Дорога на Ай-Петри

Но с искусством Валентин окончательно не порвал. В старших классах учительница по литературе записала его в драмкружок, где катастрофически не хватало мальчиков. Думая об оценках, он не отказался, хотя никакой тяги к этому не ощущал, а сцены вообще боялся. Но страх превозмог, роль Чацкого кое-как выучил и что-то такое даже изобразил. Как оказалось, не зря старался. После спектакля девчонки-старшеклассницы внезапно решили, что он симпатичный, записки начали писать, даже свидания, случалось, назначали. Но было не до свиданий, готовился к поступлению. Да и мама гулять допоздна не позволяла, а он так и не научился ей перечить. Она знала, какими словами на него воздействовать. Ругала редко, но когда такое случалось, всегда находила аргументы, против которых нечего было возразить. Что посеешь – то пожнешь. Чему в молодости выучишься, то всю жизнь кормить будет. Такие, вот, прописные истины в голову ему вкладывала. Конечно, хотелось иногда побегать, поиграть вечером в игры на школьной площадке, посидеть на какой-нибудь скамейке в темных аллеях школьного сада, где собирались ребята постарше, но такие радости ему не часто перепадали. Лучше книжку почитай, твердила мама, успеешь еще набегаться по свиданиям, а сейчас надо об экзаменах думать.

Впрочем, для общения с Мариной ему и дневного времени хватало.

Писала ли Марина, с которой они все десять лет проучились в одном классе, ему записки в школе, он не помнил. Зато помнил, что письма присылала ему в университет длинные. Из них, если бы он их сохранил, целую книгу можно бы было составить. Он тоже, хотя эпистолярный жанр и давался ему с трудом, регулярно царапал что-то в ответ. Только связывали их больше не письма, а встречи. Приехав в очередной раз домой, тут же спешил к соседям, узнать, приехала ли уже из своего медучилища Марина. Его обычно усаживали пить чай. Он отвечал на вопросы Маринкиных родителей о жизни в городе, выслушивал деревенские новости, а сам, глядя на Марину, думал лишь об одном, когда же они останутся наедине в ее маленькой комнате. Главное происходило в отсутствие родителей. Иногда Марина приходила к нему, обычно днем, когда матери не было дома. Побаивалась ее, говорила, уж очень она строгая. Как будто ее родители были нестрогими! Но к нему благоволили. Дядя Федя даже подшучивал изредка, вот, мол, женишок в гости пожаловал.

Потому, узнав, что Марина и Толик поженились, он просто дар речи потерял. Вначале подумал, что мама шутит. Да какие шутки, сказала она. Свадьбу уже отгуляли. Марина и – Толик? В такое невозможно было поверить, она его в школе в упор не видела. Кто угодно мог стать ее мужем, только не он. Еще поразила быстрота, с какой это все свершилось. Зимние каникулы она провела с ним, Валентином, встречались каждый день, бегали то в кино, то на танцы, не считая их главных встреч. А приехал домой на майские – новость, как обухом по голове. «Ничего удивительного, он давно по ней сох, – выставляя на стол его любимый пирог с яблоками, сказала мама. Валентин вытаращил глаза: Толик? Сох? «А ты не замечал? – в свою очередь удивилась она и покачала головой. – Ну да, ты ведь который год уже в городе. А тут своя жизнь идет».

Он был потрясен. Бродил потерянно по двору, по саду, смотрел на цветущие яблони и все думал, как же такое могло случиться? Нет, она никогда не говорила ему: я тебя люблю или что-нибудь в этом роде, стеснялась громких слов, да и ему не по душе были эти киношные «сопливости». Когда отношения серьезные, все ясно и без слов. А у них они такими и были – серьезными. Во всяком случае, он имел повод так считать. Они были первыми друг у друга, для них тогда это кое-что значило. Он очень гордился, что у него такая красивая девушка. И удивлялся, что другие не замечают ее красоты. Может потому не замечали, что была она тихоней, да и родители одевали ее скромно, но когда он видел ее на пляже или по его настоянию она раздевалась совсем – что случалось нечасто, – в его комнате, его охватывал какой-то щенячий восторг. И вот, приехав на майские праздники домой, он вдруг узнает, что теперь это тело, которое он считал своей собственностью, со всеми его прекрасными изгибами и нежной кожей, принадлежит другому. И кому? Толику! Обида и унижение смешались в одно труднопереносимое чувство.

Впрочем… да, был той зимой знак – что-то не так. После нового года он получил от Марины всего одно письмо. Помнил, оно показалось ему немного странным. Но ничего такого, что предвещало бы полный и окончательный разрыв, в нем не было. Просто необычно сумбурным оно было, вот и все. Он это отметил, но не придал особого значения. Мало ли что пишут люди в спешке, а она именно в спешке и писала. На почте, наверное, куда забежала на минуту. Потому что оно было написано на обороте открытки, хотя и вложенной в конверт, и почерк был торопливый, неаккуратный. Просила позвонить. Конечно, надо было ей ответить, и позвонить надо было, он и собирался это сделать, да только занят был, как никогда. Дома у Марины телефона не было, не было и у него, жил в общежитии, поэтому следовало сначала переговоры заказать, а потом снова на переговорный пункт тащиться, сидеть там и ждать, пока соединят. Туда-сюда – полдня потеряешь. А время на вес золота – дипломная работа нависала, еще он уроки начал давать, натаскивал школьников по математике. Один преподаватель, уезжая работать в Англию, предложил репетиторство, оставил ему своих учеников. Парни в тот год как раз поступали, приходилось заниматься с ними по полной, четыре раза в неделю по три часа. Не мог он ни Егорычева подвести, ни мальчишек. Он всегда был добросовестным, а тут еще и платили хорошо. Так и получилось, что занятый с восьми до восьми каждый день, он не нашел времени позвонить Марине. Но обиделась, она, скорее всего, не из-за его молчания, – знала, как он загружен работой над дипломом и репетиторством, – а от того, что уезжая после зимних каникул, он с ней не попрощался. Ну, так уж получилось. Мать в обед с работы прибежала: «Давай скорее, соседи едут на своей машине на станцию, подбросят тебя прямо к поезду, не придется сумки далеко тащить». «Да я автобусом, – пытался он возразить. – Марина проводить обещала… » «Я зайду к ней, объясню, что и как», – пообещала мама, торопливо загружая в хозяйственную сумку банки с вареньем.

Запомнились ему те майские праздники! Всю неделю дома просидел, никуда не ходил, даже в магазин, отговариваясь тем, что устал и хочет отдохнуть. Хотя истинной причиной была она, Маринка. Не желал, даже случайно, встретить ее. Не хотел, чтобы соседки пальцами тыкали, посмеивались, вот, мол, ни с чем наш студент остался. А мать, не подозревая причины его домоседства, только рада была, что он все время дома. Была на удивление разговорчивой, чего за ней раньше не водилось. Как будто чувствовала, что недолго ей жить осталось. Что-то рассказывала, что-то объясняла, как будто спешила передать и воспоминания свои и какой-то жизненный опыт. Но, занятый собственными переживаниями, он не очень-то вслушивался в ее речи. Поступок Марины был необъясним, ставил его в тупик. Как такое могло произойти? Ведь они даже не ссорились. Он был уязвлен до глубины души. Как ни крути, получалось, что она предпочла ему, студенту, уже почти инженеру, человеку с высшим образованием, Тольку-тракториста!

«Ничего странного, – сказала мама, когда он, изнывая от беспомощного возмущения, все-таки выразил мимоходом свое удивление по поводу ее скоропалительного замужества. – Ты, вон, в аспирантуру метишь, дальше учиться хочешь, а ей гнездо вить надо, детей рожать». В большинстве своем деревенские девушки выходят замуж рано. И все-таки что-то было не так во всем этом, чудилось ему, что была еще какая-то причина в этой спешке. Мама качала головой, вздыхала, как ему казалось, жалея его – ну, что тут непонятного? «Женский век короток. Это тебе спешить некуда, мужчина и в сорок лет жених. Ты же сюда возвращаться не собирался?» Стать учителем физики в деревенской школе, когда забрезжил ничтожный, но все-таки, шанс остаться работать на кафедре? Ну нет! «Чего ж ей было ждать, время попусту терять? – пожала мама плечами. – Оно и к лучшему, – сказала. – Не пара вы с ней. Ты у меня умница, а ее только на медучилище и хватило». «В школе она хорошо училась, – слабо возразил Валентин. – Ты же знаешь, она из-за родителей в институт не пошла, они старые и она у них одна». «Ты у меня тоже один, но держать детей возле себя на привязи, большой эгоизм, – не согласилась с его доводом мама. – Дети должны дальше родителей идти, а главное, не их жизнь повторять, а свою строить. А какое в нашей деревне будущее? Одно и то же из века в век. Встань ни свет, ни заря, печь истопи, есть приготовь, со скотиной управься, потом на работу беги, с работы придешь, тоже у телевизора не расслабишься, как городские, хозяйство внимания требует». Она была, как всегда, права – права во всем права. Вернуться он не мог. И взять Марину в тот момент в город не мог, некуда. Да и не знал еще, где окажется после университета. Полагался на время – время все расставит по местам. Надеялся смутно, что в нужный момент все как-то само собой устроится. Вот и устроилось. «Что случилось, то случилось, назад не воротить, – вздохнула мама. – А жить дальше надо. Ты сейчас думай, как на кафедре остаться. Ты же не Толик, чтобы в навозе до конца своих дней копаться, вон, математик наш говорит, мозги у тебя золотые. Пробивайся в науку».

В последний день за полчаса до отъезда он все-таки увидел Марину – в медпункте. Стоя у окна в белом халате она смотрела на него сквозь стекло. Но он даже махнуть ей не мог, руки, как всегда при отъезде, были сумками заняты. Да и чего было махать после того, как она с ним так поступила? Он гневно отвернулся.

Давний и, казалось, уже позабытый, тот день начал проявляться вдруг в памяти во всех своих подробностях. Помнил, как шли с мамой к клубу, где останавливался автобус, помнил даже то, что в тот день изо всей деревни он один уезжал на станцию вечерним рейсом. Помнил стылый ветер и как от влажного воздуха ныли-гудели провода. И острое чувство неприкаянности, беспокойства и глубокого одиночества, давившее его в тот приезд, припомнилось. Тоскливо в деревне в такую дождливую ветреную непогоду. На улицах ни души. Народ отходил после длинных майских праздников сидя по домам. Хотелось уехать и уехать как можно скорее. Мысли о шумных улицах, залитых светом, о том, что он скоро снова окажется в толпе, зашагает к станции метро, подчиняясь общему людскому потоку, заживет своей обычной студенческой жизнью, приносили облегчение. В автобусе устроившись у окна, махнул маме рукой: иди, мол, домой, что стоять на ветру? Но она, конечно же, не ушла, переминалась с ноги на ногу, а рядом Дружок помахивал хвостом, задрав голову, тоже смотрел на него, пребывая в недоумении, – куда опять уезжаешь? Наконец, автобус тронулся, и мать, подняв руку, перекрестила его. Сделав круг у клуба, выехали на дорогу, и он снова увидел маму, уже идущую домой, она обернулась, снова помахала ему и снова перекрестила автобус, и его в этом автобусе.

Подъезжая к городу, он начал успокаиваться. Так и раньше бывало, где-то с середины пути мысли о доме, о деревне, о Марине начинали вытесняться мыслями, связанными с его городской жизнью. В городе все было по-другому, да и сам он там становился другим. Более самостоятельным, более уверенным, более энергичным. Каким, живя с мамой, наверняка бы не стал.

Девушки уже с первого курса университета начали проявлять к нему интерес. И позже, когда он начал работать, привлекательные, умные женщины, каких всегда достаточно среди преподавательского состава, часто давали понять, что совсем не прочь познакомиться с ним поближе. Иногда он и знакомился. Но поскольку был уже женат, сразу расставлял все точки над «и», никаких лишних надежд не подавал. Решительно пресекал всякие поползновения перейти дозволенные границы. А не получалось, обрывал связи. К сорока годам он ничего не собирался менять, жизнь и без того штука нестабильная. Взять хотя бы эти заграничные поездки, чтение лекций в чужих университетах, – он ни одной возможности выехать не упускал, – они выбивали его из колеи. А что оставалось делать? Несмотря на то, что семья небольшая, денег постоянно не хватало. У него и Светланы были высокие жизненные стандарты. Хотелось поменять квартиру на большую. Нужна была машина, автомобиль хорошей, престижной марки. Вся его энергия без остатка отдавалась работе. На всякие хобби время попусту не растрачивал, а отношения с женщинами рассматривалось им исключительно как физиология, удовлетворение физических потребностей – так уж устроен человек, что поделаешь. Поэтому все его любовные истории, если таковые вдруг приключались, как правило, начинались и заканчивались довольно быстро. Хотя были и исключения. Вот Анечка – уж сколько времени рядом. Ни на что не претендует, как будто даже счастлива тем, что имеет. А несколько лет назад довольно длительное время присутствовала в его жизни студентка по имени Руся. Вот там таилась немалая угроза, что в один прекрасный день их отношения вдруг выплывут наружу и все, конец его налаженному жизненному ритму. Тогда это его и возбуждало его и угнетало одновременно. Все-таки он вздохнул с облегчением, когда Руслана получила, наконец, диплом и уехала куда-то на север.

Интересно, а был ли кто-нибудь у Светланы? Возможно, да, но думать о таком она повода не давала. Впрочем, и далеко-глубоко в свою жизнь не посвящала. Мельком упоминались какие-то имена и фамилии людей, окружавших ее на работе, но он никогда их и в глаза не видел. Она никого в гости не приглашала, оберегала – так ему, во всяком случае, казалось, – его покой. Он много работал, писал статьи, книги, готовился к лекциям и не любил, когда в процессе работы его беспокоили, особенно дома, особенно незнакомые люди, пусть даже и коллеги его жены. Он ценил свое время и не желал тратить его впустую на какие-то посиделки. Нет, вначале, когда он только окончил университет, а Светлана еще училась, какие-то застолья, конечно же, случались. Но уже после первой заграничной командировки, карьера его резко пошла вверх, чем большинство приятелей студенческих лет похвастаться не могли, и старые дружеские отношения начали угасать, а новых близких друзей, находясь то в отъезде, то в постоянном труде, труде, требующем сосредоточенности и уединения, он не завел. Так уж сложилось, что поделаешь. Впрочем, нельзя сказать, что он стал таким себе человеком в футляре. Общения вполне хватало – с коллегами на работе. В том числе, и с женщинами. Да, женским вниманием он не был обделен. Но был всегда предельно осторожен, отношений своих напоказ, как некоторые другие, не выставлял. Достаточно было осознавать себя полноценным мужчиной, а хвастовство – оно никого до добра не доводило. Он был женат, преподавал в серьезном вузе, это тоже к чему-то обязывало. Ну, и помимо всего прочего, все-таки Светлану он любил и меньше всего хотел бы испортить их ровные отношения недостойными подозрениями и глупой ревностью. Ей совсем необязательно было знать, что и Анечку он тоже любил – за ее покорность и молчаливую преданность. И к недалекой Русе, неведомо какими путями попавшей в их серьезный вуз, какое-то время тоже испытывал определенные и очень волнующие, чувства. Но, слава Богу, головы никогда не терял. Как человек умный, он девиц, подобных Русе, даже слегка презирал. Как преподаватель таких не замечал, на зачетах и экзаменах редко выслушивал их ответы до конца. А уж вопросов дополнительных и вообще не задавал. Убедившись, что ничего путного не услышит, поднимал руку: достаточно. После чего выводил в зачетке каллиграфическим почерком: «удовлетворительно». Не потому, что их ответы на самом деле удовлетворяли его, а чтобы поскорее отделаться от присутствия вопиющей тупости рядом. Не желал тратить драгоценное время на идиотов, не желал повторно втолковывать им заведомо непостижимые для них вещи. На экзаменах он давал полную возможность высказаться, блеснуть знаниями, только умникам и умницам. За такую политику его все студенты любили – и плохие и хорошие. Руся стала невероятным исключением из правил – он ее заметил. Как-то, расхаживая от двери к окну, от окна к двери, он звучным выразительным голосом, но как всегда, почти на автопилоте, читал лекцию. «Бинарной операцией или двуместной операцией на множестве М называется отображение…» И вдруг наткнулся на восторженный взгляд. Большие глаза, полуоткрытые губки. В перерыве она подошла к нему с каким-то дурацким вопросом. И он – впервые в жизни – начал что-то объяснять очевидной тупице. В ту знаменательную сессию она явилась сдавать экзамен последней. Разумеется, ничего не знала, но он почему-то был настроен необычно снисходительно. В самом деле, ее ли в том вина, что ее мозг не годился для понимания математических абстракций? Не каждому дано. Полепетав с минуту что-то невразумительное, она замолчала, а потом попросилась на пересдачу. Давайте зачетку, вздохнул он, «удовлетворительно». Мне не нужно… «удовлетворительно», помотала она головой. Можно я пересдам? Тебе и неуда много, хотел возмутиться он, но в глазах Русланы блестели слезы. Это неожиданно сделало ее совершенно неотразимой. Он согласился. Когда она пришла к нему в кабинет на пересдачу, в ее зачетке лежала записка. Я вас люблю. В глазах снова слезы. Вся как на ладони в своей коротенькой юбчонке. И лифчика не было под тонкой трикотажной кофточкой. Он не устоял. Но это все было после, после.

А в самом начале была Марина, как это называется, его первая школьная любовь. Казалось, все очень серьезно и так по-настоящему… Вспомнилось вдруг, как перед экзаменом по литературе она пришла к нему домой за конспектами. У него всегда были прекрасные конспекты, что в школе, что в университете, почерк четкий, все правила и определения выделены красным цветом, по бокам широкие поля для дополнений и заметок. Когда Маринка постучала в дверь, он как раз занимался. В большой комнате на круглом столе были разложены тетради и книги, и он, улегшись на стоящий рядом диван, просматривал то одно, то другое произведение, перечитывал, чтобы освежить в памяти, некоторые страницы. Конечно же, с появлением Марины он уже не читал. Сел рядом, потянул ее к себе, коснулся губами щеки. Она с готовностью подставила лицо. После долгого поцелуя он вдруг начал непослушными пальцами расстегивать верхние пуговицы ее кофточки. Потом снимал еще что-то… И хотя сто раз до этого видел Маринку на берегу речки в купальнике, ничего подобного еще не испытывал. Молочная белизна нежной кожи ударила в глаза, показалась просто ослепительной, а глядя на розовые соски, похожие на две маленькие землянички, он окончательно потерял голову. Ты что, ты что, испуганно зашептала Марина, одновременно и отстраняясь, и повинуясь ему. Дальше все происходило как будто не с ним. Только чужие – не его – руки могли действовать так решительно и смело. Стоял май, все цвело за окнами, солнце светило ярко и празднично, дробясь радужным семицветьем на хрустальных бокалах в низком серванте. Марина пришла и на следующий день – «готовиться к экзаменам». Какая уж там была подготовка. Но экзамены все-таки были сданы, за ними последовало поступление, потом отъезд.

Она уехала в районный центр, учиться на медсестру, он – в далекий чужой город. Поначалу оба ждали каникул, как манны небесной, приехав, использовали любой предлог, любую возможность остаться наедине. К концу учебы он немного поостыл, уже не считал ее своею единственной до конца дней, появились на горизонте и другие девушки, но его уверенность в том, что Марина принадлежит ему и только ему, была почти абсолютной. Пока вдруг, приехав однажды на майские праздники, он не узнал, что она замужем. Предательство – вот как это называлось. Необъяснимое, и от того еще более подлое.

Потом и он женился. Тоже – вдруг, неожиданно даже для себя. Свадьбы не устраивали, просто расписались в районном загсе в присутствии свидетелей, Ваньки Шестова – с его стороны, и тощей дылды Альбины – с ее. Случилось это в июне, сразу после госэкзаменов. «Как же так, без свадьбы? – опешила мама, когда он позвонил ей накануне, сообщить о том, что завтра они со Светланой идут регистрировать свой брак. – Я деньги столько лет собирала…» Ей хотелось, чтобы все у него было как надо, самым лучшим образом. «Позже отпразднуем, – попытался он ее успокоить. – Сразу все и отметим, и окончание института и все такое прочее. И ты приедешь…» «Да какое там «приедешь», – вздохнула мама. – Хозяйство на кого оставишь?» «Тетя Лена присмотрит». «Не сможет она. Только что из больницы, катаракту оперировала. Ну ладно, там видно будет. Я что хочу спросить, – переключилась на другое мама. – Девушка та самая, что на фотографии?» «На какой фотографии?» – не понял он. «На той, которую ты дома оставил, – объяснила мама. – В снегу вы там обнимаетесь. Она?» – Валентин уже и думать забыл про этот снимок. Думал, потерял где-то. Оказывается, дома забыл. «Она. Света. Студентка, на четвертый курс перешла». «Славная девушка! – мама тихонько засмеялась. – Представить себе не можешь сынок, как я рада!» «Света, и в самом деле, очень хорошая», – согласился он. «А жить-то, жить где будете? – последовал новый вопрос. – Если снимать комнату будете, я помогу». Она всегда готова была прийти ему на помощь, отдать последнее. «Да нет, мама, не будем снимать ничего. У нее своя квартира, от бабушки осталась». «Ой, как хорошо-то! – снова радостно выдохнула мама. – Ну, дай Бог вам счастья… Жаль, конечно, что без свадьбы… ну да ты прав, потом отпразднуем». Еще какие-то вопросы задавала. Вот только про любовь не спросила, понимала, тут проза жизни, а не романтические чувства – слишком внезапно решился этот вопрос. Он о Светлане и словом не обмолвился в свой последний, майский, приезд. Потому что тогда и сам еще не знал, что так все сложится. Наилучшим для него образом, как считала мама. Она к концу учебы постоянно намекала, что лучший выход в его положении – жениться на городской девушке. Только решив вопрос с пропиской, он мог остаться в университете, на кафедре. Знакомых девушек к концу учебы было много, но попробуй, найди среди них такую, чтобы и нравилась, и прописку могла устроить. «Ты умница, вот господь Бог и послал тебе Свету, – радовалась мама. – Значит, достоин занять то место, о котором говорил». Он не спорил. Конечно, достоин, все годы вон как напрягался. И со Светланой повезло, она оказалась такой же, как и он сам, честолюбивая, мечтающая о карьере. А главное – главное, у нее была своя квартира.

В круговерти событий того лета мысли о Марине отступили, обида притупилась. Права мама, все, что ни делается – к лучшему. Марина была частью его старой, школьной жизни, а он, поступив в университет, активно осваивал новую реальность, в которую его сельское увлечение, как ни трудно было в этом признаваться, как-то не вписывалась. Возвращаться он не собирался, а Марина не могла – или не хотела – бросить родителей. Тупиковая ситуация. Он об этом не раз задумывался, но никак не мог отыскать решения, которое казалось бы ему правильным. Да, Марина все годы учебы стояла у него на первом месте, но – на первом месте там, дома, куда он ездил на каникулы. Там он и дня без нее прожить не мог. В городе же угол зрения странным образом менялся. Образ Марины начинал бледнеть, когда рядом оказывались другие девушки. Более современные. Не такие закомплексованные. С ним училась мурманчанка Людмила, которой он явно нравился. Он тоже не смог остаться равнодушным к ее белой коже и голубым глазам. Да и все остальное у нее было на месте. Один недостаток – также, как и он, Людмила жила в общежитии. (Впрочем, позже этот недостаток превратился в большое достоинство – не надо было далеко ходить). А то, что и она не рассматривала его как окончательный вариант, делало ее еще более привлекательной. Людмила, хотя и была в него влюблена, как и он, головы не теряла, и не скрывала, что любовь – любовью, а семейное счастье лучше строить на трезвом расчете. Талант математика ее не подвел, уже на третьем курсе она переехала жить в другой конец города, став женой и помощницей городского депутата. После чего перевелась на заочное отделение. Потом были свидания с взбалмошной Катей из педагогического, а после того, как и Катя вышла замуж за парня из Ирана, он некоторое время встречался с Олесей из Киева.

Со Светой Валентин познакомился лишь на пятом курсе. В начале декабря Ванька Шестов, с которым они жили в одной комнате, предложил поехать в лес с группой из городского туристического клуба. Народу собралось много. Сойдя ранним утром с электрички на крошечной станции, они на лыжах отправились к базовому домику, где собирались оставить вещи и передохнуть. Когда домик уже был в поле зрения, идущая впереди Валентина девушка вдруг начала падать – на небольшом склоне тяжелый рюкзак потянул ее назад, и она, потеряв равновесие, свалилась на спину, неловко вывернув лыжи. Он бросился на помощь, помог подняться. «Не ушиблась? С ногами все в порядке?». К счастью, обошлось без травм и ушибов. Пока он ее поднимал, Ванька Шестов радостно клацал затвором фотоаппарата, с которым никогда не расставался. Кто знал тогда, что фотография станет его профессией! Это сейчас Шестов знаменитость, выставки устраивает, а тогда он просто изводил Валентина своим постоянным клацаньем.

Девушка показалась ему симпатичной. Розовые от морозца щеки, русые волосы, выбивающиеся из-под серой, в тон глазам, шапочки… милая мордашка. У самого домика она сообщила, что у нее в термосе кофе. Он достал из рюкзака кружку, с чего отказываться? Потом весь день они то и дело оказывались рядом. Он узнал, что ее зовут Светлана, и что она тоже студентка, учится на третьем курсе и очень любит кататься на лыжах. По возвращению в город, при выходе из электрички, сунула ему в руку бумажку с номером своего телефона. Он спрятал ее в карман, не особо надеясь на продолжение знакомства. Может быть, никогда бы и не позвонил, если бы Шестов не сделал фотографии того похода. «Ну, просто любовная сцена из фильма, – хмыкнул, разглядывая снимок, на котором Валентин поднимал (а казалось, ласково обнимал), запорошенную снегом Светлану. – Голову на отсечение, подаришь ей этот снимок, и она – по крайней мере, на одну ночь, – твоя». «Проверим», – смущенно усмехнулся Валентин. Спустился вниз к телефону-автомату и позвонил. Светлана с неожиданной готовностью откликнулась на его предложение пойти в кино. И фотографии ей очень понравилась. «Можно я возьму вот эту себе?» – показала пальцем на снимок, где они пили кофе, стоя у сосны. Снимок удачный, в профиль Светлана казалась почти красивой. Да хоть все, кивнул он великодушно. Надо будет, Ванька еще напечатает. Сошлись на том, что он оставит себе одну, ту самую, где у него, по словам Шестова, вид «героя-любовника, сжимающего в своих объятиях очередную жертву», а она возьмет остальные. После кино Валентин отправился ее провожать, и тут, по дороге, выяснилось, что Света живет в престижном краснокирпичном доме. С родителями и младшей сестрой. Но это временно, объяснила туманно, пока учится. Как и все, надеется найти мужа с квартирой, усмехнулся он про себя, никто не хочет жить с родителями. Таким было их первое и последнее, той зимой, свидание. На Новый год он, как всегда, поехал домой, и зимние каникулы, как всегда, провел с Мариной. Снова вспомнил о «серой шапочке» лишь после майских праздников, когда страстно захотелось развеяться, хотелось забыть о том, как подло с ним поступила Марина. Вот так взять и одним махом перечеркнуть все, что между ними было! Хотелось отомстить ей таким же пренебрежением, показать, – может быть, не столько ей, сколько себе, – что на ней свет клином не сошелся, что у него тоже имеется запасной вариант, и даже не один… многие девушки просто мечтают о том, чтобы он обратил на них внимание! Вот… вот, например, Светлана. Он позвонил ей и предложил встретиться. Они погуляли по городу, благо погода стояла теплая, даже жарковато для мая. Ели мороженое в каком-то кафе. Пытаясь заглушить неприятное сосущее чувство, он рассказывал о своих планах, намекал на то, что у него есть возможность остаться в университете, говорил, что собирается писать кандидатскую диссертацию, даже знает тему… Света внимательно слушала, кивала серьезно, соглашаясь, да, да, пока молодой, пока ничего не забыто, надо идти дальше, нельзя останавливаться на достигнутом. Она не говорила о деньгах, о том, что нужно мужчине нужно зарабатывать, чтобы содержать семью, о том, что нужно как-то добывать квартиру, как многие другие девушки, нет, она его действительно понимала и поддерживала. Сколько еще встреч было, прежде чем он сделал ей предложение? Очень немного. Перед госэкзаменами он пригласил ее в кино и там, перед началом сеанса, в фойе, слегка охрипшим, неестественным голосом сказал: а давай поженимся. Он ожидал смеха, удивления, презрительной гримасы – чего угодно, только не согласия. Но Светлана, внимательно посмотрев на него – не шутит ли? – вдруг улыбнулась и ответила: давай. И уже в следующее воскресенье он, с букетом сирени, шел к ней домой делать официальное предложение. Родители встретили его благосклонно. Он был не самым плохим вариантом. Да, конечно, придется прописывать, но с другой стороны, без пяти минут молодой специалист, и такой симпатичный, положительный, а дочь у них, что скрывать, хотя и умная девочка, но совсем не красавица.

Получив диплом, Валентин на несколько дней вырвался к матери в деревню. Нельзя было не порадовать маму. Все-таки она столько сделала, чтобы он получил эти корочки. Светлана осталась в городе, у нее как раз была практика, начало которой никак нельзя было пропустить. Решили, что вдвоем съездят в деревню в конце лета. Оказавшись дома, он понял, что приехал не зря. Сам радовался, глядя, с каким трепетом держит мама в руках его диплом. Обычно никому не звонившая, она в те дни то и дело подходила к телефону. Ближним и дальним родичам, и всяким знакомым сообщала, поговорив предварительно минуту-две о разных мелочах, вот, мол, закончил. С отличием. За деланным безразличием таилась гордость. Потом, после паузы, следовала вторая, не менее важная новость – женился. Когда-когда! Счастливый взгляд в сторону сына – они, молодые, сейчас все успевают! Да есть, есть где жить, с квартирой взял. Конечно, это важно! Еще как важно – теперь его на кафедре оставляют. Вот так, аспирант. А потом она, как всегда, провожала его на автобусную остановку, и он, приобняв ее за плечи, торопливо чмокнул на прощанье в щеку, не зная еще, что видит свою мать живой в последний раз.

Ее не стало в августе того же года. Хрупка человеческая жизнь.

Вместе с другими она допоздна ворошила зерно на току. Одуревший от уборочной, от жары, пыли и круговых рейсов, шофер грузовика не заметил работающих позади машины женщин, и вывалил на них сверху кузов пшеницы. Засыпанных тут же раскопали и вытащили, троих привели в чувство, но мать пробыла в завале дольше других, и ее спасти не удалось. Валентин действительно, как и обещал матери, приехал в то лето еще раз – проститься. Один. Свету брать на похороны не захотел.

Валентин Юрьевич огляделся. Вот здесь, в этом просторном дворе у старого дома были поминки. На этом же дворе он и с Толиком виделся в последний раз. Тот тоже – и на похоронах, и на поминках был один, без жены. Не обижайся, пробубнил, Марина в больнице, лежит на сохранении. Но Валентину было не до обид. Похороны, с вещами старыми разбирался, ездил в район, какие-то справки оформлял. Голова шла кругом. Домик, в котором они с матерью столько лет прожили, принадлежал совхозу, и надо было его срочно освобождать. Надо было что-то делать с хозяйством, куда-то вывозить вещи… просто непосильная задача для молодого, убитого горем человека. Если бы не тетя Лена, и не Толик, что бы он делал? Да и дальняя родня в стороне не осталась. Каждый помог, чем мог. Кто-то что-то купил из их немудреного имущества, а кто-то и так денег дал.

Смерть матери поставила последнюю точку. Он не хотел больше возвращаться в свою прежнюю жизнь, и – не возвращался. До сих пор. Лишь четверть века спустя он снова здесь. Бродит по старому саду, смотрит, как когда-то давно, на вечерние пламенеющие облака над речкой и снова превращается в того маленького мальчика, который летел с верхушки старой, занимающей целый угол сада, яблони. Он потрогал уголок рта, где до сих пор сохранился едва заметный шрам. Здорово он тогда навернулся. А там, у сарая, закапывая умершего котенка, случайно разрубил себе лопатой ногу. Крови-то было! Он верещал, как испуганный кролик, пока тетя Лена тащила его к бочке с водой, обмывала керосином и бинтовала рану. За садом начинался огород, где он когда-то помогал бабушке Василисе сажать и выкапывать картошку. Как же он ненавидел тогда эту работу!

Внезапно хлопнула калитка, послышались чьи-то голоса, и Валентин Юрьевич поспешил вернуться во двор, готовясь к встрече с двоюродным братом. Но это был не Толик. Два здоровых парня в рабочей одежде и крепко сбитая девушка в кофточке поверх летнего сарафана, увидев его, поздоровались и притормозили у ворот, с любопытством оглядывая гостя. Он стоял у крыльца, тоже не зная, что сказать.

– А где бабушка? – спросила, наконец, девушка.

– Бабушка? – не сразу понял он. А, это к тете Лене. – Она в сарае, – добавил поспешно.

– Бабушка! – позвала девушка, решительно обходя его. – Мы уже здесь!

Дочь Толика, с некоторым запозданием сообразил Валентин Юрьевич. Ну да, на него и похожа. Он открыл рот, но представиться племяннице не успел, к воротам подъехала машина. Это уже наверняка Толик. И в самом деле, он Поседевший, покрупневший, но не узнать его было невозможно. Та же улыбка, те же яркие глаза на загорелом лице. Вот только поведением своим он уже мало походил на молчаливого парня времен их юности.

– Ну, и где тут гости? – поинтересовался басом, по-хозяйски широко распахивая калитку. Валентин Юрьевич шагнул навстречу. Обнялись.

– Вот, парни, это и есть ваш двоюродный дядька, – обернулся Толик к стоящим у крыльца парням. – Это сыны мои, Колян и Иван, в этом году армию отслужили. Близнюки, хоть и не похожи. Разнояйцевые, говорят.

– Сыновья? – не смог скрыть удивления Валентин, оглядывая парней. – А я думал, у тебя одна дочь. Тетя Лена писала когда-то…

– Это у тебя одна дочь, – усмехнулся двоюродный брат. – А у меня две дочки и два сына.

– Четверо? – Едва поверил пораженный невероятной новостью Валентин Юрьевич.

– Четверо, – кивнул довольный произведенным эффектом Анатолий. – Сам знаю, что мало, но больше Бог не дал.

– А Марина где? – спросила тетя Лена, подходя ближе и вытирая руки висевшим через плечо вафельным полотенцем.

– Будет, – успокоил мать Толик. – Задержится чуток. А Варя не приедет. Она в Логунцах живет, – объяснил Валентину, – далековато отсюда. Да и детей вечером не оставишь. Замужем она, двое детей уже. Обещала завтра подъехать.

Варя – вторая дочь, понял Валентин Юрьевич. Да. Удивил его Толик, удивил. Вырастить четверых… И стыдно, стыдно, что он не знал. И подарков никаких не привез.

– Давайте на веранду, – взглянув на небо, сказала тетя Лена. – Дождь накрапывает. Что за лето такое, что ни день, то дождь.

– Так это же хорошо, бабушка, поливать не надо, – откликнулась Настя. – И трава не выгорела, еще зеленая на выпасе. Экономия корма.

– Разумница ты наша, все-то знаешь. Только о лошадях да овечках своих и заботишься, а мне каково будет картошку с моим радикулитом по грязи копать? – вздохнула тетя Лена.

– Ой, баб, да выкопаем мы твою картошку, – отмахнулась Настя. – Каждый год копаем.

Столько лет прошло с тех пор, как он уехал, а здесь те же разговоры – картошка, огород, овечки… средневековое хозяйство. Нет, хорошо, что он в свое время в город перебрался, подумал Валентин Юрьевич, с некоторой жалостью взглянув на тетю Лену, которая в семьдесят с хвостиком вынуждена держать скотину и работать в огороде. Тем же занят и Толик, и так же будут жить его дети, если ума дальше учиться не хватит. А не хватит, если дети в отца. Невозможно даже представить, чтобы Светлана копалась в земле. Не говоря уж о дочери. Слава Богу, он сумел обеспечить им достойное существование. Они и пол-то редко моют – два раза в неделю приходит женщина со странным именем Пася и делает уборку.

– Ну-ка, парни, быстро раздвигайте стол, – распорядилась тетя Лена. – У меня все готово, и салат и картошка. Знала бы, что гости будут, курицу бы отварила. Ваня, неси-ка колбасу из холодильника, да не ту, что отец из города привез, а домашнюю. Коля, хлеб режь.

– А мы пока покурим, – сказал Анатолий.

– Какие перекуры, – рассердилась тетя Лена. – Если руки свободны, поправь забор около сарая, вчера соседская коза в сад лезла под сеткой, хорошо, Мальва прогнала, навела б она мне порядок в огороде. А ты, Валентин, садись, рассказывай про свою жизнь столичную.

– Про столичную жизнь и я хочу послушать. Забор подождет, – тут же опустился на деревянный диванчик и Анатолий и закинул нога на ногу.

Валентин Юрьевич помолчал, подыскивал слова. Скрывать свои достижения не хотелось, да что там, так и подмывало похвастаться – и большой квартирой, и новой машиной, работами своими. Но с другой стороны, хвастовство в данной ситуации, пожалуй, ни к чему хорошему не приведет. Зная о том, что он работает в престижном вузе, сколько всяких знакомых и знакомых знакомых пыталось пристроить своих детей в университет. А здесь не просто знакомые – родственники. Двое парней после армии, плюс заканчивающая школу племянница. Вполне вероятно, что кто-то из них, узнав о возможностях дяди, захочет переместиться из деревни в город…

– Да, вроде бы, нормально, – начал осторожно. – Лекции читаю, студентов учу.

– Видали, парни? Дядька у вас знаменитый профессор, а вы на ферме быкам хвосты крутите! – шутливым тоном произнес Анатолий.