Озаренные целью: жажда свободы. Том 1

– Да… им только медные трубы пройти осталось. – Сухо ответил солдат, закончив чистку орудия.

Глава 10. Реверсивное движение

Их быстро доставили в больницу и тут же оказали первую помощь, к каждому курсанту прикрепили персонального врача. Кого-то повели на операционный стол, кого-то на обычный осмотр. Полы госпиталя дрожали и тряслись от беготни врачей и медсестер. Длинные отделанные коридоры превращались в беговые полосы, где всех больных перекатывали на носилках мускулистые медбратья в синих халатах. Висящие лампочки в некоторых уголках после таких пробежек еще долго и грустно качались. Хмурые хирурги настраивались на операции, оборудование уже подготавливалось, а приборы ждали своего звездного часа.

Через час кропотливой и невероятно продуктивной работы главврач получил диагнозы всех доставленных и прошел в комнату ожидания, где его поджидали всё те же Януш и Элизабет. Бедняжка-директриса не спала уже третий день, и вид у нее от стресса был очень болезненный: растрепанные волосы, бледное отекшее лицо, мешки под красными глазами, измятая одежда, висевшая на животе и груди. Из-за стресса за два дня она сбросила два килограмма, а на голове даже появилось несколько новых седых волос. Януш же остался точно таким же, каким и был два дня назад, хладнокровный с вкраплениями недовольства. В комнате висела одна единственная лампа, закрытая оранжевым плафоном, который буквально за пару горестных дней успел покрыться пылью, из-за чего свет стал очень тусклым.

– Что скажите, доктор?

– Честно сказать, дела у некоторых ребят были скверные, но скоро все пойдут на поправку, – хрипло ответил старенький седой врач с проницательным пытливым взглядом, – мы уже сделали все необходимое.

– Какие у них повреждения? – Поинтересовался Януш, скрестив недовольно руки и заметив в нагрудном кармане врача детскую самодельную открытку.

В коридоре снова послышалась беготня, а дверки закачались.

– Что вы сказали? – Спросил врач и показал на слуховой аппарат в левом ухе.

– Какие травмы?

– Такс, в основном переломы: ребра, руки, ключица у девчонки. У одного парнишки колотая рана на ноге, никаких артерий, благо, не задето… кости тоже в порядке, будет скоро здоров, как бык. С другими чуть похуже ситуация: одному пареньку пробили череп, но, в целом, вмятина оказалась неглубокая, и мозг остался цел. Сейчас его оперируют лучшие специалисты, так что скоро должен быть, как новенький. Один у вас вообще целенький остался, лишь ушибами отделался. Счастливчик. В общем, их лучше пока не беспокоить, все раны и повреждения невероятно болят. У многих от этого вызывается головокружение и рвотный рефлекс. Завтра мы приступим к облучению и введению реген-препаратов.

Его слова привели Элизабет в ужас, худшие кошмары становились явью.

– Понятно… – хмуро ответил Януш, – повезло им, что родились в эпоху, когда медицина настолько сильно развилась.

– Не то слово. – Заулыбался старичок, с трудом расслышав слова.

– Спасибо вам большое! – Сказала эмоционально директриса и пожала руку главврачу.

Вода громко затрещала в радиаторах, словно ликуя.

– Скажите это, когда бойцы встанут на ноги, а сейчас главная наша задача – поспособствовать их выздоровлению, – с улыбкой ответил благородный врач.

Он оставил их вдвоем и снова пошел осматривать больных, но не выдержал и остановился в коридоре, чтобы прочитать открытку. Умело собранный лист бумаги был красиво завязан красной веревочкой, а на лицевой стороне красным фломастером написали “Любимому дедушке от Вероники”. Доктор открыл открытку и прочитал поздравление к его восемьдесят второму дню рождения. Буквы были написаны корявым детским почерком, а слова содержали кучу ошибок. Про знаки препинания автор вообще забыл или же не знал, однако суть послания растрогала дедушку, отчего тот разразился доброй улыбкой и так простоял еще пять минут, вновь и вновь перечитывая предложения. Ниже было прикреплено их совместное фото. Подарок от внучки придал сил доброму доктору, и он, целиком и полностью объятый благодатью, пошел творить свои благие, целительные дела.

– Теперь самое неприятное, Януш, внизу нас ждут человек десять разъяренных родителей. – Собравшись с силами, сказала директриса.

– Что?? Что ты только что сказала?! – Зарычал седовласый. Его глаза мгновенно загорелись, а рубильник уставшей нервной системы врубился.

– Они должны знать…

Не успела директриса договорить, как седовласый хлопнул по стене совсем рядом с ней и резко приблизился, уколов женские уши своей бородой. Она мгновенно собрала плечи и прикрылась руками с отходящим маникюром.

– Мразь… Тебя за такое следует под трибунал отдать! – Рычал он, как бес, а его несвежее дыхание заставляло хрупкую женщину съеживаться до размера атома.

Элизабет не могла успокоить дыхание, и слезы невольно потекли по скулам.

– Был у нас один такой балабол в полку, языком плел направо и налево. Так вот, как оказалось, растрепал одну военную тайну маме своей, такой же болтунье, а она своей подруге, та мужу, а он всему заводу. Впоследствии пол города узнало секретную информацию… знаешь, что мы сделали с этим трепалой? А? – Продолжал шептать он ей тихо на ушко, цепляясь бородой за висящую золотую сережку.

Элизабет начала всхлипывать, голова тряслась, а шепот казался для нее криком.

– Его казнили, Элизабет, вывели в поле, прижали к булыжнику и отрубили голову нахрен. Мамке его сказали, что он пал смертью храбрых от рук лесных варваров. – Скалил зубы Януш, оголяя передний отколотый клык, – так как на заводе работала пара деревенских мужиков, от них секретный план в итоге долетел до одной из окружных деревень, на которую частенько устраивали набеги дикари. И вот сельская охрана, по воле случая, сдалась врагу, и план транспортировки случайно попал им в руки… в итоге, полегло пол отряда, они устроили засаду… только потом мы узнали, что все разболтал какой-то сопляк.

Элизабет кое-как начала успокаиваться.

– Надеюсь, ты поняла, что твоему поступку нет оправдания. Теперь ты выйдешь к ним одна и будешь терпеть натиск зажравшихся тюфяков, а если скажешь криво хоть одно слово, то можешь распрощаться со своей должностью.

Южанка колебалась, но начала медленно выходить, вытирая рукавом лицо.

– Вперед! Смелее! Это же твоя обязанность, – сухо съязвил Януш, указывая рукой на дверь.

Он в очередной раз не чувствовал себя виноватым. Януш считал, что за слова нужно было всегда отвечать, за каждый оброненный секрет.

Она не знала, что им сказать, ей самой-то толком ничего не объясняли. Сейчас Элизабет старалась максимально войти в положение родителей, чтобы попытаться сгладить все углы. Обычно вести беседы такого типа – входило в ее повседневные обязанности, но сейчас она ясно осознавала, что будет неправа при любом раскладе. Ожидаемая ею картинка подтвердилась. Внизу, в огромном фойе, скользя по гладкому полу, к ней сразу подбежала орава родителей. Когда они узнали об инциденте, возмущенные девять голов вскочили со своих теплых кроватей и стрелой примчались к детям. Они сразу же начали допытывать женщин в регистратуре, постоянно повышая голос и тыча пальцами. Секретари лихорадочно набирали по телефону номер Элизабет, но также их рука непроизвольно тянулась к кнопке вызова полиции, так как местный охранник отлучился из-за диареи. Уборщицы смотрели на толпу, как на дикарей, и боялись даже близко подходить. И вот, наконец, явилась жертва, на которой можно было сорваться. “Успокойтесь, пожалуйста!”, – говорила директриса, но её совершенно не слышали. Наоборот, в огонь только подливали масла. Она решила поднять голос: “С вашими детьми всё в порядке, врачи говорят, что они скоро поправятся, и смертельных повреждений нет”. Некоторые предки облегченно вздохнули, но большинство остались такими же разъяренными и уловили, что директриса что-что скрывала. Голосовые связки они не щадили, а Элизабет сохраняла концентрацию на своих эмоциях. Среди толпы были, кстати, Алисия и Оллема Чешуа.

– Смертельных говорите? Да с моим сыночком и ушиб не должен был произойти. Признавайтесь, какие у них травмы?! – Выкрикнула одна пожилая мать без макияжа и с растрепанными волосами.

Девушки в регистратуре сидели тихо, как мышки, а охранник пришел из уборной, однако снова схватился за живот и побежал обратно.

– Я попрошу доктора выдать всем вам их снимки и диагнозы, – спокойно ответила Элизабет, переключаясь с одного гневного лица на другое.

– Вы не попросите, а прикажете! И мы хотим сейчас же увидеть своего ребёнка, – грозно произнёс лысеющий родитель с красными белками и пышными усищами.

Выкрики с тоннами слюней вылетали одновременно и без остановки, директриса вертела головой и отвечала только на более-менее простые вопросы. Одна пожилая уборщица спустилась со второго этажа и уже хотела предъявить толпе, но подруги ее быстро остановили.

– Боюсь сейчас это невозможно. Врачи сказали, что им нужен покой на какое-то время. – Уже с дрожащими глазами продолжала директриса академии, медленно пятясь назад.

Некоторые снова завопили, но основная масса прислушалась к голосу разума и подтвердила, что детям надо было отдохнуть.

Холл, в котором происходили разбирательства, был ярко освещен тремя изысканными люстрами, за окном же стоял полный мрак. Возле входа с двух сторон шли по шесть диванов вокруг кофейных столиков со стопками журналов, а вдоль огромных оконных рам стояли двухметровые конусообразные туи. За регистратурой расположились две лестницы, ведущие на балкон второго этажа, откуда, опершись на поручни, с интересом наблюдал Януш и каждый раз бесился, когда родители говорили слово – “дети”. “Какие дети, им по восемнадцать лет, взрослые бойцы, скажите спасибо, что мы их не на фронт отправляем”, – проговаривал он про себя.

Он подметил, как толпа почти полукругом окружила директрису. Крайние символично встали в шахматном порядке словно клыки, отчего, казалось, будто Элизабет находилась внутри собачьей пасти.

– Объясните лично нам, почему дети вообще должны заниматься службой на улице?! Они же всего лишь первокурсники! – Спросил рассерженный Оллема, без конца заправляя клетчатую рубашку в брюки. Алисия же вообще не могла проронить и слова, узнав, что Като попал в госпиталь.

– Наш прекрасный город стремительно расширяется с каждым днём, и патрульных категорически не хватает, поэтому сейчас академия вынуждена помочь полису с этой проблемой…

– Так пошлите их в безопасное место! Как вы допустили, чтобы нашим детям приходилось патрулировать именно в “Нокохаме”?!

– Таков приказ сверху. Я обязана его выполнять… – проговорила южанка и не в состоянии сдерживать слезы быстро ушла от толпы.

Ее хрупкая, скромная сущность вырвалась наружу, только, когда сосуд обиды совсем переполнился. А Януш же получил великое удовольствие, глядя, как нелюбимой начальнице пришлось терпеть все эти нападки. Он скрывал жестокую желчную улыбку, пока ей вслед выкрикивали обвинения и даже оскорбления. Элизабет, рыдая, пошла в уборную и там ещё полчаса не могла привести себя в порядок. Ей пришлось испытать всю горечь несправедливости, осознавая, что Януш бросил её разбираться, как козла отпущения. Сборище проголосило еще пять минут и, поняв, что все это без толку, расселось на диванах.

На часах пробило десять часов вечера. Каткема хоть и отделался простыми ушибами, врач всё равно назначил ему полежать денек в больнице. Все его травмы к ночи начали невыносимо болеть, особенно в районе солнечного сплетения, куда ему прилетел тот злополучный удар с ноги. Отдельную палату для него выделять не стали, поэтому положили к Гараму. Тот, загипсованный и перебинтованный, как мумия, молча лежал в кровати и смотрел новости по телевизору. Его лицо было закрыто, и Като сначала долго не мог понять, спит он или нет. Каткеме вкололи обезболивающее, которое вошло в бурную реакцию с эйфорией после схватки; все его тело стало очень воздушным и легким, как, собственно, и разум. По новостям не говорили о произошедшем, может слухи и дошли, но материал было неоткуда брать. Все репортеры, конечно, подчинялись государству, но командир Райли своим приказом решил обезопасить Крамера и все “СБТ”. Гарама ввёл в суть произошедшего Като, который не мог и не хотел засыпать. У него словно пробку сорвало, и слова лились рекой. Като быстро что-то тараторил и вставлял остроумные шутки, которые Гарам беспощадно не оценивал. Перебинтованный был серьезен и сдержан, как монолитный камень, забавы не входили под описание его темперамента.

– Но и тебе тоже не сладко пришлось, Гарам, – сказал Като, когда тот не мог поверить, что случилось с курсантами.

– О себе я думал в последнюю очередь, все-таки исполнял свой долг.