Сочинения

– Ну, что?.. Тебе не нравится картина? – спросил Сандоз, следивший за ним.

– О, нет, это прекрасно написано… Но…

– Ну, говори скорей! Что же смущает тебя?

– Этот одетый господин среди раздетых женщин… Бывало ли что-нибудь подобное?..

Клод и Сандоз набросились на него. Разве в Лувре не найдется более сотни картин в таком же роде? А если даже не бывало ничего подобного? Тем лучше… пусть теперь увидят! Наплевать на публику!

Не смущаясь яростью нападавших, Дюбюш спокойно повторял:

– Публика не поймет… Публика назовет это свинством… да, свинством!

– Пошлый буржуа! – вышел из себя Клод. – Да они оболванили тебя в школе, ты раньше не был так глуп!

С тех пор, как Дюбюш слушал лекции в академии изящных искусств, приятели постоянно нападали на него. Опасаясь, что стычка может принять на этот раз серьезный оборот, Дюбюш поспешил дать разговору другое направление и разразился нападками на художников академии. Уж об этом- то и говорить нечего! Художники академии, конечно, болваны. По где же он может изучить архитектуру? Он обязательно должен окончить там курс. Это не помешает ему пойти затем по самобытному пути… И, говоря это, Дюбюш старался придать себе вид самого отчаянного революционера.

– Ладно! – сказал Сандоз. – Коли ты извиняешься, мы ножом идти обедать.

Но Клод совершенно машинально схватил кисть и опять принялся за работу. Теперь, рядом с господином в бархатной куртке, фигура женщины совершенно стушевывалась. Охваченный лихорадочным возбуждением, Клод обвел ее резкой чертой, желая выдвинуть ее на первый план.

– Идешь ли ты, наконец? – спросил Сандоз.

– Сейчас, черт возьми! И чего спешить?.. Дай только наметить кое-что… Л сейчас…

Сандоз покачал головой. Боясь рассердить Клода, он ласково сказал:

– Ты напрасно изводишь себя, старина! Ведь ты утомлен и голоден… Ты только испортишь работу, как в тот раз.

Клод прервал его нерешительным жестом. В этом-то я заключалось его несчастье! Он не мог оторваться в определенное время от работы; опьяненный ею, охваченный непреодолимым желанием добиться немедленно результата, убедиться немедленно в том, что картина его будет настоящим шедевром. Теперь сомнения снова овладели им, омрачая радость удачного сеанса. Следовало ли так ярко выписать бархатную куртку? Найдет ли он теперь достаточно яркий колорит для большой женской фигуры? И он предпочитал умереть тут же на месте, чем томиться в неизвестности неопределенное время. Лихорадочным движением он вынул из ящика головку Христины и стал сравнивать ее с головой женщины на картине.

– Ого! – воскликнул Дюбюш. – Где ты нарисовал это?.. Кто это?

Клод, озадаченный этим вопросом, не отвечал. Он никогда не скрывал ничего от своих приятелей, но теперь, по какому-то для него самого непонятному смущению, решил скрыть от них свое приключение.

– Ну, кто же это? – повторил архитектор.

– Да никто… натурщица.

– Неужели? Какая молоденькая!.. Очень недурна… Ты должен дать мне ее адрес… Он нужен не мне, конечно, а одному скульптору, которому нужна Психея. Записан ли тут ее адрес?

И Дюбюш подошел к стене, где были записаны мелом в невообразимом беспорядке адреса натурщиков и натурщиц. Адреса женщин были написаны крупным, детским почерком: «Зоя Пьедефер, улица Campagne-Premiere, 7; высокая брюнетка с отвислым животом. Этот адрес был написан поперек двух других: маленькой Флоры Бошан, улица Ловал, 32, и Юдифи Вакер, улица Роше, 69, еврейка, «обе довольно свежие, но слишком худощавые».

– Скажи, есть у тебя ее адрес?

Клод окончательно вышел из себя.

– Ах, оставь меня, пожалуйста, в покое!.. Разве я могу теперь найти его?.. Ты всегда пристаешь ко мне, когда я занят.

Сандоз, несколько удивленный ответами Входа, улыбнулся. Он был догадливее Дюбюша и знаком остановил приятеля. Оба принялись трунить над Клодом.

– Просим извинения, дружище, воли ты бережешь ее для себя, то, конечно, мы не станем требовать ее у тебя… Ишь, плут! И где он достает таких хорошеньких девушек? В кабаке Монмартра или на тротуарах площади Мобер?

Смущение все более овладевало Клодом.

– Боже, как вы глупы, господа! Если бы вы знали, как вы глупы!.. Ну, а теперь довольно, все это надоело мне!

Он произнес эти слова таким странным голосом, что товарищи тотчас же умолкли. Соскоблив лицо женщины на картине, Вход принялся писать его наново неуверенной, дрожащей рукой с лица Христины. Затем он перешел в груди, едва намеченной на картине. Возбуждение его все усиливалось, и им все более и более овладевала безумная страсть к женскому телу, к тому, чем он никогда не обладал. Целомудренный юноша, грубо прогонявший натурщиц из своей мастерской, обожал их на полотне, мучил их своей страстью, глубоко терзался тем, что не может дать им той красоты и жизненности, которыми наделял их в своих мечтах.

– Только десять минуть, господа, – твердил он. – Я намечу только плечи… Затем пойдем обедать.

Сандоз и Дюбюш должны были покориться, зная, что всякие попытки оторвать Клода от работы будут бесполезны. Дюбюш закурил трубку и улегся на диван. Он один из троих курил; Сандоз и Клод не могли привыкнуть к табаку: крепкая сигара всегда вызывала в них тошноту. Растянувшись на диване, следя за струйками выпускаемого дыма, он заговорил о своих делах.

– Проклятый Париж! Как приходится убиваться, чтобы создать себе положение! – В течение пятнадцати месяцев он учится у знаменитого Декерсоньера, архитектора гражданского ведомства, кавалера ордена Почетного Легиона и члена института! Лучшее из его сооружений, церковь Св. Матвея, представляло нечто среднее между пирожной формой и часами, времен Империи!.. В сущности этот Декерсоньер очень добродушный старик, глубоко преданный старым классическим формулам. Но если бы не товарищи, он, Дюбюш, немногому научился бы в его мастерской в улице Лафур, куда патрон забегал раза три в неделю… Правда, товарищи его народ свирепый, от которых он не мало натерпелся. Но они-то и научили его склеивать рамы, чертить планы, рисовать и смывать проекты. Сколько времени он вместо завтрака довольствовался одной чашкой шоколада и маленькой булочкой, чтобы иметь возможность уплатить за учение двадцать пять франков! Сколько испачкал он листов бумаги, сколько часов провел над книгами, пока решился представиться в академию! При всем том он чуть было не провалился, несмотря на все свое прилежание. Нашли, что у него совсем нет воображения, а пробные его работы, кариатиду и план летней столовой, признали хуже других пробных работ. Выручил его устный экзамен, вычисление логарифмов, решение геометрических задач и экзамен по истории. Теперь он, наконец, во втором классе академии художеств и должен положительно лезть из кожи, чтобы добиться диплома первого класса. Собачья жизнь!.. И когда-то она кончится?..

Он задрал ноги на подушки, продолжая курить с ожесточением.

– Курс перспективы, курс начертательной геометрии, курс стереометрии, курс строительного искусства… Боже, сколько ежедневно испачкаешь бумаги, делая заметки! И ежемесячно представляй то простой чертеж, то проект! Тут нельзя терять времени, если не хочешь провалиться на экзаменах… в особенности, если помимо этих обязательных занятий приходится еще работать из-за куска хлеба… Я совсем измаялся!..

Одна из подушек упала на пол; он подхватил ее обеими ногами.

– И все-таки мне везет! Многие из моих товарищей ищут и не находят работы. А мне удалось подцепить на-днях архитектора, который работает для крупного подрядчика… Трудно себе представить, до чего он невежественен… настоящий идиот, неспособный сделать простого снимка. За двадцать пять су в час я должен исправлять все его покосившиеся дома. Он подвернулся весьма кстати… мать пишет мне, что у нее ничего нет. Бедная, сколько я ей еще должен!

Так как Дюбюш беседовал, по-видимому, с самим собой, поглощенный постоянной заботой найти способ скорейшего обогащения, то Сандоз не считал нужным слушать его. Он отворил маленькое окно, выходившее на крышу, так как жара в мастерской становилась невыносима. Наконец он прервал Дюбюша:

– Что же ты придешь в четверг обедать?.. Будут Фажероль, Магудо, Жолм, Ганьер.

По четвергам у Сандоза собирался небольшой кружок – товарищи из Плассана и друзья, с которыми он сошелся в Париже, охваченные, как и он, страстью к искусству и мечтавшие совершить в нем переворот.

– В четверг? Не думаю, – возразил Дюбюш. – Я должен быть в одном доме, где устраивается танцевальный вечер.

– Разве ты рассчитываешь подцепить там богатую невесту?

– Что ж, это было бы недурно.

Он вытряхнул трубку на ладонь и вдруг расхохотался.

– Ах, я и забыл… Я получил сегодня письмо от Пульо.

– И ты тоже?.. Ну, теперь его бедная башка совсем опустела! Да, вот уже этот совсем погиб!

– Как, Пульо? – вскрикнул Дюбюш.

– Да ведь он получит в наследство контору отца и будет спокойно жить своей рентой. Письмо его проникнуто благоразумием. Ведь я всегда говорил, что он даст нам всем хороший урок, несмотря на свой глупый вид… Ах, эта скотина Пульо!

Сандоз собирался возразить, когда раздалось бешеное восклицание Клода. Художник работал все время молча и, казалось, не слышал их разговора.

– Черт возьми, опять испортил!.. Нет, я совершенная тупица… Мне никогда ничего не создать!