Родом из шестидесятых

Ночью Света поспала, проснулась и стала плакать и брыкаться: мама! Сидели по углам, чуть не плача.

Сестра сделала укол. Потом врач, пряча стетоскоп:

– Ничего страшного. Грипп самый настоящий.

Катя говорила:

– Врач рекомендует – положить в больницу. А как же с уроками? Только и думаю. Уже свыкаюсь с мыслью: ведь на свете миллион профессий. А музыке будет в районной школе учиться. Боюсь только в обычную школу отдавать. Там одни дети алкоголиков остались. Все стараются своих в спецшколы отдавать – недобор в обычных. Не трогай, не задевай меня! Не знаю, что могу сказать и сделать.

***

Обшарпанное здание больницы, внутри ковыляют дети. Там температурные листы, айболиты на стенах, толпа с передачами. Это вызвало тревогу за маленькую: как она там, лежит и плачет, может быть.

Нас пустили, она не обратила на нас внимания, то-то рисовала. Читал ей "Маленького принца".

Пришла сестра, сделала укол новокаина, чтобы не было воспаления. Та не плакала, только села и обиженно так смотрела.

Вышел, и стоял у окон, замахал кому-то маленькому, приняв за дочку. Та тоже замахала: "Вам кого?"

Только теперь понял, что не увижу ее долго. Внезапно осенило предчувствие, словно ушла навсегда, и жалкая досада, что не мог еще раз приглядеться и запомнить ее.

Получили от нее письмо. "Калиндаскоп в парятки. Только у меня его забрали… Купи подрки."

И письмо от воспитательницы: "Калейдоскоп потеряла – плакала. Нашли, теперь настроение хорошее. Попросила конверт и написала письмо домой. Была в изоляторе – болели ушки, лежала там в саду и ловила рукой бабочек. Будем протирать водой, а потом купать. Она в первом отряде, в комнате четыре человека".

Она там дружит с Костиком. И – последняя в игре. Рот разинет и смеется.

Это был первый приступ болезни.

Когда ее брали из больницы, вошли – она жалко:

– Маама.

Мы думали – радоваться будет, а она, как взрослая.

– Я о вас все думала. А Иванов резиновую игрушку сгрыз. Кто? Один гадкий мальчик.

Повели ее в тапочках, мама забыла туфли.

Дома Катя:

– Увидела взгляды других детей, к которым мамы не пришли. Сидят такие растерянные, мне так их жалко стало, что слезы брызнули. А санитарка, вместо того, чтобы приласкать их (видно, сама хотела рвануть домой), начала: «Ну что ж к вам мамы не приходят?» Это – к трехлеточкам!

Утром мы страшно поругались: невольно разбудил Светку, плохо спавшую, она чутко спит после больницы, и так круги уже под глазами, а ей сдавать зачет по музыке.

После обследования Светки в больнице Катя была растеряна.

– Мне сказали: не нужно ходить к невропатологу. Это естественно для шестилетнего – рассеянность, подвижность, почесывания. Во-первых, такая заложена психика (от тебя все это!), во вторых – возбуждение преобладает над торможением. Все пройдет. Если станет спокойной, вот тогда надо идти к невропатологу.

Она облегченно вздохнула.

– И вообще, врачи всегда противоположны во мнениях с педагогами. Татьяна Николаевна, в музшколе, говорит, что ребенок не воспитан. А врачи – нормальное явление.

Я подтвердил: врачи более здравые.

– И вообще учительница стала раздражительна. Светка смотрит в окно – грузовик проехал, а та: "Ты хуже всех ведешь, вон смотри, Юленька". Если придется уйти из школы – не страшно. А то здоровье погубит.

У меня было плохое предчувствие. Жизнь приготовит для нее такие суровые столкновения, к которым она сейчас еще готовится, и будут мгновения счастья, и долгие страдания, и неумение найти выход.

Неужели моя дочь станет инвалидом? Я стал понимать родителей, чей ребенок, свесив голову, говорит что-то нечленораздельно, что понимают только они.

Я тоже заболел. Температура, головокружение, животу нехорошо, сердце стучит, сотрясая стенки грудной клетки.

Катя присмирела.

– Изолируем тебя от общества. Теперь мы тебя уважать стали – по-настоящему заболел.

24

На партсобрании рассматривали персональное дело: об аморальном поведении начальника отдела, моего приятеля Игорька с бегающими глазами. Есть жена, ребенок. Оказалось, у него есть любовница в Одессе, от него родила ребенка. Это его жена сообщила.

Секретарь партбюро – кадровик Злобин зачитал повестку.

– Отказывается, что был близок с ней. Нам доложили, что родне ее представлялся женихом, скрыв семью, и от жены скрывал. А сам на ответственной работе, ему скоро ехать за границу.

Он пошуршал бумагами.

– Добившись своих целей, стал вилять… Жена хочет развестись, он бьет ее. Она приходила, с подругой. Я ей верю.

Обвиняемый был потусторонне серьезен, стоял с устрашенно покорным видом, как жертвы истории, кого сжигали на костре инквизиторы, или вешали на эшафоте.

Говорливый член партбюро, похожий на доносчика, скороговоркой обвинял:

– Так мог поступить только демагог, настоящий человек, любящий женщину, не вилял бы, а захотел устроить все это по-другому…

В зале было нездоровое возбуждение.

– Он говорит, не его ребенок, но откуда он это знает? Маловероятно, что его соперник.

– Похож ребенок? Ха-ха, ему месяц всего, откуда можете узнать?

– Но ведь они были увлечены друг другом. И сроки сходятся.

– Что он, хуже своих соперников? Может, он представит медицинскую справку?

Игорек был ужасен.

– Полностью осознаю и жажду, чтобы наказали, и построже. Легкомысленный, вел себя по-мальчишески. Но жену не бил. Не бил! – хватался он, как за соломинку. – И ни в чем не виноват!