Питомцы апокалипсиса

«Женюсь, – выдохнул ярл после учебного поединка, вытирая полотенцем лицо. – Сразу после похода закатим свадьбу».

Тут же крупная широкобедрая унголка пихнула ярла кулаком в живот.

«Лучше бы о уже имеющихся тридцати женах вспомнил, старый развратник»

Потом наедине ярл пожаловался мне, что вот так женщины обрубают на корню наши мечты.

«Береги свою юность от коварных женщин», – изрек многоопытный женатик. Я спросил, сколько ему лет.

«Двадцать шестой год пошел», – ответил ярл, расчесывая растопыренной пятерней лохматую бороду с седой прядью.

– Ого, – не выдержал я.

«Слушайся моих советов, Волшебник, и ты умрешь седовласым старейшиной, наплодившим ораву детей и внуков, в возрасте тридцати пяти лет»

Я пообещал подумать над предложением.

Ранним утром четвертого дня запели призывные трубы, взревели заведенные двигатели карс. Сырой подземный воздух разорвали тысячи звуков. Объединенная армия унголов выехала на войну.

Колоннады машин мчались по черным неосвещенным туннелям. Свет фар выхватывал каменные гребни на потолках и стальные балки-подхваты вдоль стен. Десятиместная карса-внедорожник ярла Овако неслась в голове длинной колонны. В кабине, кроме ярла, Дарсиса, Маны и меня на жестких, закрепленных вдоль стенок кузова креслах тряслись четыре воина в полном аксамитовом доспехе. Один из них Орпо. Его бледно-желтые глаза в прорезях глухого шлема пытались прожечь в Дарсисе дыру.

Легкая кроваво-красная броня защищала ассасина от случайной гравитационной волны. Свежая алая каска отбрасывала тень на тонкий воротник из аксамита. Прочные красные пластины Дарсис навешал по всей черной кожаной одежде, от голенищ сапог до плеч. Больную ногу обвивали хромированные обручи экзоскелета – разработки лобов.

В Олсо ярл настоял, чтобы меня и Ману тоже облачили в аксамитовые доспехи.

Не успел я согласиться, как стройная златовласая унголка взяла меня за руку и увела в темную комнату. Мягкие ладони сунулись мне под мышки.

«Давай. Сними плащ, Волшебник»

Я обернулся к двери, но три белокурых головы заслонили падавший из коридора луч света. Девушки улыбнулись – ослепительные зубы вспыхнули в черноте.

«Мы преодолеем это вместе, Волшебник».

Унголка, с которой я пришел, забралась сзади под плащ, под кофту и там заелозила по мне, по голому мне. Мамочки! Другие девушки обхватили меня с трех сторон. Мои глаза привыкли к темноте и увидели изящные линии гибких тел. Мои руки затряслись в ласковых тисках, как дизельный мотор на холостом ходу.

Девушки сами расстегнули застежку моего помпезного плаща. Стянули кофту. Потом штаны. Потом белье. В шесть рук унголки подняли меня над полом, раздвинули колени. C ног исчезли сапоги вместе с носками. Бедер коснулись кончики ледяных пальцев. Я зажмурился. Под кожу набились миллионы ужасно-приятных игл. Разум понесся в лазурные дали. Глубокое чистое небо проглотило меня.

Очнулся я один на полу – закованный в твердый белый аксамит. Литая броня целиком спрятала меня от окружающего мира. Конусный глухой шлем с прочным воротником скрипел при повороте головы. Округлые снежные щитки защищали соединения на суставах рук и ног. Цельноаксамитовая юбка закрыла тело от поясницы до колен.

Несмотря на толстый слой брони, панцирь был не тяжелее зимней телячьей дохи из подмосковного детства. Двигался я в нем свободно. Когда организм ареопов выделял вместе с аксамитом цемент-клей, волокнистые клетки затвердевали и саморазрушались только спустя месяцы. Я испугался, что мой доспех по-другому и не снять. Как назло, мочевой пузырь тут же попросил облегчиться.

Ища застежки на броне, я вылез в коридор и с грохотом врезался в Ману. Бразильянку заковали в точно такие же алебастровые доспехи. Шлем Мана как-то сняла, конусная кастрюля с поднятым забралом лежала в изгибе ее локтя. Мана вспыхнула и тыкнула закованным указательным пальцем мне в нагрудник.

– Хоть раз вспомнишь об этом – и ты труп.

– О чем?

Пунцовые почти зажившие щеки Маны совсем накалились. Даже сырой подземный воздух вокруг нас будто высох.

– О том, как нас запихнули в это! О чем еще!

Мои глаза невольно уставились на юбку Маны.

– Тебя там тоже трогали?

Мана сморгнула слезы.

– Ты – чудовищный извращенец, ты сотни раз это делал. А у меня все не так должно быть. Еррадо, не так!

Я вспотел под доспехом. Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не пропустил самый важный момент в пубертатном возрасте. Второй раз не пропустил.

– Что не так? – сглотнул я.

Мана дернула руками, показывая на всю себя.

– Ходить голой на людях! Что еще? Голой! Полностью! Без трусиков!

Она двинулась прочь, а я вытягивал вслед ей шею – пытался углядеть блеск новой розовой кожи между белыми пластинами сочленений. Жалко, юбку слепили длинной, почти до колен.

Туннель раздался в стороны и оборвался, как треснутый раструб валторны. Лес окружил нас разнообразием цветов. Под землей все серое с белым. Не хотелось отрывать взгляд от ясного голубого неба.

Карсы рванули по свежим грунтовым дорогам – их в лесу прорубали дорожные команды все три ночи. Трясло на пропущенной поросли и ухабах. Скалистые отроги Серых гор таяли в утренней дымке за нашими спинами.

Разбитая на сотни рукавов, унгольская армия выныривала из-под земли с южной стороны Серых гор. На поверхности белые ареопы поворачивали на запад. Ревели моторы, стонали резиновые покрышки, стучали корпуса зенитных ракетных установок о сталь кузовов. Грохот армии заглушил лесные звуки.

Наша колонна взбиралась по склону огромного холма. Темно-зеленые кроны внизу уходили к далеким красно-черным вспышкам. Царство боли.

– Ярл!

Овако молча смотрел вперед.

Сняв шлем, я приник лицом к смотровой щели над креслом. В восточном небе, почти у самого солнца, сверкали маленькие сиреневые крылья. Воздушные звенья ананси.

– Ярл! На другие отряды напали.

Далекие флаеры выпустили тысячи ракет. Навстречу им гаркнули унгольские мортиры. Небо разорвало взрывами встретившихся снарядов. Почти сразу взрывы, как дождевые капли на окне, стекли в лес, к унгольским колоннам.

Я заорал:

– Кретин, ты оглох? Твои унголы умирают!».

Не поворачиваясь, Овако кивнул.

«Да, это заслон».

Тысячи жизней затухали как свечи. Рвались бозонные снаряды, тряслась земля. По всей равнине пушистые кроны испарялись во взрывных вихрях. Все живое распадалось на атомы. Разрасталось черное пятно пустыря. Блестели на солнце лужи – прах леса, жидкие трупы.

– Что? – не понял я.