Вокализ

– Да я ещё поживу, поживу, милая.

Бабу Любу все любили, пытались отблагодарить за участие, внимание, доброту, но она никогда ничего не брала, застесняется, и скажет тихо:

– Спасибо, милая, всего мне хватает, слава Богу.

И вот случилось. Баба Люба лежала в гробу, маленькая, морщинки-лучики на лице немного разгладились, а губы, казалось, тронула лёгкая улыбка, как будто она хотела сказать:

– Милые мои, вы уж тут теперь сами, без меня…

Есть такие тихие, незаметные, желающие всем помочь Ангелы, они уходят, но они – Ангелы.

Мамин хлебушек

Рассказ знакомого

Позвонила вечером мамина соседка тётя Тоня, не стало мамы… был сердечный приступ, вызвала скорую, не справились врачи… Ехал на электричке в родной город, вроде бы и недалеко жил, а видел маму нечасто, всё больше по телефону общались. Мама жила одна, переехать ко мне она ни в какую не хотела, и даже разговора об этом не затевай.

В доме пахло тёплым хлебом и свежими щами, видно, позавчера-вчера всё готовила. Мама никогда не покупала хлеб в магазине, никогда. Где-то доставала ржаную муку, запасалась, как следует, хранила, берегла. Пекла небольшие караваи чёрного хлеба, да такого, что все соседи нашего дома не могли удержаться, чтобы не попросить:

– Тетя Вера, угостите хлебушком.

Никто не говорил – хлеб, всегда ласково так – хлебушек, да и мама тоже так говорила. Соседки просили научить печь такой же, и всё они вроде бы так же делали, как она, из тех же незамысловатых продуктов – мука ржаная, вода, соль… что там ещё… дрожжи, наверное. Одним словом, всё то же, да не получался ни у кого такой вот хлеб, как у мамы – ароматный, мягкий, воздушный, с хрустящей румяной корочкой. Каждый каравай она заворачивала в льняную тряпицу и складывала в большую кастрюлю, там и хранила.

Открыл холодильник и увидел кастрюлю со щами. А на тумбочке у кровати в керамической вазе букет сухих трав, мама очень любила… пижма, мята, ветка рябины с засохшими красными ягодами, мятлик… а где же полынь её любимая? Вот и она. Бывало, идём с ней, увидит полынь, кусочек сверху оборвёт, потрёт слегка между пальцами и скажет:

– Ну какой же аромат – нет на свете лучше!

Около вазы с сухоцветами иконка Божией матери, упаковка валидола и моя фотография. В шкафу, когда разбирался, увидел по документам, что все деньги, которые я ей переводил-помогал, не истрачены ни на копейку, то есть… то есть она мои деньги копила для меня же… вот как… Завела попугайчика три года назад, голубой, маленький, два года почти не вылетал из клетки, забитый какой-то, а на третий стал вдруг шустрым таким и даже заговорил:

– Кеша красавчик.

Больше ни слова.

Налил себе тарелку щей, водки в стакан и отрезал большой ломоть хлеба – маминого хлебушка.

Блогер

Это стало его профессией – пальцы бегали по клавиатуре, как по клавишам рояля, он набирал текст, не глядя на буквы, быстро, грамотно, чётко. Он мог писать на любые темы, но предпочитал политику, мог писать за белых, красных, коричневых, голубых, зелёных, за правых, левых, верхних, нижних, за многих-многих… Собственные взгляды? Их знал только он один, или думал, что знал… В его текстах говорили десятки героев, исторических персонажей, говорили писатели, политики, военные, философы… он и сам стал философом. Писал для себя – по желанию, писал по заказу, писал без оплаты и за деньги.

Едва проснувшись и выпив чашку кофе, он уже садился за компьютер, и побежали пальцы по клавишам, побежали мысли, слова, диалоги, споры, доказательства и тексты, тексты.

Компьютер был с ним постоянно, или он с компьютером? Неважно, они стали единым целым – дома, на отдыхе, в машине, в лесу, в ресторане. Готовил еду на кухне, а на столе рядом был открыт ноутбук, одной рукой солил суп, другой набирал текст, завтракал, обедал и изучал информацию, принимал ванну и смотрел на монитор.

Уходило время… время, как в больших песочных часах через узкое отверстие уходил песок. Песок и он…

Песок был мокрым, он шёл вдоль берега, оставляя следы, исчезающие от набегавших волн. Лёгкий тёплый ветер ласкал лицо, закатное солнце исчезало за горизонтом, окрашивая воду во все оттенки красного и жёлтого, морской берег казался бесконечным.

Впереди бежали мальчик и девочка трёх-четырёх лет, они останавливались, заходили в море и весело прыгали в воде, поднимая брызги, разлетавшиеся во все стороны. Слышался разговор о чём-то, ни о чём, смех… слышалась радость. Он шёл к небольшому старому дому на берегу, где у окна, выходящего на море, был письменный стол, ручка и чистый белый лист. И не было компьютера!

…Привычно зазвонил будильник, он нехотя встал.

«Добро пожаловать!» – улыбался голубым экраном монитор.

Двери закрываются! Забудьте

– Поезд из пункта А в пункт В прибывает к третьей платформе. Стоянка поезда 15 минут.

– Поезд из пункта В в пункт А прибывает к первой платформе. Стоянка поезда 15 минут.

– Выйду на несколько минут. Ты пойдёшь? – спросила она мужа. – Я скоро вернусь, – накинула пальто, лёгкий платок.

«Выйду, подышу воздухом», – подумал он.

В этот ночной час на заснеженной платформе не было ни души, только холодный, пронизывающий ветер и мелкий монотонный снег, снег, снег. Их вагоны оказались напротив, вышли, остановились на мгновение, пристально вглядываясь в освещённую темноту вокзала.

Они не виделись тридцать лет, но, если бы прошло триста или триста тысяч лет, всё равно узнали бы друг друга… даже если костыли, если дряхлые и полуслепые, если глухие, седые, забытые и никому ненужные. Подошли, молчали, не было, не стало вокруг никого и ничего… никого, ничего…

«Влепить бы ему пощечину за… за всё! Но я никогда этого не делала».

«За всё, что она натворила, надо бы дать ей пощечину, но я никогда этого не делал».

«Изменился… но узнала бы всегда».

«Почти не изменилась… как он её сохранил… узнал бы всегда».

Вся жизнь за минуты промелькнула перед ними, как будто смотрели в глубину неведомой пустой комнаты, но сейчас их комнаты были заполнены мужьями, жёнами, детьми, работой, и в них не осталось места ни для неё, ни для него.

«Даже на полу у двери?» – подумал он.

«Даже на краешке стула в углу?» – подумала она.

Осталось две минуты.

Молча смотрели глаза в глаза. Сколько ненужных слов было произнесено когда-то, а нужные так и не сказаны. Еле успели добежать.

– Осторожно! Двери закрываются!

Они стояли у тёмных ночных окон, стучали колеса, кружился монотонный снег, снег, снег…

Двери закрываются. Забудьте.

Забудьте меня, словно поезд, промчавший

горящие окна над чёрною чащей

и в памяти даже уже не стучащий,

как будто пропавший, как будто пропащий.