Питомцы апокалипсиса

– Не пугай так.

Мана вылезла из зарослей с корягой наперевес. Моя бунда предательски заныла. Какое-то колдовство вуду.

– Намекаешь: я так загорела, что сливаюсь с темнотой?

– Скорее, твой страстный взгляд даже не намекает – вопит! – мы втроем займемся сейчас чем-то непристойным.

Темнота совсем не скрывала, как вспыхнул румянец на ее почти черных щеках. Как и светло-фиолетовые векторы возбуждения-любопытства.

– Что? Втроем?

Она бросила взгляд в сторону деревьев, куда ушел Дарсис.

Я сказал: Ага. Подобрал ветку, глянул, как сильно она сжимала корягу, и спросил:

– А это не слишком? Хотя, чем черт не шутит! Я так-то не против. Что-то новенькое попробую, да и ты перестанешь разрываться между нами.

Мана замялась, все же подняла корягу, словно отгораживаясь ею от меня.

– Нет. Так же неправильно. Вообще это слишком, по-моему. И Дарсис рассердится… – вдруг она отвела корягу в сторону, раскрывшись, словно жемчужина в устрице. – Или, думаешь, нет?

Я хмыкнул.

– Давай быстрее сделаем это, пока твой ревнивый ассасин не застал нас.

– Ч-что?

– Все останется в секрете между нами тремя.

Ее лицо вытянулось.

– Кем это – тремя?

– Тобой, мной и корягой, кончено.

– Ах ты, извращенец!

Я едва успел отскочить: коряга пробила листву за спиной и улетела в ночь. Мана отвернулась и пошла прочь.

Так, валькирию спровадили и руки-ноги-голова-бунда целы. Теперь вторая часть плана.

Я взобрался на лысый холм над озером, где оставили рюкзаки. Вода внизу словно впитала тьму и лунный свет. Рябь бегала по отражениям звезд. Бросив в траву хворост, я вынул из рюкзака круглую жестянку. Открыл большим пальцем колпачок. Дойдет из глуши сигнал до Юли?

Я глянул на звездное небо под ногами. Тень и свет кружили в танце.

Где-то три года назад нас, беззаботных питомцев, повезли купаться на похожее озеро с теплым песочным пляжем. И час не проплавали, я бросился на берег – искать дикие розы.

К крошечному кусту с лиловыми бутонами меня словно привел приторный нежный запах. В жаркую и сухую погоду неуловимый тонкий аромат розы усиливается, наполняется сочетаниями мха, пряностей, меда. Тогда как раз стояла жаркая и сухая погода. Из тонких упругих веток я связал аккуратный венок. Такой впору сказочной принцессе, или королеве школьного бала, или любой другой альфа-самке. Шипы не обрезал: оставил на потом.

Венок я спрятал под причалом на озере – чтоб забрать перед отъездом в Центр – и снова побежал купаться. Только венок нашла еще раньше Мана: бросились в глаза лиловые цветы в щелях между досками причала. Как я увидел, сразу вылетел на берег, словно заряд из гравипушки. Чуть не оставил плавки в воде.

– Отдай.

– Это ты сделал? – Мана разглядывала соцветия венка. – Для своей принцессы-инопланетянки?

– Не твое дело, – потянулся я к венку. – Отдай.

Мана отвела венок в сторону.

– Скажи, для кого – отдам.

Всем и так было ясно, для кого, но не поиздевайся Мана надо мной – и это уже не Мана, а мутант Мистик в ее обличье.

– Не твое дело! Отдай! – я накинулся на нее. Мы повалились и покатились по песку.

Колени Маны оттолкнули меня, бразильянка вскочила также с венком в руках. И с приличным куском моих плавок на шипах роз.

– Ами, приятель, – засмеялся Динь-Динь, загоравший на полотенце. – Твои доспехи пострадали в бою. Сбегай – переоденься.

Мне ощутимо поддувало сзади, но я и не подумал отступать без венка.

– Отдай же.

И Мана тоже не отступила.

– Сразу, как скажешь, для кого сделал.

– Блин, для тебя.

Глаза Маны округлились.

– Правда?

– Да щас.

Я снова на нее накинулся. И мы кувыркались на песке. И я давил Ману сверху. И все на пляже могли обозреть огромную прореху в моих полиэстеровых «доспехах» сзади.

– Эх, молодежь, – цокал языком Динь-Динь. – Любви стесняется больше, чем голого зада.

Тени и звезды качались между камышами, а я все гладил пальцем кнопку. Знал: она не прилетит, даже если нажму. А если и прилетит, то увидит, что тревога ложная, что я все так же пру к унголам, как упрямый овцебык, и сразу умчится обратно. К своей красной звезде смерти.

Я почти позвал Юлю, почти нажал кнопку.

Меня позвали первым. Не словами, не радиосообщением – сигналом, который мог принять только один жалкий питомец. Адской болью.

Черные заросли пронзили красные вспышки. Губка бросилась к зову. Вырвалась вместе с частью меня наружу. Ливень огня ошпарил внутренности. Я упал на прохладную землю. А во мне вскипала горячая кровь.

В то же время словно другой я, бестелесный, призрачный, парил в воздухе над холмом и озером. Над упавшим собой. Залитое лунным светом небо бросилось под ноги, отпружинило от них как гигантский батут. Накрыла черная воронка космоса. Сон наяву. Рев тишины.