У дороги

– Теперь Андерсен поймет, поймет, что он потерял, – сказал старый пастор.

Он бестолково суетился и никак не мог закончить сборы. На прощанье пасторша угостила их земляничной наливкой.

По дороге старый пастор то и дело насвистывал песенку «Солдатик храбрый наш».

Пастор сидел у кровати Катинки.

– Да, – говорил он. – Господь соединяет любящие сердца.

Через неделю Агнес возвратилась домой.

Она влетела с платформы прямо в контору. В открытую дверь она увидела Катинку – та лежала на подушках с закрытыми глазами. Агнес с трудом узнала ее.

Катинка открыла глаза и посмотрела на Агнес.

– Да, это я, – сказала она.

Агнес вошла в спальню, взяла руки Катинки в свои. Опустилась на колени у кровати.

– Моя прелесть, – сказала Агнес, сдерживая слезы. Она приходила каждый день после полудня и оставалась у Катинки до вечера.

Разговаривали они мало. Катинка дремала, а Агнес, уронив на колени шитье, вглядывалась в худенькое личико на подушке. Из груди Катинки вырывалось слабое, свистящее дыхание.

Стоило Катинке шевельнуться, и Агнес снова бралась за шитье и проворно орудовала иглой.

Катинка лежала без сна. Она чувствовала бесконечную слабость, говорить она была не в силах. Начался приступ кашля. Она выпрямилась на постели, кашель разрывал ей грудь.

Агнес поддерживала ее. Катинка обливалась холодным потом.

– Спасибо, – говорила она, – спасибо.

Она снова откинулась на подушки и затихла. Из-за полога кровати она глядела на лицо Агнес, такое круглое и здоровое, на ее руки, решительно управлявшиеся с шитьем.

– Агнес, – сказала она, – поиграйте мне, пожалуйста, немножко.

– Вам лучше поспать, – сказала Агнес.

– О нет. Поиграйте, пожалуйста.

Агнес встала и подошла к фортепиано. Она негромко наигрывала одну мелодию за другой.

Катинка лежала, не шевелясь и выпростав руки из-под одеяла.

– Агнес, – просила она, – спойте ее… пожалуйста. Это была песня о Сорренто. Агнес запела низким грудным голосом:

Там высокие темные пинии
Виноградник от зноя хранят,
Вечерами там рощ апельсиновых
Над заливом сильней аромат;
Там качают лодку воды,
Там кружатся хороводы
И к мадонне в неба своды
Воссылают голос свой.
Сколько б я ни жил на свете,
Не забуду дали эти,
Эти ночи в лунном свете,
Твой, Неаполь, рай земной.

Она еще посидела немного у фортепиано. Потом встала и Вернулась в спальню.

– Спасибо, – сказала Катинка. Она помолчала.

Потом сказала еле слышно:

– Какой прекрасной могла быть жизнь.

Агнес опустилась на колени возле кровати. И они обе затихли в темноте. Катинка провела рукой по волосам Агнес.

– Агнес, – сказала она. – Мне не надо… не надо надгробного слова…

– Катинка, но…

– Пусть только помолятся за меня, – сказала она.

Она снова умолкла. Агнес тихо плакала. Котинка перебирала завитки ее волос.

– Но есть, – она говорила тихо-тихо, словно робея, и убрала руку с головы Агнес, – есть один псалом… Мне хотелось бы… пусть его споют… над моей могилой…

Ее шепот был почти беззвучен. Агнес зарылась лицом в подушки.

– Свадебный псалом, – еле слышно прошептала Катинка, как ребенок, который не решается высказать свою просьбу.

Агнес заплакала навзрыд, она схватила руки Катинки, целовала их и всхлипывала.

– Катинка… Катинка…

Катинка сжала ладонями ее голову и чуть подалась вперед:

– Вы с ним теперь будете счастливы, – сказала она. Она умолкла. Агнес продолжала плакать.

На другой день старый пастор соборовал Катинку. Бай был в отъезде в Рандерсе.

Ночью перепуганная служанка со свечой в руках разбудила Агнес:

– Фрекен… За вами прислали… со станции… фрекен просят сейчас же прийти.

– Со станции… – Агнес соскочила с кровати. – Кто там? – спросила она.

Она окликнула человека, стоявшего внизу, в сенях.