Родом из шестидесятых

Я не знал, что – все так?

А, ведь, как легко устранить этот содом семейной жизни – рассмеяться, заражать остроумием, ходить вместе на лыжах, в театры, и все забудется, что вызывало злобу.

____

Страшная тоска. Тамарина нет, не пришел. Хоть с кем бы встретиться… Медленно пошел в редакцию – там никого. Сел на скамейку. Вытащил блокнот, перебрал телефоны – не то, снова спрятал. Поплелся к Бате. Дурак я, и не знаю, что мне нужно, хоть головой кидайся вот в этот пруд!

Вспомнил Чехова. Забыл главное – чистоту, счастье, красоту, молодость, жизнь – инстинктивную, утробную.

Я хочу писать книги, готовлюсь, чувствую в себе талант. Но не хватает энергии творчества, увлеченности. Наверно, по-настоящему любимого дела. Откуда их взять? Что такое душевная энергия? Она зависит от желания найти в душе нечто окрыляющее. Нечто возносящее в центр энергийной силы, откуда ясно открывается мир человеческих страданий и счастья.

Но тут возникает новая преграда. О чем ни подумай – все запретно. А о запретном не было смысла писать. Это было бы бесполезно, по крайней мере, в нашей омертвляющей чувства системе. Мне было невыносимо жалко себя, и всех, хороших и плохих, вроде Тамарина.

Пошел в кино на "Новые приключения неуловимых". Стоял в очереди на морозе, пацанята, замерзшие и дерзкие, хотели проскользнуть без очереди. Тип двинул в зубы пацана в осеннем пальтишке, худенького, с открытой шеей. Я с ненавистью влез: "Хам!" Тот увидел мое готовое на все отчаяние, и слинял.

Смотрел глупенькие сценки преследования, и почему-то хотелось плакать. Как хорошо – эти восторженные пацаны в зале, эта дружба, верность и отчаянность на экране. Хорошо, неизвестно от чего. От всего живого, тянущегося к Великому огню.

20

У Юры Ловчева и Гены Чемоданова – на шестом этаже "Молодой гвардии". Накурено, намусорено, но дизайн современный. Висит афиша, призывающая к чему-то калмыков.

Гена показывал отредактированные книги о революции. Все – голая пропаганда.

– Да, в то время много интересного было. Там были и Троцкий с его «молодежь – барометр революции» и прочее. Но кандидаты наук берут материал, разрешенный, и высасывают голую идеологию.

– Но, но! – прикрикнул Юра. – Не трогай кормящие нас сосцы.

– За годы, что работаю в журнале, вот так все обрыдло! – черкал ладонью по шее Гена.

Юра сунул под нос свою книгу "Образ советского рабочего класса".

– Красочно, правда? Цветные фото. Наклепал ее, как говорится, у станка.

– Нашел чем хвастать, – недовольно сказал Гена. – Не стыдно?

– А тебе? – не моргнул Юра.

Я спросил его:

– Ты удовлетворен своей книгой?

– Ты что! – вскричал он. – Мне пятьсот рублей за нее отвалили, а ты – про удовлетворение! Это восторг! Перерыл всякого газетного говна – и нарыл на один год сытого житья.

Вошла уборщица.

– А, Танечка!

– Ой, насорили как! Вчерась добрели домой?

Пошли выпить. В кафе на улице Горького приятели заказали старку. Пригласили рядом трех девочек к нашему столу, молоденьких, в новомодных мини.

Батя оглядывал расписанные стены кафе.

– Здесь видел Евтушенко. С бабами. Во бабы! Выступал он тут.

– Слышали, его чучело сожгли в Союзе литераторов. А он гордился: «Сгорел в ложном костре».

Подсел Дима, майор из генерального штаба, недалеко.

– Напишите рассказ, хороший сюжет. Мне один грузин предложил двухкомнатную квартиру, но с условием, чтобы я к нему в Тбилиси присылал по килограмму красной икры. Подумал – и отказался. Вроде дешево квартира, да где икры найдешь?

– Вы что, ребята, ерундовые сюжеты берете? – задирал Батя. – Вон у Достоевского – сон о человечестве.

– Нет, мы о жилплощади, – скромно сказал Гена. – У людей это в зубах навязло.

***

Когда я пришел в десять вечера, потолок чуть не обваливался от топота – наверху гуляла свадьба. Света не спала.

– Плохие они! Фашисты! Я побегу сейчас и скажу им, чтобы они работали.

Полночи лежали, слушая страшенный топот, и при замолкании – со страхом ожидали опять топота.

– Какие неинтересные у нас соседи! Пригласили на елку, дети веселились, взрослые прыгали козлами, блеяли, а те – сидят молча, даже не улыбнулись. Оживились, когда спиртное подали.

Утром Света не хотела играть домашнее задание, и на крик мамы спокойно сказала:

– Ори, ори, а я тебя послушаю. Ты нахлебница. Свои нервы бережешь, а меня играть заставляешь. Гадкая мама, не хочу!

Света играет за второй класс. Хвалят. Мама просиживает с ней за роялем по три часа ежедневно.

Катя вздохнула.

– Татьяна Николаевна такую чудную пьесу показала. Вот ночь в лесу… Звери выходят. осторожно… Вот волк схватил зайца (визжащие пронзительные аккорды)… Вот звери снова уходят, в норы. Думала, что она дома сядет разбирать. А она: не хочется, завтра. Да, меня так не учили. Помню только форте, пиано. А воображение не будили.

Ее не оставляли сомнения:

– Света потеряла непосредственность, играет хуже – бренчит. На сольфеджио идиотничает, нет, не хитро, для этого ум нужен, а добродушно, наивно. И – сопротивляется буквально во всем. Она меня нисколько не боится, только злится и обзывает. С умыванием, едой я еще могу справиться, но с музыкой! Авторитетом? Нет его. Теряю себя, становлюсь ее придатком. А она это чувствует. Она вообще не воспитуема. Начать бы сначала, когда ей был один месяц… Конечно, они страшно устают в школе. Юля тоже упорно отказывается заниматься – родственнички вначале сами стремились, а теперь говорят: уморили девчонку. Я поняла: заурядная она. Зачем все это?

– Что делать, не знаю, – заламывала она руки. – Иногда думаю: она талантлива, а иногда: идиотка.

Светка была занята своей куклой Соней. Оказалось, слушала.

– Отойди, мама, дай отдохнуть от тебя.

Услышала вальс Хачатуряна – от соседей.

– Что это, папа?