Майские страсти

Теперь, год спустя, Андрей чувствовал, что никогда не был так близок с Ольгой Николаевной, как после её смерти; чувствовал, что, когда она была жива, он не знал даже маленькой части её духовного мира и нравственных принципов, которые ему открылись вслед за похоронами.

Множества икон были расставлены на подоконнике в его спальне, икона матери была поставлена на его сердце. Он молился и ей, и на неё. Андрей зачастую пугался, когда понимал, что он невзначай забыл о происшедшем. В такие моменты он сначала боялся, потом радовался. Яськов без всякой наигранности забывал, что его мать умерла.

В то же время чувство иного блаженства освещало душу Андрея. Ему казалось, что в его сердце поместился весь мир. В каждом наказании он видел испытание, в каждой радости – награду. Время от времени он безжалостно укорял себя за то, что отказался бы от воскрешения матери ради этого ощущения Бога.

«Что я нашёл! Какого Бога я отыскал! Я плачу, и он тоже плачет. Я смеюсь, и он смеётся. Какого Бога!..»– в эйфории думал про себя Андрей. Такие мысли постоянно прерывались скорбью, и душа его не переставала гореть пламенем страстей…

Так происходило в первые полгода после смерти Ольги Николаевны. Затем в его чувствах начали появляться перемены. Андрей стал более ясно понимать, что вокруг него совершается, но он не мог долго останавливаться на осознании какого-либо события. Едва Яськов начинал веселиться, как тут же ощущал потребность переключаться на что-то грустное; едва воскресало желание сблизиться с кем-то, как сразу оно заглушалось стремление к одиночеству. Он не мог привыкнуть к нормальному восприятию чувств и мыслей, его душа не могла долго смотреть на происходившее и невольно щурилась, как нам приходится щуриться, когда мы вдруг посреди ночи включаем в комнате свет и машинально закрываем ещё непривыкшие к свету глаза. Так и Андрей постепенно отвыкал от горя.

Чем больше проходило времени с момента похорон, тем отчётливее Яськов сознавал в себе силу, которой он не всегда мог найти применение в жизни, и в такие минуты начинал молиться полубезумно и самозабвенно. Иногда просил и о своём спасении, и о спасении своих врагов, но, в основном, о небесном покое матери. Андрей чувствовал, что его душа, словно не вмещалась в ту форму бытия, в которой она существовала. Плюс к этому он ещё и корил себя за то, что миру было слишком много его самого: все его влечения виделись ему неуместными и избыточными,– то перехваливал кого-нибудь, то недонаказывал; то чересчур часто ругал, то чересчур редко ласкал.

Вместе с этим Яськов безошибочно осознавал, что его душа возносилась к каким-то неведомым высотам. Они его и манили, и тяготили. Он корил себя за торжество над Кириллом Егоровичем. Насколько резко нравственно возносился Яськов, настолько быстро падал духовно его отец, как будто грязь других людей могла очищать сердце Андрея.

С новой высоты мировосприятия он видел, что несмотря на приятную непривычность чувств и мыслей, какая-то часть его души атрофировалась. К примеру, он перестал удивляться так, как удивлялся ранее. Яськову говорили какую-нибудь поразительную новость, он тут же сыпал междометьями, а во взгляде – штиль. Будет тот же самый эффект, если инвалиду, не чувствующему ног, ударить молотком по колену, то он станет мучиться от увиденного ужаса, не мучаясь от причинённой ему боли. Поэт мог бы с другой точки зрения взглянуть и написать более живописную, лирическую, пусть и не столь правдивую, картину: если дунуть на только что потухнувший костёр, то пламя огонька на миг снова вспыхнет, пусть и с меньшей силой. Но это не воскрешение. Это агония.

Ранней осенью 2013 года Алина Искупникова начала так относиться к Андрею, как не относилась никогда за всё время их шестилетнего знакомства. Они дружили ещё до поступления в университет, где учились в одной группе. Но ни разу до смерти Ольги Николаевны Алина не позволяла себе ни горячх слов, ни горячих взглядов по адресу Яськова.

Их тёплые отношения сохранялись до той поры, пока Искупникова не познакомила Андрея с Настей. Это случилось в конце ноября.

Зачем она их сблизила, Яськов так до конца и не разгадал, однако, ясно сознавая жестокое соперничество между сёстрами. Плюс к этому он чётко видел то, что Алина стала ему навязчиво грубить и выдумывала всякие гнусности про него, распуская их за его спиной.

Больней всего ему запомнился случайно подслушанный разговор Искупниковой с Дмитрием. Они стояли в университетской курилке, а Андрей очутился за углом.

– Видишь, как я страдаю?– спросила она Дмитрия.

– Нет.

– А ведь ни за что…

– К чему всё это?..

– Пусть и он ни за что пострадает.

С Яськовым же она была по-прежнему обходительна. Андрею маниакально казалось, что Алина делала всё, чтобы своими выходками его не унизить. Таким образом, Андрей не должен был ощущать неловкости в её присутствии.

В своём влечении к Насте Яськов нащупывал что-то вроде бесовства. Он с ней мог общаться с какой-то обновлённой раскрепощённостью, но его всё равно к ней не тянуло, и Яськов, как полоумный, злился из-за этого на себя, чувствую на сердце груз вины. Более того, Андрея тошнило от какой-то неизъяснимой пошлости, им ощущаемой, когда он находился рядом с Настей. Порой чем милей она выглядела, тем противней ему становилось. Он угадывал что-то тёмное на дне её души и брезговал погружаться до этих глубин, как мы брезгуем, допив почти всю чашку чая, допивать ещё и осадки.

После новогодней вечеринки, где Настя была чересчур ласкова с сестрой, Яськов вновь стал тянуться к Алине, особенно в самый тяжкие для себя минуты. Обходя стороной его «поиск ближнего», Андрей догадывался о жесточайшем соперничестве между сёстрами. В жару этой напряжённости Яськов видел, как вдвойне начинала страдать Алина, и тоже страдал за неё, за «ближнего»,– мучительнейшее из страданий.

Но все терзания так и не смыли с его души порок, от которого он мучился ещё до смерти матери,– гордость любви. «Всё из-за гордости. Всё из-за неё… Проклятая гордость… Я должен уязвить её. Тогда мне легче будет начать с Алиной…»– его мнительность формировала самое беспокойное отвращение к чувствам к Алине, которыми он, порой невольно, дорожил.

Алина же и не скрывала, что мучилась от изменившегося поведения. На первый взгляд казалось, что она даже искала страданий. Но это была не жажда терзания, а жажда раскаяния. Как правило, сначала хотят согрешить, а потом просить прощения. У Искупниковой было наоборот. Она так желала раскаяться, что на один день, 14 февраля, она возненавидела Яськова и согрешила с другим. Люди такого сорта все без исключения так сильно хотят раскаяться, что даже готовы согрешить.

Ранней весной Андрей решил почаще встречаться с Настей, чтобы меньше думать и страдать из-за Искупниковой. Но и тогда Алина казалась ему какой-то неземной душой, отчего он даже стал бояться с ней заговаривать. Видя это, Искупникова в насмешку то ли над ним, то ли над сестрой, целовала Андрея в щёку без всякого дружеского оттенка во взгляде. Возможно, так целовала Клеопатра. Чувствуя реальную близость с Алиной, Андрей видел в ней божество,– так с земли кажется, что ярче горит звезда не та, которая больше по размеру, а та, которая ближе к нам.

«Я её люблю за то, что она меня полюбила»– так мог себе говорить Андрей, но не смел.

Он до того, был благодарен Алине, что сознательно старался выглядеть несчастным рядом с Настей, чтобы не делать Искупниковой больно. Яськов даже выдумывал себе грех: он якобы был повинен в столь внимательном к нему отношении со стороны Алины. Иногда ему снилось, как он просил её быть к нему злее и грубее, чтобы он не так сильно переживал.

Доходило до того, что Яськову рисовалась картина его превосходства над Алиной. Она ему даже стала казаться ниже ростом.

Андрей заговаривал с ней на новые для них темы, не касавшиеся учёбы и друзей. Он много её спрашивал.

Когда Искупникова сомневалась, как лучше ответить, он тоже якобы начинал сомневаться в своих первоначальных взглядах. Они, сами того не замечая, как будто играли друг с другом в поддавки, горя желанием уязвить себя, не уязвив собеседника; на деле получалось, что унижали себя, унижая и «ближнего».

Как-то в апреле Алина наткнулась на Яськова, гулявшего с Настей.

– Мы уже расходимся, – сказал он, вдруг приняв оскорблённый вид.

– Да?– переспросила Настя.– А ,ну да Как хочешь!

Она быстро пошла прочь.

– Такая резкая,– повернулся к Алине Яськов.

– Что сегодня с ней?

– Не знаю.

Яськов махнул рукой, давай понять, что не желал распространяться, и, не простившись, оставил Алину среди слонявшихся по улице зевак.

Яркая радость Искупниковой заменилась чёрным бешенством, когда она пришла домой и обдумала произошедшее. Впервые Андрею не удалось её обмануть. Впервые кто-то из них разгадал другого.

А Яськов, вернувшись домой, не радовался и не огорчался. Он уже привык к движениям души Алины, как привыкают к своим успехам и неудачам, доброте и злобе.

Как и всегда, поток его мыслей об Искупниковой прерывался страданиями о матери. Но теперь было по-иному. Чувство к Алине заглушало его скорбь. Он старался поглядеть на себя со стороны, отчего погружался в ужас. Андрей Яськов ненавидел Андрея Яськова так, что был готов застрелиться. Он на миг даже хотел бы стать Дмитрием; то ли от того, что не мог совершить грех; то ли от того, что про грех забыть не мог. Но эти мечты не искажали реальность. Яськов видел свою боль, но она его не терзала. Он мучился уже не от боли, а лишь от её созерцания.

Глава 6. В изгнании

В том возрасте, когда девушки в страстном томлении перестают спать по ночам, часами смотрят на фотографии полюбившихся юношей, начинают красить губки розовой помадой, пятнадцать раз меняют дату рождения на своей странице «В контакте», чтобы парни их поздравляли постоянно, без повода громко смеются, проходя мимо одноклассников. Алина, как будто заранее устала от жизни и порой умышленно, порой невольно с прохладой во взгляде посматривала на молодых людей.

У всех её знакомых появлялось впечатление, словно она их презирала до того, что ни с кем не хотела вступать в близкие отношения. Искупникова не избегала шумных, пышных вечеринок, но в какой-то момент стала вести себя там до странности грубо, а зачастую даже вовсе не удосуживаясь грубить.

Поведение её обрело стандартные формы. Обстоятельства на вечеринках всегда сводили её с каким-нибудь парнем. Он ей льстил, ласкал взглядом, трогал за руку, а она молчала или резко отвечала, и в, самом деле, искренне его призирая. Этот неудачник уходил, вскоре приходил другой молодой человек, и с ним Искупникова вела себя точно так же, ненавидя его, как будто по инерции.

Никто не думал, что Алину стесняло шумное общество друзей. Все видели, что была иная причина, по которой она имела множество знакомых парней, не имевших с её друзьями общих интересов и взглядов. Мало кто из её близких ведал, что это были за люди. Догадки строились разные, но вслух никто не говорил о своих предположениях, боясь ошибиться.

Все друзья Алины полагали, что причина одна, в то время, как причин было несколько. Самое страшное могло бы прозвучать по её адресу, если бы она была из бедной семьи. Искупниковы жили богато, и гнуснейшие из обвинений даже не начинали созревать в умах её близких людей.

Магдалинская страсть её души была стихией, порывом, поэзией блуда. Искупникова и сама видела что-то бунтарское в своём поведении. Она с удивлением наблюдала, что все знакомые парни уважали её до подобострастия, до мужского самозабвения, и никто из них ни одним пошлым словом о ней не отозвался. Кто знает, может, и были на то основания.

Яськов – единственный, к кому она временами теплела. Многие, в том числе некоторые из её тайных знакомых, которым она рассказывала о нём, поражались и посмеивались. Андрей принимал её поведение с исключительным смирением. Он даже не гордился таким её отношением, чем ужасно бесил всех общих с ней знакомых.

Бывали случаи, после которых Алина вдруг начинала сердиться, краснеть, материться и почти драться с Андреем, хотя тот никогда не ввязывался в прения с ней, отчего она его ещё сильней его била ладонью по голове, а Яськов ещё более слабел душой.

«В любви, как в злобе, верь Тамара, я неизменен и велик»– писал поэт. Очень типичное поведение всех страстных людей. Они начинают любить и не могут остановиться до тех пор, пока не устанут; начинают злиться, и тоже до тех пор, пока не утомятся.

С Алиной было иначе. Если брать только её отношения с Яськовым, то она была велика лишь в злобе. Её чувство любви к нему пряталось за чем-то нежным, почти бесстрастным, почти оберегающим. После вспышек такой ласковости наступал порыв злобы, уничтожающий любовь заодно с презрением и превращающийся в огненную, беспощадную, самоубийственную ненависть.