Лето придёт во сне. Запад

– Да! Он говорил, что я должна знать что-то про маму и папу! Что?!

Глаза Дульсинеи Тарасовна забегали. Она посмотрела на Михаила Юрьевича, словно ища поддержки или совета, но тот выглядел не менее растерянным.

– Дайника, – наконец проблеяла старуха, глядя в сторону, – это очень непростой разговор, и тебе не стоит сейчас…

– Что с ними?! Я не сдвинусь с этого места, пока вы мне не скажете, даже если мост опять начнёт рушиться!

– Я тоже, – тихо, но твёрдо подтвердила Яринка, вплотную придвигаясь ко мне, прижимаясь плечом к плечу, в который уже раз за кошмарный сегодняшний день подхватывая мою ношу.

Дульсинея Тарасовна посмотрела на неё, на меня, на своего сына – и… отступила. Понурила голову, побрела в сторону – сутулая и древняя, словно все прожитые годы вдруг разом опустились на её плечи.

И это сказало мне обо всём лучше любых слов.

А когда стремительно намокающими глазами я поймала взгляд Михаила Юрьевича, он тоже понял, что я уже знаю, и не стал врать.

– Твои родители мертвы, – тихо обронил он, как будто понижение голоса могло как-то смягчить удар. – Прости.

Почувствовав, что мост опять закачался, я осторожно опустилась коленями на асфальт. Не потому, что испугалась или не хотела упасть: просто ноги стали ватными и перестали меня держать. Пространство вокруг колебалось и вращалось, но никто не закричал, не побежал, и я сделала отстранённый вывод: остатки моста по-прежнему неподвижны – это мой личный мир сейчас сотрясается в конвульсиях.

Яринка присела рядом, обняла меня, но смотрела на Михаила Юрьевича. Потребовала:

– Расскажите ей! Расскажите, когда!

– Ярина…

– Расскажите! Или я сама скажу, о чём догадалась!

Михаил Юрьевич опустился на корточки, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, заглянул мне в глаза.

– Дайника? Я понимаю, после того, что ты сейчас услышишь, ты будешь очень зла на меня… на всех нас. Возможно, возненавидишь. Но я призываю тебя оставить эмоции на потом, чтобы позаботиться о своём будущем. От решения, которое ты примешь, может зависеть очень многое – вплоть до судьбы государства.

Эти высокопарные слова меня ничуть не впечатлили, и я только смотрела на этого ставшего вдруг совершенно чужим пожилого мужчину с усталыми глазами.

– Твои родители, – сказал он, подождав, но не дождавшись от меня ответа, – были казнены четыре года назад по совокупности статей. Как и все взрослые из вашей деревни, кого удалось задержать. Церковь очень строга к тем, кто пытается так или иначе вырваться из-под её крыла.

Мир перестал качаться и замер, изменившийся до неузнаваемости. Ставший пустым и плоским, как небрежно раскрашенная декорация. Теперь, когда в нём не стало ни Дэна, ни моих родителей, надежда на скорую встречу с которыми двигала мною последние дни и часы, он перестал иметь какое-либо значение. И от этого стало неожиданно легко, внезапно я обрела абсолютную внутреннюю свободу. Больше ничто не имело значения, любые действия лишились последствий, причинно-следственные связи исчезли, а значит, можно было делать всё, что угодно.

Например, встать, вырвавшись из кольца Яринкиных рук, подойти к горке сложенных ранее вещей, вытянуть оттуда сумку Ральфа, дёрнуть молнию, запустить руку внутрь. И прижать приклад арбалета к плечу, направляя его прицел в грудь ничего ещё не понявшему Михаилу Юрьевичу.

– Дайка! – предостерегающий голос Яринки прозвучал одновременно с испуганным возгласом Дульсинеи Тарасовны.

Молчаливые «ребята» встрепенулись, оживились, а один из них, тот, что стоял ближе ко мне, змеиным движением запустив руку за пазуху, вынул маленький, словно игрушечный пистолет, еле видневшийся в его широкой ладони.

Не двинулся только Михаил Юрьевич. Не двинулся и не отвёл глаз, спокойно глядя мне в лицо, словно был согласен с тем, что я имею полное право убить его.

– А ну положи лук! – рявкнул мужик с пистолетом, и я криво усмехнулась. Лук! Да уж, лучше бы этим истуканам и дальше молчать.

Но Михаил Юрьевич, не оборачиваясь, что-то коротко сказал, и дуло пистолета растерянно опустилось.

– Дайника! – Наш лидер был серьёзен и почти торжествен. – Дайника, я знаю, что виноват перед тобой. Очень. Но я пошёл на этот обман осознанно. Есть цели, которые оправдывают средства. Прости.

Я открыла рот, но заговорить смогла только со второго раза:

– Почему?! Почему вы просто не попросили меня отправиться искать беглецов?! Я бы пошла! Если бы вы объяснили всё! Если бы объяснил Дэн…

Я осеклась. В голову пришла ужасная мысль: а если Дэн знал?! Что, если Дэн знал об этом чудовищном обмане и ничего мне…

– Никто больше не знал! – отрезал Михаил Юрьевич, прочитав мои мысли благодаря той необъяснимой телепатии, что иногда возникает между людьми в пронзительные до бритвенной остроты моменты их конфликта. – А тем более Денис! Я же видел, как вы смотрите друг на друга. Он бы не смог ничего скрывать от тебя.

Облегчение, испытанное мной, было таким сильным, что почти вернуло объём ставшему плоским миру. Я даже чуть-чуть опустила арбалет и смогла повторить свой последний вопрос уже спокойнее:

– Почему просто не попросили меня?

– Потому что это не давало стопроцентной гарантии твоего согласия, – без каких-либо эмоций ответил Михаил Юрьевич. – Ты могла сказать «да», но могла сказать и «нет». Кроме того, не будь у тебя личной заинтересованности, ты бы не рвалась вперёд отчаянно и без оглядки, так, как это и было от тебя нужно. И ты бы не захотела расставаться с друзьями по пути.

– Значит, это правда, что по вашим планам до конечной цели должна была дойти только я?

– Нет. Ты ещё слишком юна для этого. Я планировал оставить с тобой Сергея, как самого взрослого и трезвомыслящего из вас.

Мои руки непроизвольно дрогнули, спусковой крючок чуть поддался под напрягшимся пальцем.

Дульсинея Тарасовна заковыляла вперёд и закрыла собой сына. Как будто у меня не хватит стрел на них обоих! Или будто я не смогу выстрелить в старуху, которая оказалась одной из тех, кто использовал меня, выбрав для этого самый подлый, самый циничный способ!

– Не надо, мама. – Михаил Юрьевич, осторожно взяв её за плечи, отодвинул в сторону. – Дайника не будет стрелять.

– Я не была бы так уверена, – буркнула себе под нос Яринка, но её услышали.

Истуканы растерянно переглянулись, Дульсинея Тарасовна снова сделала движение в сторону Михаила Юрьевича, но осталась на месте. А он приподнял руки над плечами, словно сдаваясь на мою милость.

– Дайника, помнишь, я тебе говорил, что, когда делаешь общее дело, нужно уметь ради него жертвовать своими интересами? Так вот – самое тяжёлое не это. Самое тяжёлое – жертвовать не своими интересами, а чужими. Мне приходилось это делать много раз, и ты далеко не первая, кого я обманул для получения наилучшего результата.

Я с трудом сдержала неуместный смех: не хотела сбивать прицел. Наилучший результат? Да уж, какого-то результата он, несомненно, добился, вот только назвать его наилучшим можно разве что с точки зрения наших врагов. Впрочем, каких врагов? Враги тоже мертвы.

– Я не пытаюсь оправдаться, я озвучиваю факт – на войне как на войне, обманывать приходится не только противника. Ты поймёшь это, когда станешь старше, когда больше времени проведёшь с нами и, возможно, сама начнёшь принимать такие трудные решения.

– Что?! – Я всё-таки рассмеялась, хоть это больше походило на звериное фырканье. – С вами?! Вы думаете, что я останусь с вами? Теперь?!.

– Надо, Дайника, – серьёзно кивнул Михаил Юрьевич, будто не замечая моего смеха. – Сейчас решающий момент: колесо завертелось. Власти упустили меня, но им уже многое известно, и скоро они возьмутся за нас всерьёз, нанесут решающий удар. Мы должны предупредить его, ударить первыми! Помощь беглецов сейчас нужна нам, как никогда.

Нам… Мы… Кому – нам? Кто – мы? Да пошли вы со своей грёбаной конспирацией!

– Кто?! – Я потрясла взведённым арбалетом, подчёркивая важность вопроса. – Кто стоит за всем этим? Кто на самом верху?

Михаил Юрьевич удивлённо помолчал. Качнул головой:

– Мне это неизвестно…

– Врёте! – перебила я. – Если Бурхаев договаривался о сотрудничестве с вами лично, а не с кем-то через вас, значит, вы не последний… не рядовой…