Вокализ

Забудьте меня. Поступите отважно.

Я был или не был – не так это важно.

Но не забывать – это право забытых,

Как сниться живым – это право убитых[8 - Стихи Евгения Евтушенко.].

Энгельберт

Хампердинк

– «The Last Waltz»[9 - Последний вальс. – Англ.]

Oh, how I love The Last Waltz Humperdinck! No, no, I do not see a tall, bright room and a beautiful couple in the whirlwind of the waltz, not at all, but I see the Black Sea, jellyfish near the shore, a pebbly beach, seagulls at the stern of the ship… How long, how long ago it was! And I see a train coming along the coast early in the morning…

Ах, как я люблю «Последний вальс» Хампердинка! Нет, нет, я вижу не высокий светлый зал и красивую пару в вихре вальса, совсем нет, но я вижу Чёрное море, медузы у берега, пляж с галькой, чайки за кормой корабля… Как давно, как давно это было! И я вижу поезд, идущий вдоль берега моря рано утром…

Рано утром я встала, подошла к окну поезда «Москва – Адлер» и ахнула… Мы летели в бесконечности, ни неба, ни земли, ни звёзд, ни луны, ни солнца, ни единой точки, чтобы зацепиться взгляду – ничего, только дымка вокруг, как в невесомости. Я стояла и смотрела долго, как заворожённая.

Но постепенно вдали, как акварельные краски на картине, стали появляться сначала чуть заметно, потом всё ярче, берег моря и кусочек полотна железной дороги, и я увидела на повороте первые вагоны нашего поезда, идущего по самому краю берега, так что земли не видно совсем, а море и небо слились воедино – только небо и море.

В тот год мамина близкая подруга тётя Катя устроилась на лето администратором на базу отдыха от МИСиС – Московского института стали и сплавов, расположенную около Пицунды. Она пригласила нас, и мы поехали. У мамочки был большой отпуск, почти полтора месяца, а у меня каникулы после первого курса медицинского института. Жили в небольшой комнатке тёти Кати, спали на раскладушках, ели в студенческой столовой.

В первый день было облачно, но я умудрилась сгореть так, что неделю потом прикрывала плечи платком. Море, где я была впервые, показалось мне таким солёным, что думала, не смогу плавать, однако, привыкла. Галька на берегу тоже была удивительна после наших подмосковных золотых песчаных пляжей у лесных речек.

База отдыха находилась в ущелье, по которому с гор текла в Чёрное море река Ряпша. Ходили на почту и в магазин в Пицунду пешком, проходя небольшое село, по единственной улице которого бегали, вернее, носились удивительные создания – небольшие, тощие, серые, с длинными ногами. Я их сначала приняла за диковинную породу собак, оказалось, это свиньи такие.

Однажды, возвращаясь из Пицунды, шли берегом моря, где после шторма было так много медуз, что вода была похожа на кисель, и войти в неё я боялась. А два местных жителя, стоя по пояс в море, брали на наших глазах в руки охапку медуз из воды и растирались ими, как мочалкой. Пройдя дальше, увидели маленького дельфина, выброшенного на берег штормом, ватага местных мальчишек волокла его в море.

Вдоль берегов Ряпши тянулись лиственные перелески, заполненные незнакомыми для меня деревьями, но больше всего поразила ежевика. К тому времени она уже поспела, была фиолетово-синяя, почти чёрная, крупная, сладкая и вкусная. Однажды, сразу после ливня с градом я вошла в лес и увидела на иссиня-чёрных спелых ягодах ежевики крупные прозрачные градины, похожие на драгоценные камни. Жаль, не было тогда у нас таких фотоаппаратов, как сейчас!

Как-то в один из первых дней того незабываемого отдыха по громкому радио на пляже включили необыкновенную песню в ритме вальса на английском. Музыка была такая чарующая, баритон певца околдовывал, а слова… часть слов я понимала, об остальных догадывалась.

Радистом нашей базы отдыха был мужчина, казавшийся мне непостижимо взрослым, на самом деле, как потом я узнала, ему было лет тридцать-тридцать пять. Но мне, скромной восемнадцатилетней девушке, он казался, если не старым, то довольно древним.

В столовой радист сидел недалеко от меня и мамы, и как-то я осмелилась и сказала, как мне нравится та песня-вальс на английском, которую иногда слышу на пляже. Он сказал имя певца и название песни – Энгельберт Хампердинк «Последний вальс». И после этого разговора «Последний вальс» стал звучать буквально каждый день, мы просыпались и засыпали, слыша по радио:

I had the last waltz with you,[10 - Я танцевал с тобой последний вальс, два одиночества вместе. Я влюбился в тебя, если бы этот вальс играл вечно. – Англ.]

Two lonely people together.

I fell in love with you,

The last waltz should last forever.

Не знаю, как радист узнал день нашего с мамой отъезда, но он сам подошёл ко мне, протянул кассету с записью Хампердинка и сказал: «Тебе на память».

На что я ответила: «Спасибо, но как же вы? Осталась у вас запись?»

И получила ответ: «Да, осталась».

Конечно, я называла его на «вы», я была худенькой загорелой девчонкой в ситцевом платье, отдыхающая с мамой, а он взрослый мужчина. Мы уезжали довольные, загорелые, полные впечатлений от природы, моря, от экскурсий.

В начале осени мы были в гостях у тёти Кати, она уже вернулась из Пицунды и случайно сказала:

– Удивительно, но после того, как вы уехали, по радио ни разу не звучал «Последний вальс». Девушки неоднократно подходили к радисту, просили включить, но он отвечал, что потерял ленту с записью. А я промолчала о своей кассете… почему-то.

Sometimes… only sometimes I see a tall, white room and a dancing couple in the middle… she is dressed in a bright, airy dress, he is simply a dark suit… they dance the waltz… but, It’s just my dream.

Иногда… только иногда я вижу высокий белый зал и танцующую пару в центре… на ней светлое воздушное платье, он в строгом тёмном костюме… они танцуют вальс… но это только мой сон.

Вероника

Ольга Сергеевна ехала из Москвы на электричке к брату на день рождения. Подарок был давно куплен, но, когда договаривались о встрече по телефону, брат напомнил:

– Про пирожки не забудь.

– С какой начинкой? – рассмеялась Ольга Сергеевна.

– Сама знаешь, что спрашиваешь.

Она и правда знала, какие пирожки испечь. В этом деле была она большая мастерица, друзья и знакомые шутили:

– Тебе фамилию надо изменить на Пирожкову.

Ольга Сергеевна улыбалась на эти слова. Она пекла пирожки лет с тринадцати, научилась у мамы, а потом стала стряпать даже намного лучше. И тортики, пирожные пекла разные, и печенье, кексы всякие, просто любила она это делать, вот и весь секрет. В сложные 90-е годы, когда полки магазинов были пустые, когда зарплату задерживали, а на цены страшно было смотреть, домашняя выпечка выручала многих женщин, ведь пирожки с капустой, картошкой, рисом, яблочками – это недорогая еда. Поэтому в те годы каждую пятницу Ольга Сергеевна готовила много пирожков на выходные – удобно, недорого, вкусно, и дети довольны – схватили по пирожку и побежали.

Ольга Сергеевна сидела у окна, была середина недели, начало дня, и народу в вагоне электрички было совсем мало.

В Химках напротив неё села женщина, на вид около шестидесяти лет, приятной внешности. Была она слегка полновата, что её не портило, круглолицая, миловидная, с ямочками на щеках. Одета просто, но аккуратно и со вкусом – тёмная юбка, блузка в мелкий горошек, тёмная кофточка сверху в тон юбке, маленькая сумочка, стрижка каре, лёгкий аромат духов.

– Пирогами вкусно пахнет из вашей сумки, – улыбнулась попутчица.

– Да, к брату еду в гости. Вот напекла, любит мои пирожки, – ответила Ольга Сергеевна.

Слово за слово, познакомились, попутчицу звали Вероника Михайловна.

– Какое у вас имя красивое и необыкновенное – Вероника, чувствуется в нём какая-то лесная свежесть и прохлада.

– Да, Вероника – голубика, – засмеялась попутчица.

Оказалось, что родом она была из маленького городка Архангельской области, вокруг которого и правда был лес. Но жила в Москве с восемнадцати лет. В семнадцать познакомилась с солдатом, он служил в этом городке, полюбили друг друга, расписались, и через месяц после свадьбы он отправил молодую жену к своей семье в Москву, шутил – чтобы его мама за ней смотрела, а сам ещё год служил и потом домой вернулся.

– Отправляли меня родные из дома с чемоданом, аккордеоном, я хорошо играла, и ещё со швейной машинкой. Вышла в Москве на перрон с этим своим багажом, стою одна, страшно, но свекровь быстро меня узнала по швейной машинке и аккордеону. Через год Витя, муж мой, вернулся из армии, скоро дети появились – два сына. Работали мы вместе, на одном заводе всю жизнь, так и ходили под ручку на работу – с работы. Квартиру получили, детей вырастили, внуки появились. И вы знаете, за всю жизнь никто из мужчин меня даже пальцем не коснулся, даже никто ни разу не поцеловал. Всю жизнь вместе, на одном дыхании. А четыре года назад, – голос Вероники Михайловны задрожал, – заболел мой Витя тяжело и сгорел за полгода. Я это очень тяжело перенесла. И вот как-то, после его смерти, надо мне было позвонить куда-то, я номер набрала, мне мужчина ответил, оказалось, я ошиблась, но разговорились мы… потом познакомились… а потом, потом… представляете, стали встречаться, – Вероника Михайловна покраснела. – Да как! Как молодые любовники, перед детьми стыдно мне так было. А у Юрочки, так зовут моего нового мужа, я ведь его за мужа считаю, у Юрочки жена очень больная, ходит с трудом и из дома почти не выходит. Дочка у них есть, но она на Украине живёт. Так что все заботы о жене на нём, на Юрочке, и о том, чтобы оставить её, даже и речи нет. Я понимаю, понимаю… Так вот мы встречались два года, а потом, знаете, от всех переживаний у меня инфаркт получился. Тяжёлое было очень состояние, в реанимации долго лежала, не знала – выживу ли. Рядом Юрочка был, он от меня не отходил… да… сутками сидел, когда совсем плохо было, лекарства доставал разные, с врачами говорил… если бы не он, не знаю, выжила ли я… Вот как ему досталось – и жена родная инвалид, да я ещё… А сейчас я на дачу еду в гости к Юрочкиным друзьям на денёк, он меня на станции у вагона встречать будет. Да уж скоро и приедем.

– А сейчас как чувствуете себя, Вероника Михайловна?

– Спасибо, всё хорошо. Мне выходить. Будьте здоровы.