Озаренные целью: жажда свободы. Том 1

Каткема понимал, что тон перебинтованного не саркастический, и смекнул с человеком какого сорта ему приходиться разговаривать.

– Почему же в последнюю очередь? Человеческая жизнь имеет слишком большую ценность для последнего места, разве нет? Стив, конечно, и её бы в карты проиграл, но всё же… – попытался снова пошутить Като, считая квадратики на потолке, но Гарам не утрудился даже немножко улыбнуться.

“Да как он смеет!”, – возмутился про себя неудачный комик и сбился со счета квадратиков.

– Она, наоборот, имеет ничтожную цену по сравнению с убеждениями и идеалами, – на серьёзных щах продолжал он, здоровой рукой поправляя бинты на губах.

– Ты хочешь сказать, что отдашь жизнь за город?

– Безусловно отдам. Знаешь, я очень рад осознавать, что служу благому делу. Для меня большая честь – быть деталькой, помогающей работать общему механизму. Мои желания не сравнятся по ценности с этим, – медленно проговаривал Гарам, смотря в экран, где толстосум в костюме вещал, будто экономика полиса росла лучше, чем у соседних стран.

Сейчас Гарам произнес слова, которые Чешуа держал в голове весь последний день и убедился, что это звучит, как бред сумасшедшего. Для кудрявого стать полицейским – была давняя мечта, поэтому его мысли таки поражали Чешуа. Гарам давно был на этой дороге, давно шел против течения, давно стал отличен от серых масс, оттого и казался весьма странным.

И вдруг Като озарила мысль: “Только если человек реально одержим какой-либо целью или мечтой, только тогда он сможет с легкостью переступать через себя и через свои слабости”. Като понял, что он не смог бы стать храбрым полицейским, потому что у него было недостаточно желания, недостаточно мотивации, недостаточно любви к этому делу. Иначе слова Гарама не казались бы ему такими чудными. Просто-напросто Чешуа запутался и начал жить чужими парадигмами, чужим путем.

Оба курсанта лежали на параллельно стоящих кроватях. Батареи быстро нагревались, и тепло медленно поднималось по комнате. Каткема находился ближе к окну, а Гарам чуть дальше к стене. В палате было темно. На другом конце комнаты тускло горел телевизор, и только лунный свет своими лучами нежно проникал через окна и пронизывал палату. Свечение проходило выше Каткемы и хорошо освещало Гарама, словно показывая его звездный час. На всем этаже было тихо, слышались лишь разговоры этих двоих.

– А как тебя отмудохали до такой степени-то? – Спросил Чешуа.

Он начинал злиться на кудрявого из-за того, что тот был слишком другим человеком. Обычно скромный Каткема сдерживался и был очень приветлив, однако сейчас он был под препаратами, и порывы хамства ничего не сдерживало.

– Там был один противник только.

– Ножом не получилось что ли прирезать свинью? – Желчно спросил Чешуа и выпил стакан теплого чая.

– Я его не использовал. – Совсем обыденно ответил кудрявый, стараясь не обращать внимание на чесавшуюся под гипсом кожу.

– Тоже забылся в пылу битвы? – Като смачно поставил стакан и вытер сладкие губы.

По телевизору начался хоккейный матч, Чешуа не хотел туда смотреть, так как боялся, что сразу уснет.

– Нет, я сам решил не использовать его.

– Так тебя же чуть не убили?!

– Приказ же: использовать нож исключительно в экстренных случаях. Я не посмел нарушить приказ, потому что следил за риском, и все было под контролем. В принципе, можно было справиться даже без кинжала… Только когда я понял, что меня вот-вот задушат, попытался, конечно, достать его, но под руку удачно попалось валявшееся стекло. – Закончил уставший от долгой речи Гарам.

Каткема молчал, он не хотел продолжать, для него всё стало понятно. “Да… таких чудиков на свете ещё поискать надо… как он странно рассуждает… даже Элли призвала достать ножи, а этот ещё страннее и дурнее ее оказался. Да, вывод вырисовывается лишь один: к черту таких благородных и правильных идиотов, в сказку рыцарскую себя что ли засунули? Жизнь не потерпит такого, она совсем другая, более мрачная и суровая, благородных рыцарей только в легендах оставляют живыми. В реальности они в первых рядах гибнут. Я не позволю себе стать подобным идиотом… мной не будут манипулировать власти! Нет, этот путь точно не для меня, не дождутся! Всё-таки шкуру свою надо беречь, ещё как беречь, я не сдохну ради паршивого города, не уговаривайте. У меня своя дорога, я должен ее отыскать. Хватит неопределенности, она погубит меня. У меня своя дорога. Я должен следовать по ней. У меня своя дорога!”, – переключился уже на беседы с самим собой опьяненный Като, медленно впадая в сон.

Глава 11. В успокоение

На следующий день в базе “СБТ” Крамер сидел у себя в кабинете и с уставшим, потерянным взглядом выписывал различные акты с документами, составлял новые приказы. Ручка без остановки чиркала по белой бумаге, настроение было так себе, и невероятно клонило в сон. Недовольный от рутины, злой от недосыпа, в своем унылом кителе он занимался уже второй день горой надоедливой, монотонной работы. Откинутые назад чёрные локоны то и дело падали на глаза, что тоже сильно нервировало. Резинки под рукой не оказалось, а последнюю он порвал в порыве злости. Была и еще одна причина негодования, более серьезная, однако Крамер – служивый человек, и он не позабыл о терпении. Оно было особенно необходимом навыком, когда так и хотелось сжечь или выкинуть с балкона все эти бесконечные бумажки. Его бледно-голубые глаза холодно, но быстро двигались слева направо, а правая кисть писала ручкой, как исправный механизм. Круги под глазами от недосыпа день ото дня увеличивали свой радиус. Спину фельдштрих во время письма держал феноменально ровно, точно под прямым углом к столу.

Мрачное настроение ему также навевал огромный кабинет с изумрудными обоями и высоким потолком, где посередине красовалась одна овальная люстра. Крамер был одним из немногих, кто имел настолько мощный стол из редкого красного дерева и коллекционные книги, но ему было плевать на все это; материальные блага его абсолютно не волновали, потому что не могли заполнить пустоту в сердце. Позади стола находилась стена, которая состояла из множества металлических пластин, на хлестом налезающих одна на другую. Они задвигались наверх и открывали огромное панорамное окно с видом на весь город. Так как главный штаб находился на сто двадцатом этаже, Толлосус лежал, как на ладони. Сотни плоских крыш выпускали пары, а темные полосы между домами наполнялись людьми и транспортом. Изредка воздушное пространство пересекали шумные вертолеты, дроны или “вагонетки”. Хоть сейчас и стоял яркий солнечный день, окно было закрыто. Крамер не желал, чтобы бурлящий жизнью полис искушал его передохнуть. В кабинете у него отсутствовали всякие изысканные вещи, был один лишь рабочий стол, да книжные шкафы вдоль стен. Оно и понятно, у Крамера не было никаких увлечений и интересов. Ему целиком и полностью приходилось отдаваться своей должности, высасывающей все жизненные соки.

“Когда же я тебя найду? Когда же?”, – каждые пять минут он тихо нашептывал себе под нос. Его большой светлый рубец сильно контрастировал на фоне роскошных волос, блестящих на свету. Порой его взгляд падал на рамку с семейным фото, и он долго засматривался на нее, заодно давая высохнуть вспотевшим пальцам, из которых уже выскальзывала ручка.

Вдруг без стука дверь открыл солдат “Когтя” и с нагловатой ноткой в голосе доложил, что допросы не приводят к нужным результатам. Фельдштриху не понравилось, что его так резко отвлекли. Совсем заработался. Крамер, привыкший к такому специфическому тону своего подчиненного, недовольно поднял на него режущий взгляд, отложил дорогую ручку в коробочку, а затем сказал чётко и крайне медленно: “Неужели наши методы раскалывания настолько убоги?”.

– Никак нет, господин фельдштрих, эксперты взяли у них анализ крови и обнаружили следы токсина! – Ответил тот также звонко, не решаясь пройти через порог и наступить на чистенький бордовый ковер.

– Еще громче орать можешь?! – Рассердился Крамер, властно положив локти на стол.

– Прошу прощения, господин, – извинился боец, не отводя глаз ни на дюйм.

– Наше оборудование не может его обезвредить?

– Фриман сообщил, что нет. – Уже тише произнес светловолосый командир, наблюдая, как лампа в кабинете медленно тускнела.

– Это ещё почему?!

– Мне неизвестно, господин, они попросили передать это вам.

– Тебе всегда все неизвестно, долбоящер… Сейчас сам всё узнаю, и носи при мне шлем! Не могу на твою рожу смотреть, сколько раз уже говорил! – Вспыхнул Крамер, заслонив рукой рамку с фотографией.

Он быстро встал и пошёл к камере допросов. Свет в кабинете полностью погас, а на полу висела вытянутая тень бойца, по форме напоминающая отвратительного черта. Солдат с продырявленной правой щекой, через которую были видны аж два ряда зубов, надел шлем, и, пока его лицо никто не видел, корчился от кипящей злобы. Крамер обычно не грубил людям, но иногда, из-за изнурительного рабочего процесса, его нервы давали сбой. Человек со шрамом же, являясь командиром “Когтя”, в подобные моменты часто оказывался рядом. Фельдштрих часто сожалел о своих словах, но извиниться не мог себе позволить.

Крамер с командиром вошли в помещение, разделенное пополам наблюдательным стеклом. Спецназовцы выпрямились, как струнки, и вытянули руки по швам. Фельдштриха низким поклоном встретил главный биохирург и с трепетом в голосе сообщил, что у пойманных заключенных в организме был найден токсин. Крамер дал команду “вольно”, и трое бойцов из отряда продолжили следить за допросом.

– Почему вы его до сих пор не обезвредили?

– Боюсь это невозможно, господин фельдштрих, на нём “ушайская” марка. Такой сильный токсин мгновенно сливается с клетками головного мозга и становится с ними одним целым, неделимым, – суетливо объяснял молодой ученый в фартуке, перчатках, медицинской шапочке и очках с большими толстыми линзами.

– Понятно, – огорченно сказал Крамер, нелепо выгибаясь в пояснице – ну, а какие у этого токсина эффекты?

– Наши восточные друзья раз за разом ввозят через море какие-то новые препараты и технологии. Изучить их – не очень простая задача, но мы предполагаем, что токсин стер некоторые избирательные участки памяти. Ни слова о том, зачем их сюда прислали, они произнести не могут. Это зафиксировали даже датчики, следящие за нейронными импульсами в мозгу, – сообщил ученый, прервавшись, когда по ту сторону стекла снова начались избиения с грохотом и криком.

– И с такой мощной формой “амнезии”, я предполагаю бороться бесполезно.

– Абсолютно верно.

Весь шум стих, и мир вокруг Крамера перестал существовать. Он наблюдал за безуспешными попытками его подопечных выбить информацию из привязанного портовика. Его сильно молотили, но тот не мог ничего припомнить, даже малейшей детали о целях своей вылазки и о своём доме. Окровавленные кулаки оставляли сечки и выбивали зубы разбойнику, который тогда нацепил маску клоуна. Стол для допросов был уже давно опрокинут, а портовик пристегнут наручниками к металлическому стульчику. Сложно было сказать со стороны, дышал он или нет: дыхание утихло, ноги расползлись, а майка пропитывалась уже десятым слоем крови, стекающей с места, которое раньше называлось лицом. Крамер был опустошен, наблюдая за такой унылой картиной. “Неужели опять ничего?” – думал он. Таким потерянным фельдштрих простоял еще минуты три и затем резко приказал – “Всех к стенке!”. Бойцы остались спокойными, а вот ученого слегка передернуло.

– Да ладно вам, расслабьтесь доктор. – Сурово продолжал гигант со шрамом.

– Простите, господин, немного шокировало такое резкое приказание. – Фриман попятился назад, а его голова затряслась со страху. Яркие серо-голубые глаза фельдштриха очень устрашали.

– Странно, ведь мои парни ни капли не возмутились. Я думаю… так должны реагировать все мои подчиненные, – все строже допытывал его Крамер, пока солдаты выходили и шумно хлопали дверью.

Ученый замолчал, боялся и слова проронить. Вдруг из коридора послышались грозные приказы: “Подъем! Вставайте, твари!”.

– И правильно, что шокировались. Эти-то бойцы – звери хладнокровные, не стоит вам на них равняться. Главное всегда оставаться человеком. – Резко изменил тон Крамер и похлопал ему по плечу.

Фельдштрих обожал разыгрывать такие театральные сценки. Хоть ученый и был нежен, но сердце у него билось доброе. Это Крамер ценил больше.

Прежде чем командующий успел выйти, оставшийся в допросной боец взял совсем немощного портовика и, напоследок, запустил его в наблюдательное стекло. Лицо разбойника распласталось по заляпанной поверхности, как пластилин, оставив кровавый отпечаток. Фельдштриху стало не по себе. Жизнь поступала с ним так же, как и этот когтист с несчастным разбойником.

Шестерых заключенных вели по узкому коридору, в котором лампы загорались одна за другой одновременно с шагающими. В темном тоннеле их сопровождали всё те же бойцы “когтя”. Избитые портовики плелись медленно друг за другом, а бойцы без конца подталкивали их прикладами.