мысль, что нас бросили здесь, как пришедшие в негодность вещи, была не лучше.

Яринка нарушила молчание, когда солнце начало клониться к западу, а тень от парапета вытянулась так, что мы смогли лечь рядом.

– Вот уж не думала, что всё так кончится…

Я уже хотела сказать, что пока ничего не кончилось, что мы ещё побарахтаемся, но поняла: она имела в виду себя и Яна. Что ж, на это было нечего возразить: я тоже была уверена, что у нас с Дэном впереди вся жизнь. А ведь мы даже не успели…

– Мы так и не занялись любовью, – сказала я Яринке, не в силах сдержать внезапную горечь. – Он не захотел… ни в гостинице, ни в поезде. Сказал, что так будет неправильно, что надо по-другому.

Яринка помолчала, обдумывая мои слова. Кивнула:

– Он был прав. Когда человека любишь, всё должно быть идеально, а не как придётся. Не в спешке. Не в грязи. Не от страха, что не успеете.

– Так ведь и не успели! – простонала я, с силой вдавливая ногти в щёки, царапая ими кожу, не зная, как ещё дать выход горькому, как полынь, запоздалому сожалению.

– Значит, так надо было. – Подруга приподнялась, отняла мои руки от лица, мягко развела в стороны. – Зато теперь… теперь ты можешь себе придумать что угодно. Какой захочешь ваш первый раз. И это будет правдой, потому что ведь могло бы быть правдой.

Я закрыла глаза. Мы с Дэном посреди бескрайней ночной тайги, на мягкой траве, под звёздами… Мы на роскошной постели под невесомым пологом, освещённые мерцанием свечей… Мы в огромном джакузи в облаке белой пены… Мы… Я всегда с ним, там, где захочу. С любимым, которому в моей памяти и в моих грёзах навечно суждено остаться восемнадцатилетним. Что ж, с этим, наверное, можно жить.

– Поплывём? – шёпотом спросила Яринка. – Надо до темноты найти, где переночевать.

– В Благовещенск или на китайский берег? – Мне, собственно, было всё равно, но при мысли о китайской стороне в глубине души еле заметно шевельнулся червячок любопытства, что удивило меня до онемения – настолько за последние часы я отвыкла от каких-либо эмоций, кроме горя и разочарования.

– Давай вперёд, – предложила подруга, тоже, несмотря ни на что, сохранившая свой авантюризм. – Позади-то мы уже были.

– Давай, – лениво согласилась я, и мы продолжили лежать.

Прошло ещё не меньше получаса, прежде чем Яринка снова заговорила:

– Вещи придётся бросить. И верхнюю одежду тоже.

– Придётся, – согласилась я. – Иначе не доплывём.