Сочинения

В это время они шли по мосту. Дойдя до площади Согласия, они умолкли.

– А вот это недурно! – сказал Клод, указывая на развертывавшуюся перед ними картину. Было около четырех часов; чудный день предвещал великолепный закат солнца. Направо и налево, по направлению к церкви Наделэн и законодательному корпусу, тянулись в бесконечную даль линии зданий, отчетливо обрисовываясь на ясном небе, па горизонте красовались круглые вершины больших каштановых деревьев Тюльерийского сада. Между зеленью боковых аллей тянулась, теряясь в туманной дали, широкая аллея Елисейских полей, заканчивавшаяся колоссальной Триумфальной аркой. По этой широкой аллее непрерывно двигались взад и вперед экипажи и люди, точно два противоположных течения в реке. Лучи солнца, играя на стеклянных дверцах и фонарях карет, производили впечатление искрящейся на волнах пены. Все видимое пространство было усеяно движущимися черными точками; два колоссальных фонтана освежали раскаленный воздух.

Клод, вздрагивая от охватившего его экстаза, воскликнул:

– Боже, как дивно хорош Париж!.. И он должен принадлежать нам!.. Остается только взять его!

Все четверо воспламенились, у всех глаза разгорелись от желания овладеть этим гигантом. Ведь по этой именно широкой аллее неслось дыхание Славы, распространяясь по всему городу! Да, вот где именно душа Парижа!.. И они овладеют ею, во что бы то ни стало!..

– Да, да мы овладеем ею! – заявил Сандоз со свойственным ему упрямством.

– Еще бы! – подхватили Магудо и Жори.

Они прошли мимо церкви Маделэн, свернули в улицу Тронше и, только когда очутились на Гаврской площади, Сандоз воскликнул: – Да что же это? Ведь мы идем к Бодекену!

Все выразили изумление. Вот курьез! Ведь они действительно направляются к Бодекену!

– Какой сегодня день? – спросил Клод. – Четверг? В таком случае Фажероль и Ганьер там в это время… Что же, пойдемте туда.

Продолжая беседовать, молодые люди направились в улицу Амстердам. В это утро они прошли через весь Париж, совершая одну из любимых прогулов. По нередко они выбирали и другие дороги, бродили вдоль набережных или направлялись вдоль городских укреплений от ворот С. Жака до Мулино, или же добирались по внешним бульварам до Пер-Лашеза. Они любили бродить по улицам, бульварам и площадям, бродить по целым дням, до полного изнеможения, точно желая таким образом завладеть городом, подчиняя себе квартал за кварталом, выкрикивая свои грандиозные теории перед фасадами домов, и мостовая, которую они утаптывали своими подошвами, казалось, принадлежала им – старая парижская мостовая, изведавшая столько бурь и опьянявшая их юные головы!

Кафе Бодекен находилось на бульваре Батиньоль, на углу улицы Дарсе. Трудно было бы объяснить, почему молодые люди избрали именно это кафе местом для своих встреч – один Ганьер жил в этом квартале. Обыкновенно товарищи собирались там по воскресеньям, вечером, а те из них, которые были свободны, заходили туда на короткое время и по четвергам, около пяти часов вечера. День был необыкновенно жаркий и все столики на тротуаре, под полотняными маркизами, были заняты обычными посетителями кафе. Но товарищи терпеть не могли тесноты и, протискавшись между столиками, они вошли в опустевшую залу, в которой было довольно прохладно.

– Смотрите, вот Фажероль… и один! – воскликнул Клод.

Он подошел к столу, который находился в самом конце залы и который они обыкновенно занимали, и поздоровался с бледным, худощавым молодым человеком с женственным лицом и серыми, вкрадчивыми, насмешливыми глазами, по временам сверкавшими холодным блеском стали.

Все четверо уселись у этого стола и потребовали пива.

– Знаешь ли, – начал Клод, – ведь я заходил за тобой… И хорошо же принял меня твой отец!

Фажероль, корчивший из себя уличного сорванца, хлопнул себя по бедрам.

– Ах, старик надоел мне! Я удрал сегодня утром после изрядной головомойки. – Ему хочется, во что бы то ни стало, усадить меня за свои дрянные цинковые изделия. Довольно с меня и академических цинковых фигур!

Эта насмешка над профессорами академии привела в восторг товарищей. Фажероль умел смешить их и вообще добился их расположения постоянной лестью и шутками. Теперь его насмешливый взгляд перебегал от одного к другому в то время, как его длинные, тонкие пальцы с врожденной ловкостью выводили на столе, по пролитому пиву, очень забавные, сложные рисунки. Все давалось ему необыкновенно легко…

– Где же Ганьер? – спросил Магудо. – Ты не видел его сегодня?

– Нет, я тут уже более часа сижу один.

Жори молча толкнул локтем Сандоза, указывая ему на девушку, сидевшую с каким-то господином за столиком в противоположном углу залы. В зале не было других посетителей, кроме двух сержантов, игравших в карты. Девушка эта, казавшаяся почти ребенком, принадлежала к тому типу уличных девчонок, которые в восемнадцать лет напоминают незрелые плоды. Розовое ее личико с вьющимися белокурыми волосами, падавшими на тоненький нос, и с большим смеющимся ртом напоминало мордочку хорошенькой болонки. Она просматривала какую-то иллюстрированную газету в то время, как кавалер ее подкреплял себя мадерой, и, прикрывая себя этой газетой, она бросала шаловливые взгляды на товарищей, сидевших в противоположном углу.

– Что недурна? – бормотал Жори, воспламеняясь. – И кому она улыбается, черт возьми!.. Кажется, она смотрит на меня…

Фажероль с живостью прервал его.

– Прошу оставить ее в покое, господа!.. Она принадлежит мне… Стал бы я ждать вас тут целый час!

Все расхохотались. Затем, понизив голос, Фажероль стал рассказывать товарищам об этой девушке, Ирме Бено. О, это было презабавное создание! Фажероль знал ее биографию во всех подробностях. Дочь бакалейщика в улице Монторгейль, она получила некоторое образование и до шестнадцати лет посещала пансион для девиц, где училась закону Божию, арифметике и орфографии. Уроки она готовила среди мешков с крупой и горохом, пополняя пробелы воспитания на тротуарах, на которых вечно сновал народ, изучая жизнь по нескончаемым сплетням кухарок, разоблачавших все грязные истории того квартала в то время, как им отвешивали грюэрского сыру на пять су. Когда мать девочки умерла, старик Бено нашел, что удобнее сходиться со своими служанками, чем искать женщин на тротуаре. Но эти связи развили в нем наклонность к разврату, и скоро он пустился в такие похождения, которые поглотили все его бакалейные товары. Ирма ходила еще в школу, когда приказчик, запиравший лавку, повалил ее на мешок с винными ягодами и силою овладел ею. Полгода спустя лавка была окончательно разорена, отец умер от апоплексического удара, а Ирму приютила у себя бедная тетка, которая часто била ее. В один прекрасный день она бежала от тетки с каким-то молодым человеком, жившим рядом с ними; раза три она возвращалась к тетке и, наконец, окончательно бросила старуху и появилась в кабаках Монмартра и Батиньоль.

– Сволочь! – пробормотал Клод с презрением.

В эту минуту кавалер Ирмы вышел, шепнув что-то молодой девушке. Как только он исчез, она с непринужденностью вырвавшегося на свободу школьника бросилась к столу, где сидели молодые люди, и уселась на колени к Фажеролю.

– Он вечно страдает спазмами… Ну, целуй меня поскорей, он сейчас вернется.

Она поцеловала его в губы и отпила из его стакана. Вместе с тем она кокетничала и с другими, весело улыбаясь им. Ирма обожала художников и очень сожалела о том, что у них не хватает средств содержать любовницу.

Более других интересовал ее, по-видимому, Жори, пожиравший ее разгоревшимися глазами. Она выхватила у него изо рта папироску и принялась курить, не переставая болтать.

– Вы все художники? Ах, как я рада!.. А эти трое? Почему у них такие мрачные лица? Да улыбнитесь же, господа… не то я примусь вас щекотать… вот увидите!

Действительно, Сандоз, Клод и Магудо, ошеломленные ее появлением, с недоумением смотрели на нее. Не переставая болтать, она, однако, все время прислушивалась и, услышав издали шаги своего кавалера, вскочила, шепнув Фажеролю:

– Ну, если хочешь, завтра вечером! Приходи за мною в пивную Бреда.

Затем, вложив влажную папироску в зубы Жори, она с забавной гримасой полетела на свое место, где кавалер застал ее склонившейся над тем же рисунком иллюстрированной газеты. Все это произошло с удивительной быстротой, и оба сержанта, по-видимому, добродушные малые, задыхались от смеха, тасуя карты.

Впрочем, Ирма очаровала весь кружок. Сандоз нашел, что фамилия Бено весьма подходящая для героини романа; Клод спросил, согласилась ли бы молодая девушка служить ему натурщицей; Магудо полагал, что если бы сделать из ее мальчишеской фигурки статуэтку, то вещица, несомненно, имела бы большой успех. Скоро молодая девушка удалилась, посылая за спиной своего кавалера воздушные поцелуи всей компании, целый дождь поцелуев, которые окончательно воспламенили Жори. Но Фажероль не соглашался уступить ее, бессознательно наслаждаясь встречей с родственной душой, воспитанной, как и он сам, среди разврата парижских тротуаров.

Пробило пять часов. Молодые люди велели подать себе еще пива. Мало-помалу кафе начинало наполняться посетителями, жителями квартала, которые заняли соседние столики и искоса, с выражением тревожной почтительности, посматривали на художников. Молодые люди заговорили о пустяках, о жаре последних дней, о переполнении публикою омнибусов Одеона, о каком-то виноторговце, который кормит публику настоящим мясом. Один из них начал было говорить о картинах, выставленных в Люксембургском музее, но большинство было того мнения, что картины эти не стоят своих рам. Наконец разговор превратился. Молодые люди курили молча, изредка обмениваясь каким-нибудь словом или улыбкой.

– Что же, – спросил, наконец, Клод, – неужели же мы будем ждать Ганьера?

Но никто не желал этого. Ганьер просто возмутителен! Он всегда является, когда другие сидят уже за столом.

– Ну, так пойдемте, господа, – сказал Сандоз. – Сегодня у меня баранина… нам нужно поспеть вовремя.

Расплатившись за пиво, они вышли. После их ухода в кафе произошло волнение. Какие-то молодые люди, по-видимому, художники, стали перешептываться между собой, указывая с негодованием на Клода, точно это был вождь какого-нибудь племени дикарей. Знаменитая статья Жори, очевидно, производила свое действие; публика становилась его сообщницей и создавала ту новую школу «du plein аиг», над которой подшучивали еще ши «кучкисты».

Медленно, со спокойствием победителей двинулись товарищи в обратный путь впятером, так как и Фажероль примкнул а о ним. Чем многочисленнее была кучка, тем более она оживлялась, тем более опьянялась кипучей уличной жизнью Парижа. Спустившись по улице Клиши, молодые люди прошли по улице Шоссе-д’Антен, свернули в улицу Ришелье, перешли на другой берег Сены по мосту des Arts и, наконец, добрались до Люксембургского сада, где колоссальная трехцветная афиша, реклама какого-то приезжего цирка, привела их в восторг. Наступил вечер, движение толпы на улицах стало медленнее, усталый город ждал, казалось, мрака ночи, ждал сильного человека, который овладел бы им.

Дойдя до своей квартиры, Сандоз впустил товарищей на свою половину, сам же направился в комнату матери; несколько минут спустя он вышел оттуда с той задушевной, нежной улыбкой на устах, которая обыкновенно освещала его лицо, когда он бывал у матери. При появлении хозяина в квартире поднялся невообразимый шум: молодежь хохотала, спорила, орала во все горло. Сам хозяин кричал и суетился больше всех, помогая накрывать стол своей старухе, твердившей с негодованием, что уже половина восьмого и что баранина пережарилась. Усевшись, наконец, за стол, все пятеро набросились уже на вкусный луковый суп, когда вошел новый гость.

– А, Ганьер! – заревела компания хором.

Это был молодой человек очень маленького роста с личиком куклы, обрамленным светло-русыми волосами. Он остановился на пороге, прищуривая свои зеленые глаза. Ганьер, родом из Мелуни, был сын довольно состоятельных буржуа, оставивших ему недавно два дома в наследство. Выучившись живописи без посторонней помощи в лесах Фонтенебло, этот самоучка был весьма добросовестным пейзажистом с самыми серьезными стремлениями. Но его настоящей страстью была музыка, и эта безумная страсть ставила его на один уровень с самыми отчаянными «кучкистами».

– Я, может быть, лишний? – спросил он вполголоса.

– Нет, нет!.. Да войди же! – воскликнул Сандоз.

Старуха принесла прибор для нового гостя.

– Не поставить ля еще прибор для Дюбюша? – спросил Клод. – Он обещал прийти.

Но тут со всех сторон посыпались насмешки. Дюбюш возится теперь со светскими барынями… Жори рассказал, что встретил его недавно в карете со старухой и молоденькой барышней; на коленях у него лежали зонтики этих дам.