Милый друг

– Как этот рогоносец Форестье?

Это ошеломило ее, и она прошептала:

– О! Жорж!

С дерзким и насмешливым видом он продолжал:

– А что? Разве ты не призналась мне тогда вечером, что Форестье был рогоносцем? – И тоном искреннего сожаления он добавил: – Бедный малый!

Мадлена повернулась к нему спиной, не удостоив его ответом, потом, с минуту помолчав, сказала:

– Во вторник у нас будут гости: госпожа Ларош-Матье приедет обедать с виконтессой де Персемюр. Пригласи, пожалуйста, Риваля и Норбера де Варенна. Я буду завтра у госпожи Вальтер и у госпожи де Марель. Может быть, приедет также госпожа Рисолен.

С некоторого времени она создавала себе связи в обществе, пользуясь политическим влиянием мужа, чтобы тем или иным способом привлечь в свой дом жен сенаторов и депутатов, нуждавшихся в поддержке «Ви Франсез».

Дю Руа ответил:

– Отлично, я беру на себя пригласить Риваля и Норбера.

Он потирал руки от удовольствия: он нашел хорошее средство, чтобы изводить жену и удовлетворять ту глухую злобу, ту смутную и грызущую ревность, которая зародилась в нем во время прогулки по Булонскому лесу. Отныне, говоря о Форестье, он решил всегда прибавлять к его имени эпитет «рогоносец». Он чувствовал, что в конце концов это должно взбесить Мадлену. В продолжение вечера он нашел случай раз десять упомянуть с добродушной иронией об этом рогоносце Форестье.

Он уже не сердился на покойного, он мстил за него.

Жена притворялась, что не слышит, и сидела против него улыбающаяся и равнодушная.

На следующий день, зная, что Мадлена собирается ехать приглашать госпожу Вальтер, он решил опередить ее и отправиться самому, с тем чтобы застать жену патрона одну и убедиться, действительно ли она увлечена им. Это забавляло его и льстило ему. К тому же… почему бы и нет… если это возможно…

Он явился на бульвар Мальзерб к двум часам. Его провели в гостиную. Он стал ждать.

Вошла госпожа Вальтер, протягивая ему руку с радостной поспешностью.

– Какой добрый ветер вас занес?

– Не ветер, а желание вас видеть. Какая-то сила повлекла меня к вам, не знаю почему; мне, собственно, нечего сказать вам. Я пришел, я здесь. Надеюсь, что вы простите мне этот ранний визит и откровенность моего объяснения?

Он сказал все это галантным и шутливым тоном, с улыбкой на губах, но с ноткой серьезности в голосе.

Она казалась удивленной, слегка покраснела и ответила, запинаясь:

– Но… право… Я не понимаю… Вы меня удивили…

Он прибавил:

– Это объяснение в любви веселым тоном – чтобы вас не испугать.

Они сели рядом. Она приняла все в шутку.

– Так, значит, это объяснение… серьезно?

– Разумеется! Уже давно я хотел вам признаться, очень давно… Но я не смел… Я столько слышал о вашей суровости, о вашей строгости…

Она овладела собой и спросила:

– Почему вы выбрали именно сегодняшний день?

– Не знаю. – Потом, понизив голос, прибавил: – Вернее, потому, что со вчерашнего дня я не перестаю думать о вас.

Она пробормотала, внезапно побледнев:

– Полно дурачиться, поговорим о чем-нибудь другом.

Но он упал перед ней на колени так неожиданно, что она испугалась. Она хотела встать, но он удержал ее силою, обняв за талию обеими руками и говоря страстным голосом:

– Да, это правда, я вас люблю, люблю безумно, люблю давно. Не отвечайте мне. Что же делать, я сумасшедший! Я вас люблю! О! Если бы вы знали, как я вас люблю!

Она задыхалась, старалась что-то сказать и не могла выговорить ни одного слова. Она отталкивала его обеими руками, ухватившись за его волосы, чтобы отклонить его губы, приближавшиеся к ее губам, и быстрым движением поворачивала голову то вправо, то влево, закрыв глаза, чтобы не видеть его.

Он через платье касался ее тела, гладил, обнимая ее, и она теряла силы от этих грубых, чувственных прикосновений. Внезапно он поднялся и хотел заключить ее в свои объятия, но, получив на секунду свободу, она рванулась, выскользнула и стала убегать от него, от кресла к креслу.

Такая погоня показалась ему смешной, и он упал в кресло, закрыв лицо руками, притворяясь, что судорожно рыдает. Потом встал, крикнул: «Прощайте, прощайте!» – и исчез.

В передней он спокойно отыскал свою трость, вышел на улицу, подумав: «Черт возьми! Кажется, готово», – и зашел на телеграф, чтобы послать Клотильде телеграмму и назначить ей свидание на следующий день.

Вернувшись домой в обычное время, он спросил жену:

– Ну что, все приглашенные тобою будут к обеду?

Она ответила:

– Да, только госпожа Вальтер не знает, будет ли она свободна, колеблется. Она говорила мне о чем-то: об обязанностях, о совести, вообще имела забавный вид. Думаю все же, что она придет.

Он пожал плечами:

– Ну конечно, придет.

Однако в глубине души он не был в этом уверен и беспокоился до самого дня обеда.

Утром в этот день Мадлена получила от госпожи Вальтер записку: «С большим трудом мне удалось освободиться, и я буду у вас. Но мой муж не сможет меня сопровождать».

Дю Руа подумал: «Я отлично сделал, что не был больше у нее. Теперь она успокоилась. Нужно действовать исподволь».

Однако он ожидал ее появления с легким беспокойством. Она вошла с очень спокойным, несколько холодным и высокомерным выражением лица. Он принял очень почтительный, очень робкий и очень покорный вид.

Госпожи Ларош-Матье и Рисолен явились в сопровождении своих мужей. Виконтесса де Персемюр рассказывала о высшем свете. Госпожа де Марель была восхитительна в оригинальном испанском туалете, желтом с черным, превосходно облегавшем ее тонкую талию, высокую грудь и полные руки и придававшем энергичное выражение ее маленькой птичьей головке.

Дю Руа сидел по правую руку от госпожи Вальтер и в продолжение всего обеда говорил только о серьезных вещах с преувеличенной почтительностью. Время от времени он посматривал на Клотильду. «Конечно, она красивее и свежее», – думал он. Потом его взгляд останавливался на жене, которую он тоже находил недурной, хотя и продолжал хранить против нее затаенное, упорное и злобное раздражение.

Но жена патрона возбуждала его трудностью победы и новизной, всегда так привлекающей мужчин.